— Мариш, а ты бы не могла мне на пару дней занять? — голос в трубке принадлежал Светке, жене ее младшего брата Димы. Голос был тихий, виноватый, будто она просила не взаймы, а как минимум украсть для нее что-то из Эрмитажа.
Марина нахмурилась, отставляя чашку с недопитым утренним кофе. Такие звонки всегда были предвестниками чего-то нехорошего. Светка никогда не звонила просто так, поболтать.
— Что-то случилось? — спросила Марина сухо, стараясь не выдать своего раздражения. — Какую сумму?
— Да тысяч десять хотя бы… Димке на работе опять задержали, а у нас холодильник пустой. Я отдам с первой же получки, честное слово!
Марина вздохнула. Это «опять задержали» было постоянной мантрой в семье брата. Дима работал то тут, то там, нигде надолго не задерживаясь, и вечно у него находились виноватые: начальник — самодур, коллектив — змеиное гнездо, зарплата — унизительная подачка.
— Хорошо, Света. Скину на карту.
— Мариночка, спасибо тебе! Ты нас так выручила! — защебетала трубка.
Марина молча нажала отбой. Настроение было испорчено. Она не то чтобы жалела денег, нет. Она зарабатывала достаточно, чтобы десять тысяч не были для нее катастрофой. Ее бесила сама ситуация. Бесила инфантильность тридцатидвухлетнего брата, его неспособность взять на себя ответственность за свою семью. Бесила покорность Светки, готовой унижаться и просить, вместо того чтобы встряхнуть своего мужа.
Вечером, когда муж Сергей вернулся с работы, она рассказала ему о звонке. Сергей был человеком спокойным и основательным, полная ее противоположность. Он выслушал, пожал плечами.
— Ну, помогла и помогла. Свои же люди.
— Сереж, дело не в деньгах. Ему тридцать два года! У него жена, ребенок в садик ходит. А он все никак на ноги не встанет. И главное, не пытается!
— Может, ему просто не везет, — примирительно сказал Сергей, накладывая себе в тарелку ужин. Он не любил конфликтов, особенно семейных, и всегда старался сгладить углы.
— Не везет? Он сменил пять работ за три года! Везде одно и то же. Это не невезение, это позиция. Позиция обиженного мальчика, которому все должны.
Сергей промолчал, понимая, что спорить бесполезно. Он знал, как трепетно Марина относится к вопросам ответственности и самостоятельности. Она сама себя сделала. После института приехала в большой город с одним чемоданом, работала на двух работах, снимала комнату на окраине, отказывая себе во всем. Потом встретила его, такого же «понаехавшего» и целеустремленного. Они вместе крутились, как белки в колесе, сначала выплачивая ипотеку за свою двушку, а потом, когда появилась возможность, Марина вложилась в еще одну квартиру — убитую однушку в старом фонде, под сдачу. Она сама руководила ремонтом, выбирала материалы, торговалась с рабочими. Эта однушка была ее гордостью, ее символом победы над обстоятельствами.
Через пару дней позвонила мать, Валентина Петровна. Ее голос, в отличие от сдавленного шепота невестки, был полон бодрости и плохо скрытого напора.
— Мариночка, доченька, привет! Как вы там с Сережей? Не болеете?
— Привет, мам. Все в порядке. Что-то хотела? — Марина научилась не тратить время на долгие прелюдии.
— Да вот, хотела посоветоваться. У Димочки-то нашего опять неприятности. Представляешь, начальник его совсем изводит, придирается на пустом месте. Димка говорит, терпеть уже нет сил, увольняться будет.
Марина стиснула зубы. «Началось», — подумала она.
— Мам, это его шестая работа. Может, дело не в начальниках?
— Ну что ты такое говоришь! — мгновенно обиделась Валентина Петровна. — Ты же знаешь, какой он у нас ранимый, творческий. Не может он, когда на него давят. Ему нужна поддержка, опора. А тут еще Светка эта пилит и пилит…
Марина молчала. Она знала, что любое слово против «Димочки» будет воспринято в штыки. Всю жизнь ее брат был для матери «ранимым мальчиком», а она, Марина, — «сильной девочкой, которая сама справится».
— Вот я и подумала, — продолжила мать, выдержав паузу. — Ты же вторую квартиру купила. Она ведь у тебя пустая стоит?
Холодок пробежал по спине Марины. Она поняла, к чему идет разговор.
— Она не пустая, мам. Я ее сдаю.
— Ну, жильцов ведь можно и попросить, — не моргнув глазом, заявила Валентина Петровна. — Дело-то житейское. Они поймут.
— Мам, я не понимаю, к чему ты клонишь.
— Как к чему? — искренне удивилась мать. — Пустишь туда Димочку со Светкой. Поживут годик-другой, на ноги встанут. Димка работу нормальную найдет, спокойную, без нервов. Окрепнут, а там, глядишь, и на свою ипотеку накопят. Ты же сестра, должна помочь!
Марина на секунду потеряла дар речи. Это было так просто и так чудовищно в своей простоте. Не попросить, а потребовать. Не предложить вариант, а поставить перед фактом.
— Мам, это исключено, — отчеканила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— То есть как это — исключено? — в голосе матери зазвенел металл. — Я не поняла. Тебе для родного брата квартиры жалко? Ты же не на улице останешься!
— Эта квартира — мой доход. Мы с Сергеем на него рассчитываем. Кроме того, я не считаю, что это поможет Диме «встать на ноги». Скорее наоборот.
— Ах, вот как ты заговорила! Доход! А то, что брат твой по съемным углам мыкается, это тебя не волнует? Что племянник твой в тесноте растет? Где твоя совесть, Марина? Я тебя не такой воспитывала!
Марина молча слушала поток обвинений. В том, что она зачерствела в своем большом городе, что деньги для нее стали важнее семьи, что она забыла свои корни. Закончив тираду, мать бросила трубку.
Марина сидела, глядя в одну точку. Руки немного дрожали. Она ожидала чего-то подобного, но реальность превзошла все ее худшие опасения. Это была не просто просьба. Это было вторжение. Попытка проломить ее личные границы, обесценить ее труд, ее усилия.
Вечером она пересказала разговор Сергею. Он помрачнел.
— Да уж. Твоя мама умеет надавить на больное.
— Она не давит. Она требует. Как будто это ее право. Как будто я ей должна.
— Марин, может, и правда… ну, не навсегда, а на полгодика? Чтобы от нас отстали. Все-таки семья…
Марина резко повернулась к нему.
— И ты туда же? Сережа, ты не понимаешь! Это не на полгодика. Это навсегда! Ты представляешь, что будет? Они заселятся, и мы их оттуда уже не выселим. Будут находиться тысячи причин: работа не нашлась, ребенок болеет, денег нет. А потом они начнут считать эту квартиру своей. И мы будем виноваты, если попросим их съехать.
Сергей вздохнул. Он видел логику в ее словах, но ему отчаянно хотелось избежать надвигающейся бури.
— Я просто не хочу, чтобы ты с матерью ругалась окончательно.
— А я не хочу, чтобы на мне ездили всю жизнь! — отрезала Марина. — Я пахала ради этой квартиры. Не спала ночами, во всем себе отказывала. А Дима что делал в это время? Жаловался на жизнь и менял работы. Почему я должна отдавать ему плоды своего труда? Чтобы он и дальше мог себе позволить не напрягаться?
На следующий день давление усилилось. Материнская атака пошла по всем фронтам. Сначала позвонила тетя Галя из Саратова, двоюродная сестра матери.
— Мариночка, здравствуй. Мне тут Валя звонила, плакала. Говорит, ты брату помочь отказываешься. Что ж ты так, девочка? Семья — это святое. Сегодня ты поможешь, завтра тебе помогут.
«Когда это мне Дима помогал?» — зло подумала Марина, но вслух вежливо ответила, что это их семейное дело и она не готова его обсуждать. Тетя Галя обиженно засопела и повесила трубку.
Потом на сцену вышел сам Дима. Он не стал звонить, а написал длинное сообщение в мессенджере. Тон был выбран жалостливый и обиженный.
«Марин, я не ожидал от тебя такого. Я же не чужой тебе человек. Мне сейчас действительно тяжело. Светка запилила, мать со своими советами лезет, на работе этот урод… Я думал, ты единственный человек, который меня поймет и поддержит. Я ведь не прошу многого. Просто дать передышку. Я бы там и ремонт потихоньку сделал, все равно у тебя руки не доходят. А ты сразу в позу встала. Деньги, значит, важнее брата. Ну что ж, спасибо. Теперь я знаю, чего стою в этой семье».
Марина читала и чувствовала, как внутри все закипает. Особенно ее взбесила фраза про ремонт. То есть он еще и облагодетельствовать ее собрался, живя в ее квартире бесплатно. Она даже отвечать не стала. Просто удалила сообщение.
Но самое тяжелое испытание ждало ее впереди. В субботу утром в их дверь позвонили. На пороге стояла вся честная компания: Валентина Петровна с лицом оскорбленной добродетели, понурый Дима и бледная, как полотно, Светка.
— Мы поговорить пришли, — без предисловий заявила мать, проходя в прихожую.
Сергей, вышедший на шум, растерянно смотрел на незваных гостей. Марина встала в дверях гостиной, скрестив руки на груди.
— Мам, я вроде бы все сказала по телефону.
— По телефону — это не разговор! — отрезала Валентина Петровна. — Я хочу, чтобы ты сказала это нам в глаза! И Сереже заодно. Может, у него совести больше, чем у тебя.
Она прошла в комнату и уселась в кресло, всем своим видом показывая, что пришла надолго. Дима и Светка неуверенно топтались у входа.
— Сережа, сынок, — обратилась она к зятю, сменив тон на вкрадчивый и сочувствующий. — Ты же мужчина, ты должен понимать. Димке просто нужна мужская поддержка. Ему нужно почувствовать твердую почву под ногами. Ваша квартира станет для него таким вот… плацдармом, понимаешь? Он оттолкнется и полетит.
Сергей неловко переминался с ноги на ногу. Он бросил умоляющий взгляд на Марину.
— Валентина Петровна, но… квартира ведь Маринина. Это ее решение.
— Ах, вот как! — мать снова взвилась. — Значит, и ты против! Ну конечно, сговорились! Два собственника! Боитесь, что бедные родственники ваше богатство отнимут!
— Мама, прекрати этот цирк! — не выдержала Марина. — Никто ничего у нас не отнимает. Мы просто не хотим сажать себе на шею взрослого здорового мужика!
— Не смей так говорить о брате! — взвизгнула Валентина Петровна. — Он тебе не чужой!
— Вот именно потому, что не чужой, я и не хочу делать ему эту медвежью услугу! — голос Марины звенел от напряжения. — Ты сама, мама, всю жизнь растила из него беспомощное существо! Всегда его жалела, оправдывала, сдувала с него пылинки! «Димочка устал», «Димочку обидели», «Димочка не такой, как все»! А я? Я была не такая? Я должна была вгрызаться в жизнь зубами, потому что знала, что за меня никто ничего не сделает! И теперь, когда я чего-то добилась, я должна отдать это ему на блюдечке? Чтобы что? Чтобы он окончательно убедился, что ему все должны по праву рождения?
В комнате повисла звенящая тишина. Дима, до этого молчавший, поднял голову. В его глазах была не растерянность, а какая-то глухая, застарелая обида.
— Легко тебе говорить, — процедил он. — У тебя всегда все получалось. Тебя в институте хвалили, на работе ценили. А меня гнобили везде. Тебе просто везло.
— Везло? — Марина горько рассмеялась. — Мне везло, когда я после пар мыла полы в офисе, чтобы заплатить за комнату? Или когда ела одну гречку неделями, потому что на мясо денег не было? Или когда ночами сидела над проектами, чтобы доказать начальнику, что я чего-то стою? Это ты называешь везением? Я не ждала, что мне кто-то что-то даст, Дима. Я брала сама! А ты всю жизнь ждешь. Ждешь доброго начальника, удобного случая, помощи от сестры… Ты не на ноги хочешь встать, ты хочешь поудобнее улечься на чужой шее!
— Хватит! — закричала Валентина Петровна, вскакивая. Лицо ее пошло красными пятнами. — Я не позволю тебе унижать брата! Неблагодарная! Я на тебя жизнь положила, а ты…
— Ты положила жизнь на то, чтобы сделать из одного своего ребенка инвалида, а из другого — вечного донора для него! — выкрикнула Марина все, что кипело у нее внутри годами. — Только донор больше не хочет делиться кровью! Все!
Она развернулась и пошла на кухню. Ее трясло. Она налила в стакан воды и выпила залпом. За спиной слышались приглушенные голоса. Мать что-то гневно шипела, Сергей пытался ее успокоить. Через несколько минут хлопнула входная дверь.
Когда Марина вернулась в комнату, Сергей сидел на диване, обхватив голову руками.
— Марин… это было… жестко.
— А как я должна была, Сереж? Улыбаться и говорить: «Конечно, дорогие, заезжайте, живите сколько хотите»?
— Нет, но… Может, можно было мягче?
— С ними нельзя мягче. Они не понимают мягкости. Они воспринимают ее как слабость. Любая уступка — это плацдарм для следующего наступления. Сегодня квартира, завтра они решат, что мы должны оплачивать их кредиты или содержать их. Где та черта, за которой можно сказать «нет»? Я провела ее здесь и сейчас.
Сергей поднял на нее глаза. В его взгляде была смесь восхищения и испуга. Он никогда не видел ее такой — яростной, несгибаемой, готовой сжечь все мосты.
— Ты уверена, что это конец? — тихо спросил он.
— Не знаю. Но я знаю, что если бы я сейчас уступила, это был бы конец нам. Нашей жизни. Нашего будущего. Они бы просто сожрали нас. По кусочку. И даже не заметили бы.
Следующие несколько недель прошли в ледяном молчании. Мать не звонила. Дима удалил ее из друзей во всех соцсетях. Тетя Галя и прочие сочувствующие тоже замолчали. Марина чувствовала себя так, будто перенесла тяжелую операцию. Больно, но необходимо. Она знала, что в глазах всей своей родни она теперь — бессердечный монстр, жадная эгоистка. И самое странное, ей было почти все равно. Облегчение от того, что она отстояла свои границы, было сильнее чувства вины, которое ей так старательно пытались привить.
Иногда, по ночам, она думала о Диме. Не о том взрослом мужике, который пытался сесть ей на шею, а о том мальчишке, с которым они вместе росли. Ей было жаль его. Жаль, что материнская любовь, слепая и удушающая, сделала его таким. Но она понимала, что спасти его она не сможет. Спастись он мог только сам. А для этого ему нужно было опуститься на самое дно, чтобы было от чего оттолкнуться. И ее квартира, данная ему как подачка, никогда бы не стала этим дном. Она стала бы лишь уютным батутом, на котором можно прыгать, ни о чем не заботясь.
Однажды вечером, примерно через месяц после того скандала, позвонил незнакомый номер. Марина напряглась, но ответила.
— Марина Дмитриевна? — спросил незнакомый мужской голос.
— Да.
— Меня зовут Андрей Николаевич, я начальник отдела, где ваш брат работал. Дмитрий. Он при увольнении оставил ваш номер как контактный на случай экстренной связи.
Сердце Марины ухнуло.
— Что-то случилось?
— Да нет, ничего критичного. Просто он уволился, а за расчетом так и не пришел. Уже две недели прошло. Мы ему звоним, он трубку не берет. Вы не могли бы ему передать, чтобы зашел в бухгалтерию?
— Хорошо, — механически ответила Марина. — Я передам. Если смогу до него дозвониться.
Она повесила трубку и долго смотрела на телефон. Значит, Дима все-таки уволился. И даже не забрал деньги. Гордость? Или просто очередное проявление его тотальной безответственности?
Она все же попыталась ему позвонить. Номер был недоступен. Тогда она набрала Светке. Та ответила не сразу, голос был уставший и безжизненный.
— Привет, Свет. Это Марина.
— Привет.
— Я звоню по делу. Мне тут с Димкиной бывшей работы звонили. Сказали, он за расчетом не пришел.
На том конце провода помолчали. Потом Светка тихо сказала:
— Он не придет. Мы разводимся, Марина. Я подала на развод.
Марина присела на стул.
— Что… что случилось?
— Все случилось, — горько усмехнулась Светка. — После того визита к вам он окончательно с катушек съехал. Сказал, что я виновата, что не смогла тебя уговорить. Что мать виновата, что плохо давила. Что все вокруг виноваты, а он один несчастный. Перестал ходить на работу, а потом и вовсе пропал. Вернулся через три дня, сказал, что был у друзей, «думал о жизни». А я… я просто устала. Устала его оправдывать, прикрывать, вытаскивать из долгов. Устала быть ему мамкой. Я собрала вещи, сына и уехала к своим родителям.
— А Дима где?
— У матери своей, где же еще. Под крылышком. Она мне уже звонила, кричала, что я неблагодарная, бросила ее мальчика в трудную минуту.
Марина молчала, переваривая услышанное. Она не чувствовала злорадства. Она чувствовала какую-то глухую, тупую боль. За Светку, за ее сына, и даже за своего непутевого брата.
— Света… мне жаль.
— Не надо, — твердо сказала та. — На самом деле, ты мне тогда глаза открыла. Твоими словами. Про то, что он ждет. Я поняла, что всю нашу совместную жизнь я тоже ждала. Ждала, что он повзрослеет, изменится, возьмется за ум. А он не изменится. Никогда. Спасибо тебе за это. Хоть и горькое, но лекарство.
Они попрощались. Марина положила телефон и подошла к окну. За стеклом шумел вечерний город, горели тысячи огней в окнах чужих квартир. За каждым из этих окон шла своя жизнь, своя борьба. Она посмотрела на свое отражение. Уставшая женщина средних лет. Победительница в дурацкой семейной войне. Победительница, потерявшая семью.
В комнату вошел Сергей, обнял ее сзади за плечи.
— Что-то не так?
Она прислонилась к нему, чувствуя его тепло и спокойную силу.
— Все так, — тихо ответила она. — Наверное, именно так все и должно было быть.
Она не знала, что будет дальше. Позвонит ли когда-нибудь мать. Попытается ли Дима снова наладить контакт. Но она точно знала одно: та, прошлая Марина, которая готова была тащить на себе весь мир, умерла в тот день, когда она сказала свое твердое и окончательное «нет». И она не была уверена, что стоит о ней жалеть...