«Ага, вот, вот оно!»
Слова вырвались сухим шелестом, будто осенний лист, гонимый ветром по асфальту. Светлана стояла в дверях комнаты Максима, вцепившись пальцами в дверной косяк. Вечерний томский ветер, прорвавшийся в приоткрытую форточку, трепал лёгкую штору и холодил затылок. На экране монитора светилась таблица — финальная версия проекта «Томские кружева», того самого, которому она отдала последние полгода жизни. В графе «Ответственный экономист» стояла не её фамилия. Там красовалось аккуратное: «Игорь Романович Бельский». А ниже, в составе рабочей группы, скромно притаилось: «Максим Андреевич Воронов». Её сын.
Она смотрела на экран, а видела не буквы и цифры. Видела часы, проведённые над сметами, бессонные ночи с калькулятором, споры до хрипоты в кабинете Ольги Викторовны. Видела, как её, Светлану Воронову, лучшего экономиста департамента с двадцатилетним стажем, аккуратно, почти беззвучно, вычеркнули. Не просто из проекта. Из их профессиональной семьи, которую столько лет строила и цементировала Ольга.
Ветер за окном взвыл, ударив в стекло горстью дождевых капель. Меланхолия, висевшая над городом весь этот промозглый июльский вечер, наконец обрела голос.
Всё началось не вчера. И даже не с приходом Игоря. Оно копилось долго, незаметно, как пыль в углах, как усталость в костях.
Ещё год назад их экономический отдел в городской администрации был крепостью. Оплотом здравого смысла и старой школы. Во главе стояла Ольга Викторовна, женщина-эпоха, которая помнила ещё плановую экономику и перестройку. Для Светланы она была не просто начальницей, а наставницей, почти второй матерью. Ольга называла её «Светочкой» и доверяла самые сложные расчёты. «Без тебя, Воронова, мы бы тут все потонули в этих ваших дебетах-кредитах», — говорила она, по-свойски похлопывая Светлану по плечу. Их отдел был семьёй. Немного старомодной, со своими традициями, вроде обязательных чаепитий по пятницам и совместных вылазок на шашлыки. Когда Максим после университета пришёл к ним работать, Ольга Викторовна приняла его с распростёртыми объятиями. «Династия! — радовалась она. — Это правильно. Это надёжно».
А потом появился Игорь.
Он возник из ниоткуда, из какого-то московского коммерческого банка, принесённый в их тихую заводь волной «оптимизации кадров». Молодой, энергичный, в идеально сидящем костюме, с белоснежной улыбкой и модными словами наготове. «Синергия», «KPI», «agile-подход», «диверсификация рисков». Он говорил так, словно жонглировал горячими углями — быстро, ловко и ослепительно.
Светлана сразу его невзлюбила. Не за костюм и не за словечки. В нём была какая-то хищная пустота, прикрытая дорогим парфюмом и уверенностью в себе. Он смотрел на их отдел, на их таблицы в Excel, на их пятничные чаепития как на музейный экспонат, который пора сдать в архив.
Ольга Викторовna, к её удивлению, была очарована.
«Светочка, ну ты посмотри, какая свежая кровь! — говорила она после первого же совещания с Игорем. — Он мыслит другими категориями. Масштабно!»
«Масштабно врёт, Ольга Викторовна, — хотела сказать Светлана, но промолчала. — Его „масштабы“ — это красивые презентации, за которыми нет ни одного выверенного расчёта».
Игорь начал с малого. Он предложил «оптимизировать» документооборот, внедрить новую программу, которая якобы всё делала сама. Светлана, проверив демо-версию, нашла в ней с десяток уязвимостей, позволяющих проводить «корректировки» задним числом без всяких следов.
«Это не баг, это фича, — отмахнулся Игорь на её замечания, улыбаясь своей рекламной улыбкой. — Это называется гибкость. Мы должны быть agile, Светлана Павловна».
«Мы должны быть точными, Игорь Романович. Мы работаем с бюджетными деньгами», — отрезала она.
В тот вечер она впервые за долгое время поехала не домой, а в свою маленькую студию на цокольном этаже старого дома на улице Белинского. Здесь, среди полок с глиняной пылью, мешков с шамотом и unfinished работ, она дышала. Запах сырой земли, влажной глины был для неё лучшим антидепрессантом. Она села за гончарный круг, бросила на него тяжёлый, плотный ком серой глины. Включила мотор.
Круг зажужжал, набирая скорость. Она смочила руки в воде и обхватила глину. Центровка. Самый важный, самый сложный этап. Нужно найти идеальный центр тяжести, иначе на высоких оборотах ком сорвётся, разлетится бесформенными шлепками. Её пальцы — сильные, привычные к работе, — давили, направляли, искали эту точку равновесия. Глина сопротивлялась, билась в руках, но Светлана была упрямей. Она думала об Игоре, о его «гибкости», о том, как он легко и красиво смещает акценты, подменяет понятия. Как он уводит в сторону от сути, от центра. Вот и глина сейчас пыталась сделать то же самое. Но она её не отпустит.
Наконец ком замер, превратившись в идеальный, вращающийся без малейшего биения конус. Только после этого можно было начинать формировать стенки.
Проект «Томские кружева» стал их главным полем битвы. Идея была благородной: реставрация уникальной деревянной резьбы на старинных купеческих домах, которыми так славился Томск. Проект был знаковым, под личным контролем мэра. Расчёты поручили, конечно, Светлане.
Она работала с упоением. Это было не просто составление сметы. Она ходила по улицам Татарской слободы, смотрела на почерневшие от времени наличники, на удивительные узоры, вырезанные безымянными мастерами. Это были деньги, которые должны были превратиться в tangible красоту, сохранить душу города. Её цифры были живыми.
Игорь в проект влез сбоку. Он предложил привлечь «инновационного» подрядчика из Новосибирска, который обещал выполнить работы на 15% дешевле местных мастеров, используя некие «полимерные композиты для ускоренной реставрации».
«Ольга Викторовна, это профанация, — говорила Светлана в кабинете начальницы, пропахшем валокордином и старой бумагой. — Какая полимерная реставрация деревянного зодчества? Они просто зальют всё пластиком. Это убьёт дерево, это подделка».
«Светочка, ну что ты как динозавр? — устало вздыхала Ольга. — Игорь показывал презентацию. Технологии не стоят на месте. А экономия какая для бюджета! Ты же экономист, ты должна понимать».
«Я экономист, а не фокусник. Я считаю реальные затраты на реальные материалы. А он предлагает нам купить воздух в красивой упаковке».
Игорь, сидевший тут же, мягко улыбнулся. «Светлана Павловna, я понимаю ваш консерватизм. Но рынок диктует свои условия. Эффективность — вот ключевой показатель. Мы не можем позволить себе роскошь работать по дедовским методам».
В его словах была ядовитая логика, против которой Ольге Викторовне, уставшей от вечной нехватки средств и давления сверху, было нечего возразить. Она хотела простого, быстрого и дешёвого решения. И Игорь ей его предлагал.
Светлана почувствовала, как её отодвигают. Медленно, но верно. Её служебные записки с detailed расчётами рисков ложились под сукно. Её попытки обсудить с Ольгой technical details натыкались на стену усталого раздражения. «Света, я доверяю чутью Игоря. Он молодой, у него глаз горит».
Огонь в глазах Игоря Светлану пугал. Это был огонь хищника, заметившего лёгкую добычу.
Самым болезненным был Максим. Сын. Её мальчик, который ещё недавно спрашивал у неё совета по курсовой. Игорь взял его под своё крыло. Он хвалил его перед Ольгой, давал ему «интересные задачи», брал с собой на встречи с тем самым новосибирским подрядчиком. Максим расцвёл. Он стал носить более дорогие рубашки, говорить об «опционах» и «бенчмаркинге».
«Мам, ты просто не хочешь принять новое, — говорил он ей вечером на кухне, когда она в очередной раз пыталась до него достучаться. — Игорь — гений. Он видит картину в целом, а ты зарываешься в свои копейки».
«Максим, эти „копейки“ — это деньги налогоплательщиков. И я нашла в предложениях его „гениального“ подрядчика очень странную схему. Они закладывают стоимость материалов по одной цене, а в приложении с технической спецификацией указаны совсем другие, более дешёвые артикулы. Разница — семь процентов. Понимаешь? Семь процентов от двухсот миллионов».
«Мам, это называется „оптимизация логистических издержек“. Игорь мне объяснял. Ты мыслишь слишком прямолинейно. Это современный бизнес. Все так делают».
«Воровство теперь называется „современный бизнес“?» — спросила она тихо.
Максим вспылил. «Почему ты всегда видишь во всём только плохое? Почему ты не можешь порадоваться за меня? Мне впервые доверили что-то серьёзное, я часть команды, которая делает реальное дело! А ты пытаешься всё испортить swoim вечным скепсисом!»
«Я не скептик, Максим. Я экономист».
«Может, тебе пора уже на пенсию? — бросил он и вышел из кухни, хлопнув дверью. — Вместе с Ольгой Викторовной. Заниматься своей керамикой».
Эти слова ударили сильнее любого argumenta. Её керамика. Её убежище. Он использовал его как оскорбление, как синоним старости и ненужности.
В тот вечер в своей студии она испортила три заготовки. Глина не слушалась, оплывала, кривилась под пальцами. Руки дрожали. Она чувствовала себя так, будто из неё выдернули стержень. Её профессиональная семья, которую она считала нерушимой, дала трещину. И трещина эта прошла прямо по её сердцу, разделив её с собственным сыном.
Ветер за окном студии гудел в вентиляционной трубе, создавая низкую, тоскливую ноту. Томск снаружи жил своей жизнью, спешил по делам под порывами ветра, а она сидела в своём подвале, как в бомбоубежище, и пыталась собрать осколки своего мира.
Последней каплей стала пятница. Традиционное чаепитие. Светлана задержалась, сдавая квартальный отчёт, и вошла в отдел, когда все уже сидели за столом. Она замерла на пороге. В центре, на её привычном месте рядом с Ольгой Викторовной, сидел Игорь. Он что-то оживлённо рассказывал, жестикулируя. Ольга смотрела на него с обожанием, как смотрят на талантливого внука. Максим сидел рядом с Игорем и смеялся его шутке. Остальные сотрудники — её коллеги, с которыми она проработала десять, пятнадцать лет, — смотрели в свои чашки. Никто не встретился с ней взглядом.
На столе стоял торт. «За успешный старт „Томских кружев“!» — было выведено кремом. Её проекта. Который у неё украли на её же глазах.
Она молча развернулась и вышла. Никто её не окликнул. Это было страшнее любого скандала. Её просто стёрли. Сделали невидимой. Она больше не была частью этого круга. Ольга, её вторая мать, вычеркнула её.
Она шла домой, не замечая дороги. Ветер бросал в лицо пыль и мелкий мусор, трепал волосы, лез под плащ. Город, который она так любила, казался чужим и враждебным. Деревянные кружева на домах смотрели на неё пустыми глазницами окон.
И вот теперь она стояла в дверях комнаты Максима. Всё встало на свои места. Финальный документ. Без её имени. С её сыном в роли подручного у человека, которого она считала professionalnym мошенником.
«Ага, вот, вот оно!» — повторила она, и в голосе её уже не было шелеста. Была сталь.
Максим вздрогнул и резко обернулся. Наушники сползли на шею.
«Мам? Ты чего?» — он попытался быстро свернуть окно, но было поздно.
«Ничего, Максим. Просто любуюсь. На твой карьерный взлёт».
Она вошла в комнату. Взяла стул, поставила его напротив сына. Села. Ветер за окном стих на мгновение, и в наступившей тишине её голос прозвучал оглушительно спокойно.
«Я задам тебе только один вопрос. Ты видел спецификацию материалов? Артикул полимерной смеси „КР-7“ и „КР-12“? Ты сравнивал их рыночную стоимость?»
Максим покраснел. Он отвёл взгляд, уставился на мигающий курсор.
«Мам, это… это технические детали. Игорь Романович сам всё контролирует».
«Игорь Романович контролирует поток денег в свой карман, Максим. А ты ему в этом помогаешь. Ты, мой сын, которого я учила, что главная добродетель экономиста — это честность. Не „гибкость“, не „agile“, а элементарная, скучная честность».
«Ты ничего не понимаешь! — снова вскипел он, находя спасение в агрессии. — Ты застряla в двадцатом веке со своими счётами и правдой! Мир изменился! Чтобы чего-то добиться, нужно быть…»
«…Беспринципным? — закончила она за него. — Подлым? Нужно предавать тех, кто тебя учил? Я правильно понимаю твою „новую философию“?»
«Я никого не предавал! — крикнул он. — Это ты предаёшь! Ты идёшь против Ольги Викторовны, против всего отдела! Ты топишь проект! Ты ведёшь себя как обиженная старая дева!»
Светлана помолчала, глядя ему прямо в глаза. В его глазах, так похожих на глаза отца, она увидела страх, стыд и отчаянное желание поверить в собственную ложь.
«Ольгу Викторовну мне жаль. Она устала и позволила себя обмануть. А отдел… Отдел — это просто люди, которые боятся потерять работу. Они будут молчать. Но ты — не они. Ты — мой сын. И я думала, что научила тебя чему-то более важному, чем умение вовремя переметнуться на сторону победителя».
Она встала. Её спина была идеально прямой.
«Знаешь, в керамике есть такое понятие — „утильный обжиг“. Это первый, самый жестокий обжиг. После него хрупкая, сырая глина становится твёрдой, как камень. Что-то слабое, с внутренними трещинами, просто разрывает на куски. А то, что было сделано правильно, без пустот и лжи внутри, — выживает. Становится основой для всего. Для глазури, для рисунка, для красоты».
Она посмотрела на сына долгим, тяжёлым взглядом.
«Похоже, мой самый главный проект не прошёл утильный обжиг, Максим. В нём оказались пустоты».
Светлана вышла из его комнаты, не оглядываясь. Она прошла через тёмную квартиру, взяла с вешалки свой старый плащ, накинула на плечи. На кухне на столе стояла чашка, из которой он пил чай. Рядом — её чашка, которую она слепила сама. Кривоватая, с uneven краями, но тёплая и живая. Она провела по ней пальцами.
На улице снова поднялся ветер. Он бил в лицо, но Светлана его почти не чувствовала. Она шла по вечернему Томску, мимо домов с их резными кружевами, которые скоро покроются слоем дешёвого пластика. Ей не было больно. Боль перегорела, оставив после себя странную, холодную пустоту и ясность.
Её вычеркнули из семейного круга. Профессионального. И, кажется, настоящего тоже. Ольга её предала. Сын её не понял и не поддержал. Коллеги отвернулись. Она осталась одна.
Но она знала, что будет делать завтра. Завтра утром она напишет заявление по собственному. А потом пойдёт в прокуратуру. И положит им на стол две таблицы. Смету, составленную ею. И ту, что сейчас светилась на экране монитора её сына. Со всеми спецификациями, артикулами и той самой разницей в семь процентов.
Это будет не месть. Это будет её работа. Работа экономиста. Честная, скучная, старомодная.
Она дошла до своей студии. Открыла тяжёлую дверь. Внутри пахло глиной и покоем. Она не стала включать яркий свет, оставив только тусклую лампу над гончарным кругом. Сняла плащ, надела рабочий фартук, заляпанный высохшей глиной.
Она взяла новый, самый большой ком белой глины, который хранила для особого случая. Бросила его на круг. Включила мотор.
Круг зажужжал. Руки привычно легли на глину. Холодную, податливую, честную. Она не знала, что получится. Ваза? Горшок? Или просто бесформенный кусок обожжённой земли? Это было неважно.
Важно было то, что её руки помнили, как из хаоса создавать форму. Как находить центр. Как строить стенки, сантиметр за сантиметром, patiently, stubbornly.
Ветер выл за маленьким окошком под потолком, но здесь, в её подвале, было тихо. Слышно было только мерное жужжание мотора и шуршание мокрых рук по глине. Она создавала новый центр. Свой собственный. Тот, который никто не сможет у неё отнять.