– Игорь, что-то случилось? – голос Анастасии дрогнул, едва она увидела имя сына на экране телефона. Поздно. Слишком поздно для обычного звонка «как дела».
– Мам, привет. Ты только не волнуйся, все в порядке, – быстро затараторил он в трубке, и это «не волнуйся» было самым тревожным сигналом. – У нас тут небольшое изменение планов.
Анастасия обвела взглядом свою кухню, залитую теплым, медовым светом заходящего летнего солнца. Воздух был густым и тяжелым, пропитанным десятками ароматов. Он пах сливочным маслом и ванилью из почти остывшего медовика, который она собирала шесть часов. Пах запеченной уткой с яблоками, чей аромат до сих пор витал в каждом углу. Пах свежестью укропа и петрушки, мелко нарубленных для салатов, которые сейчас стояли в холодильнике, заполнив все полки. На широком подоконнике, выходящем на тихий рязанский дворик, теснились ее фиалки, но даже их тонкий запах тонул в этом кулинарном великолепии. Пятьдесят три года. Праздник, которого она ждала.
– Какое изменение планов, Игорек? Гости вот-вот должны приехать. Я стол почти накрыла.
В трубке повисла короткая, оглушительная пауза. Анастасия почувствовала, как холодок пробежал по спине, несмотря на духоту.
– Гости? Мам, какие гости? – в его голосе прозвучало искреннее недоумение. – Я же… я думал, мы просто по-семейному.
«По-семейному» означало он, его невеста Екатерина и она. Ради этого «по-семейному» она взяла два дня отпуска посреди сдачи квартального отчета, из-за чего ей пришлось сидеть на работе до полуночи всю прошлую неделю, выверяя копейки в балансе и сводя дебет с кредитом, который никак не хотел сходиться из-за новой системы учета. Ее пальцы до сих пор помнили усталость от клавиатуры, а глаза – рябь цифр.
– Так я и думала, по-семейному, – тихо сказала она, присаживаясь на табуретку. Ноги вдруг стали ватными. – Я приготовила все, что ты любишь. Утку, оливье твой фирменный, пирог…
– Мам, вот в этом-то и дело, – он снова заговорил быстро, будто боялся, что она его перебьет. – Погода такая, понимаешь? Просто сказка. Мы с Катей решили на дачу рвануть, к ее родителям. Спонтанно так получилось. Только что выехали из Рязани, уже почти на выезде. Шашлыки, свежий воздух… Не сидеть же в четырех стенах в такой вечер.
Анастасия молчала. Она смотрела на свои руки. Руки бухгалтера, привыкшие к точности и порядку. Но последние два дня они были руками повара. В муке, в масле, с мелкими царапинами от терки и ожогом от противня. Она перебирала в уме все этапы: как вчера вечером ставила тесто на медовик, как сегодня с утра ездила на рынок за самой лучшей уткой, как чистила килограммы овощей, как взбивала кремы и мариновала мясо для жюльена. Целая вселенная труда, любви и ожидания. Вселенная, которая только что схлопнулась до точки в телефонной трубке.
– Ты не обижаешься? – спросил Игорь с ноткой вины, которая, впрочем, не слишком его тяготила. – Ну правда, мам, так вышло. Мы завтра к тебе обязательно заскочим, привезем чего-нибудь с дачи.
– Не обижаюсь, – механически ответила Анастасия. Голос был чужим, деревянным. – Конечно, поезжайте. Погода и правда хорошая.
Она нажала отбой и положила телефон на стол экраном вниз. Тишина. Не та благословенная тишина, о которой она мечтала после работы, а звенящая, вакуумная пустота, в которой гулко билось ее сердце. Солнце последним лучом скользнуло по глянцевой поверхности утки, лежащей на парадном блюде. Она выглядела нелепо, театрально, как реквизит в пьесе, которую отменили.
Анастасия встала и подошла к холодильнику. Открыла дверцу. На нее пахнуло холодом и запахом майонеза, свежих огурцов, копченой колбасы. Миски, салатники, контейнеры. Все полки были заставлены плотно, как цифры в ее отчетах. Аккуратно, выверено, каждый на своем месте. Оливье. Селедка под шубой. Салат с курицей и ананасами, который так любила Катя. Заливное из языка. Фаршированные яйца. Рулетики из баклажанов. Целый банкет на троих, который теперь превратился в молчаливый укор.
Она закрыла холодильник. Прошла в комнату. На диване лежал плед, на журнальном столике – новые бокалы, которые она купила специально для этого вечера. Все было готово к маленькому, но такому важному для нее празднику. После развода с Константином десять лет назад ее жизнь сузилась до двух констант: работа и сын. Работа давала стабильность, а сын – смысл. Она отдавала ему все свое время, всю свою нерастраченную нежность, всю свою кулинарную страсть. Его восторги по поводу ее пирогов были для нее высшей похвалой. Его просьба «мам, сделай тот самый салат» – музыкой. Она привыкла измерять свою нужность количеством съеденных им котлет и наваристостью сваренного для него борща.
И вот теперь эта система дала сбой. Глобальный, катастрофический. Он не просто отменил ужин. Он о нем, кажется, даже не помнил. Или не придавал ему того значения, которое вкладывала она. «Не сидеть же в четырех стенах». А ее утка, ее медовик, ее два дня жизни, вложенные в этот вечер, – это и были те самые «четыре стены», из которых он так радостно вырвался.
Меланхолия, обычно приходившая к ней тихими вечерами после тяжелого дня, сейчас нахлынула мутной, удушающей волной. Она села на диван, обхватив себя руками. Что теперь делать? Позвонить ему и накричать? Устроить скандал? Она представила это: ее срывающийся голос, его раздраженное «Мам, ну не начинай!». И почувствовала тошноту. Она никогда не умела требовать, скандалить, отстаивать себя. Особенно с ним. Ей всегда казалось, что это унизительно – выпрашивать любовь и внимание.
А может, он прав? Может, это она со своим гипертрофированным гостеприимством, со своими кулинарными подвигами выглядит нелепо? Старомодно? Пытается купить его внимание едой, как в детстве. Пятьдесят три года. Возраст, когда ты уже не молода, но еще не стара. Возраст подведения итогов. И какой у нее итог? Одинокая женщина в пустой квартире, заставленной едой, которую некому есть.
В кармане завибрировал телефон. Не Игорь. Номер был знакомый. Константин. Бывший муж. Они нечасто общались, в основном по каким-то формальным поводам – документы, общие знакомые.
– Да, Костя, слушаю, – ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– Настя, привет. С днем рождения тебя, – его голос был хрипловатым, чуть уставшим. – Здоровья тебе. И… ну, всего хорошего.
Она не ожидала. Он помнил. Человек, с которым они не жили уже целое десятилетие, помнил.
– Спасибо, – выдавила она. В горле встал ком.
– Ты как? Отмечаешь? – спросил он. Видимо, просто из вежливости.
– Отмечаю, – соврала она. – Сидим вот.
– А, ну не буду отвлекать. Я, собственно, по делу. Тут из налоговой бумага пришла на старый наш адрес, на меня. Не могла бы ты ее…
И тут ее прорвало. Тихо, без истерики. Просто слова полились сами собой, как вода из прохудившейся бочки.
– Я одна, Костя. Он не приехал. Он с Катей на дачу уехал. А я… я тут наготовила… целую гору. Утка, пироги… Как дура.
Константин молчал на том конце провода. Анастасия уже пожалела о своей слабости. Зачем она это сказала? Зачем вывалила на него свое унижение?
– Насть, – сказал он после паузы, и в его голосе не было ни жалости, ни злорадства. Была какая-то тяжелая, мужская усталость. – Ты не дура. Ты всегда такой была. Всегда вкладывалась на двести процентов. В меня, в дом, теперь вот в Игоря. А отдача… она не всегда бывает стопроцентной. Ты же бухгалтер, сама знаешь, дебет с кредитом не всегда сходится сразу. Особенно в жизни.
Эти простые слова, сказанные его знакомым, чуть скрипучим голосом, подействовали на нее неожиданно. Он не стал ругать Игоря или жалеть ее. Он просто констатировал факт. Факт ее жизни, ее натуры.
– И что мне теперь с этой уткой делать? – спросила она с горькой усмешкой, глядя в окно, где уже сгущались синие рязанские сумерки.
– А что хочешь, то и делай, – ответил он. – Это твоя утка. И твой вечер. Ты хозяйка. Всегда была. Просто иногда забывала об этом. Ладно, Насть, с бумагой потом разберемся. Ты держись там.
Он повесил трубку. Анастасия сидела в тишине. «Твоя утка. Твой вечер». Как просто. Она всю жизнь готовила «для кого-то». Для мужа, для сына, для гостей. А для себя? Чего хотела она сама в этот вечер?
Она хотела тишины. Хотела съесть кусок своего божественного медовика, запивая несладким чаем. Хотела сесть с ногами на диван и включить какой-нибудь старый черно-белый фильм. Без необходимости развлекать, угождать, соответствовать.
Но еда. Гора еды. Она не могла ее просто выбросить. Это было бы предательством по отношению к собственному труду, к продуктам, к самой идее дома. Выбросить еду – это как вычеркнуть из отчета целую строку расходов. Невозможно для ее бухгалтерской души.
И тут в кармане снова завибрировал телефон. Сообщение. От Екатерины. На экране высветилась фотография: Игорь, счастливый, с шампуром в руке, и Катя, обнимающая его. А подпись гласила: «Анастасия Викторовна, вы не обижайтесь! Игорь у меня такой спонтанный! Мы тут на природе, такая красота! Привезем вам завтра шашлычка! 😉».
И этот смайлик. Этот подмигивающий, веселый, беззаботный смайлик стал последней каплей. Последней цифрой, которая сделала всю отчетность безнадежно убыточной. Шашлычка. Они привезут ей, создавшей кулинарный шедевр, «шашлычка». Как подачку. Как компенсацию за ее отмененную жизнь.
Холодная, ясная ярость, какой Анастасия не испытывала никогда в жизни, поднялась из самой глубины ее существа. Это была не истерика. Это была точность. Точность бухгалтера, нашедшего ошибку. Ошибка была в самой системе ее жизни. В ее роли. В ее безотказности.
Она встала. Движения ее стали резкими и выверенными. Она подошла к столу, взяла телефон и нашла в записной книжке номер, который ей дала как-то коллега с работы. «Центр помощи „Доброе сердце“». Они помогали бездомным и малоимущим старикам в Рязани.
– Алло, здравствуйте, – сказала она в трубку твердым, незнакомым самой себе голосом. – Меня зовут Анастасия Викторовна. У меня осталось очень много еды после мероприятия. Все свежее, домашнее, только что приготовленное. Утка, салаты, горячее, большой торт. Вы могли бы забрать? Для ваших подопечных.
На том конце провода удивленно ахнули.
– Конечно! Да вы что! Какое счастье! Диктуйте адрес, мы сейчас машину пришлем.
Анастасия продиктовала адрес своей тихой улочки недалеко от Соборного парка. И начала действовать.
Она работала быстро и методично, как на своей самой ответственной работе. Достала стопку одноразовых контейнеров, которые всегда держала про запас. Словно закрывая финансовый год, она начала «закрывать» этот вечер. Утка была аккуратно разделана на порционные куски. Салаты разложены по большим контейнерам. Жюльен в кокотницах был накрыт фольгой. Весь стол, который еще час назад ломился от яств, был превращен в аккуратные ряды упакованной еды. Последним она упаковала медовик, разрезав его на ровные, идеальные квадраты.
Когда через сорок минут в дверь позвонили, она была готова. На пороге стояли двое – молоденькая девушка-волонтер и пожилой мужчина в спецовке.
– Анастасия Викторовна? – с улыбкой спросила девушка. – Мы из «Доброго сердца».
Они вошли в кухню и замерли, глядя на батарею контейнеров.
– Ничего себе… – выдохнул мужчина. – Это ж пир на весь мир.
– Тут утка с яблоками, – деловито пояснила Анастасия, указывая на самый большой пакет. – Тут оливье, «шуба», другие салаты. Вот торт. Пожалуйста, только раздайте сегодня-завтра, чтобы не испортилось.
– Да мы это за час раздадим! – воскликнула девушка. – У нас сегодня как раз в ночлежке много людей. Вы не представляете, какой это подарок! Они домашнего сто лет не ели. У вас золотые руки!
Они начали выносить пакеты и коробки. Анастасия стояла в дверях, наблюдая. Она не чувствовала ни сожаления, ни грусти. Она чувствовала странное, почти физическое облегчение. Словно с ее плеч сняли тяжелый груз. Не пакеты с едой, а что-то гораздо более весомое. Груз ожиданий. Груз обиды. Груз ее собственной ненужности, который она только что сама, своими руками, превратила в чью-то радость.
Когда последний пакет исчез в лифте, и волонтеры, осыпав ее благодарностями, уехали, Анастасия вернулась в свою опустевшую кухню. Она пахла теперь только чистотой и слабым ароматом ее фиалок на подоконнике. Холодильник был почти пуст. На столе остался лишь один маленький контейнер с двумя кусочками медовика и небольшая мисочка с оливье. Для себя.
Она заварила крепкий черный чай без сахара. Взяла свою скромную добычу и прошла в комнату. Села на диван, укрывшись пледом. Нашла по телевизору какой-то старый фильм с Орловой. Положила на язык кусочек тающего, пропитанного кремом торта. Это было божественно.
Тишина больше не была звенящей. Она была уютной, обволакивающей. Это была ее тишина. Ее вечер. Ее квартира. Ее жизнь. Вспомнились слова ее рязанской бабушки, которая на все жизненные неурядицы говорила с хитрым прищуром: «Ничего, у нас в Рязани и грибы с глазами. Все видим, все перемелем». Вот и она – увидела. И перемолола. Превратила горечь в пользу.
Телефон на кухонном столе снова завибрировал. Она знала, кто это. Знала, что там будет что-то вроде: «Мам, мы завтра заедем, часиков в двенадцать. Поставь чайник». Она не пошла смотреть. Не сейчас.
Завтра будет новый день. Ей нужно будет идти на работу, сводить новые отчеты. Но что-то неуловимо изменилось. Словно в ее личном балансе, где в графе «активы» всегда был только Игорь, вдруг появилась новая, жирная строка. Анастасия Викторовна. Пятьдесят три года. Бухгалтер. Кулинар. Женщина, которая умеет превращать убытки в прибыль.
Она откинулась на спинку дивана, глядя на черно-белый экран. И впервые за долгий вечер по-настоящему, спокойно улыбнулась. Завтра она подумает, что ответить сыну. А может, и не ответит вовсе. У нее были свои планы. Например, съездить после работы в Рязанский кремль, погулять по набережной Трубежа в одиночестве. Или просто купить себе новый сорт фиалок. Решит завтра. Теперь у нее было на это время. И право.