Автобус выплюнул Светлану на остановке и с натужным вздохом уполз в белесую мглу. Краснодарское лето, обычно щедрое на звёзды и стрекот цикад, сегодня укуталось в небывалый для июля туман. Он был тёплым, влажным, пах пылью, прибитой к асфальту недавним дождём, и прелыми листьями тополей. Фонари, вместо того чтобы освещать дорогу, висели в молочной взвеси расплывчатыми жёлтыми нимбами. Светлана поплотнее прижала к себе хозяйственную сумку, в которой сиротливо перекатывались пачка творога и батон. Телефон в кармане плаща казался тяжёлым, холодным камнем.
Разговор с Романом, состоявшийся полчаса назад, всё ещё звучал в ушах, вытесняя все остальные звуки. Его виноватый, сбивающийся голос.
— Мам, ну ты пойми… Лена хочет… ну, вдвоём. Романтично. Десять лет всё-таки. Только мы и самые близкие друзья.
— А я, значит, не самая близкая? — спросила она тогда, и собственный голос показался ей чужим, скрипучим.
— Ну мам, не начинай! Это другое. Ты же семья. А это… ну, для друзей. Молодёжная тусовка. Тебе там и неинтересно будет.
«Неинтересно». Слово впилось в сердце крошечной занозой. Она, сорокавосьмилетняя Светлана, кассир из супермаркета «Магнит», вдруг стала неинтересной. Старой. «Другое».
Сумка оттягивала руку. Светлана переложила её в другую, поправила на плече лямку. Туман сгущался, превращая знакомый двор в декорацию к таинственному фильму. Вот детская площадка – призрачный корабль, севший на мель. Вот скамейка, на которой она когда-то читала Ромке сказки, а он, маленький, светловолосый, прижимался к её боку и смешно гэкал, пытаясь повторять слова. «Ма, а почитай ещё пГо колобка».
Он всегда был её светом, её смыслом. После того, как муж ушёл к другой, оставив её с пятилетним сыном и ворохом долгов, Ромка стал центром её вселенной. Все силы, вся нерастраченная любовь, вся жизнь – всё было для него. Она работала на двух работах, отказывала себе в новом платье, чтобы купить ему модные кроссовки, сидела ночами над его уроками, хотя сама едва окончила техникум. Она вырастила его одна. Хорошим, умным, красивым. Он поступил в университет на программиста, и её гордости не было предела.
А потом появилась Елена.
Светлана дошла до своего подъезда, но вместо того чтобы войти, опустилась на холодную лавочку у входа. Туман обнял её, сырой и равнодушный. Она вспомнила тот день, пять лет назад. Ромка привёл знакомить невесту. Высокая, тонкая, с идеально уложенными волосами и взглядом, который будто сканировал её скромную двухкомнатную квартиру, оценивая стоимость старенького ковра и возраст обоев. Елена говорила на кристально чистом русском, без единого южного словечка, без мягкого «гэ», которое так привычно было для слуха Светланы.
— Очень приятно, Светлана Викторовна, — произнесла она, протягивая руку с безупречным маникюром.
Светлана, вытирая свою ладонь о передник, неловко пожала её.
— Та можно просто Света, — пробормотала она. — Шо ж вы стоите, проходьте.
Елена улыбнулась уголками губ. Весь вечер она сидела с прямой спиной, едва притрагиваясь к её фирменным голубцам, и вежливо поддерживала разговор. Ромка смотрел на неё с обожанием, ловил каждое слово. И Светлана впервые почувствовала себя лишней в собственном доме. Её простые шутки казались неуместными, её рассказы о детстве Романа – наивными и глупыми. Она вдруг остро осознала потёртости на подлокотниках кресла, выцветший рисунок на скатерти, свою домашнюю кофту, растянутую на локтях.
Они поженились через полгода. Свадьба была «европейской». Фуршет в модном ресторане за городом, без тамады, без дурацких конкурсов. Светлана надела лучшее своё платье, бордовое, которое, как ей казалось, её стройнило. Но рядом с подружками невесты в их летящих нарядах пастельных тонов она чувствовала себя продавщицей из сельпо, случайно зашедшей на огонёк. Елена, заметив её растерянность, подошла, коснулась её руки.
— Светлана Викторовна, вы не голодны? Может быть, вам принести канапе с лососем?
Её забота была такой выверенной, такой холодной, что Светлане захотелось плакать. Она чувствовала себя не матерью жениха, а пожилой родственницей, которую из вежливости терпят на празднике жизни.
Телефон в кармане снова завибрировал. Светлана достала его. Сообщение от Елены. «Светлана Викторовна, добрый вечер. Роман сказал, что вы расстроились. Не обижайтесь, пожалуйста. Мы действительно хотим провести этот вечер только вдвоём с друзьями. Мы к вам обязательно зайдём на днях, тортик принесём».
«Тортик принесём». Как собаке кость кинули. Светлана сглотнула комок в горле. Пальцы похолодели. Она вспомнила, как заходила к ним в гости в их новую квартиру в престижном районе. Идеальная чистота, минималистичный дизайн, всё в серых и белых тонах. Ни одной лишней вещи. Ни пылинки. На стене висели абстрактные картины. Её подарок – вышитая гладью скатерть с яркими маками – лежал аккуратно сложенный в комоде.
— Мам, ну красиво, конечно, — сказал тогда Ромка, отводя глаза. — Но ты же понимаешь, это… не вписывается в концепцию.
Её вышивка. Единственная её отдушина. После смены в супермаркете, после бесконечного писка сканера, шелеста пакетов и тысяч лиц, она приходила домой, заваривала чай с чабрецом и садилась за пяльцы. Для неё это была не просто вышивка. Это была медитация, способ раскрасить серые будни. Она не работала по схемам из журналов. Она придумывала узоры сама. Яркие, сочные, полные жизни. Подсолнухи, тянущиеся к солнцу. Гроздья калины, как капли крови на снегу. Сказочные птицы с павлиньими хвостами. Каждый стежок был наполнен её мыслями, её чувствами. Она вышивала Ромке на день рождения рубашку с едва заметным орнаментом на воротнике – он её ни разу не надел. Она вышила им на свадьбу рушник – он так и остался лежать у неё в шкафу, потому что у Елены была «современная церемония без этих пережитков прошлого».
«Не вписывается в концепцию». Так и она сама не вписывалась. Женщина под пятьдесят, с уставшими глазами и натруженными руками, пахнущая не французскими духами, а хлебом и стиральным порошком. Кассир. Профессия, которой стеснялся её сын. Она видела это, когда он, уже будучи солидным программистом, заезжал за ней на работу. Он никогда не заходил в зал, ждал в машине, нервно поглядывая по сторонам.
А Елена, наоборот, иногда заходила. Светлана до сих пор помнила тот унизительный момент месяц назад. Был час пик, очередь вилась змеёй. Она работала как автомат: пик, пакет, «здравствуйте», «карта нашего магазина есть?», «спасибо за покупку, приходите ещё». И вдруг в конце ленты она увидела Елену. Та выкладывала на транспортёр дорогие сыры, авокадо, бутылку импортного вина, какие-то диковинные соусы в красивых баночках. Она была в элегантном летнем платье, на лице – большие солнцезащитные очки. Она будто не замечала Светлану, разговаривая по телефону.
— Да, милый, я почти всё взяла для нашего ужина. Ризотто с морепродуктами будешь? Отлично.
Светлана пробивала её покупки, и руки немного дрожали.
— Пакет нужен? — спросила она казённым голосом.
Елена опустила телефон, посмотрела на неё так, будто видела впервые. В её глазах промелькнуло секундное замешательство, сменившееся вежливой маской.
— Да, будьте добры. Два.
Она расплатилась картой, молча забрала пакеты и ушла. Ни «спасибо», ни «до свидания». Просто ушла. А Светлана осталась сидеть за своей кассой, чувствуя, как на неё смотрят люди в очереди. Наверняка кто-то из соседей видел, узнал. Позор. Сын – большой человек, а мать на кассе сидит.
Туман стал таким густым, что соседний дом почти растворился в нём. Светлана поежилась. Пора было идти домой. Она встала, и в этот момент из подъезда вышел мужчина с небольшой собачкой на поводке. Он был её ровесником, может, чуть старше. Лицо показалось смутно знакомым.
— Добрый вечер, — сказал он, придерживая дверь. — А я вас знаю. Вы в «Магните» на Красной работаете.
Светлана кивнула, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Сейчас начнётся. «Надо же, а я вас и не узнал без формы».
Но мужчина улыбнулся.
— У вас всегда так быстро очередь движется. И вы единственная, кто улыбается по-настоящему, а не потому что инструкция. Меня Игорь зовут. Я из семьдесят второй квартиры.
— Светлана, — представилась она. — Пятьдесят восьмая.
— Очень приятно. — Его взгляд упал на её руки, сжимавшие сумку. — У вас руки… как у художника.
Светлана удивлённо посмотрела на свои ладони. Обычные руки, с выступающими венками и сухой кожей от постоянного контакта с деньгами и чековой лентой.
— Да что вы, — смутилась она. — Обычные руки кассира.
— Нет, — мягко возразил Игорь. — Я как-то видел, у вас на кассе игольница лежала, маленькая такая, вышитая. Яркая, как бабочка. Ваша работа?
Светлана замерла. Он заметил. Заметил её крошечную, вышитую бисером подушечку, которую она сделала из остатков ниток, чтобы втыкать булавки, скрепляющие чеки. Заметил и запомнил.
— Моя, — тихо ответила она.
— Талант, — просто сказал он. — Настоящий талант. Ну, мы пойдём, подышим туманом. Хорошего вечера, Светлана.
Он спустился по ступенькам, и его фигура вместе с тявкающей собачонкой быстро растворилась в белой пелене.
Светлана вошла в подъезд, поднялась на свой этаж. Она открыла дверь и шагнула в свою квартиру. Здесь пахло по-родному: сухими травами, которые она развесила на кухне, чуть-чуть – остывшим борщом и её любимым мылом с лавандой. Она прошла в комнату, включила торшер. Его тёплый свет выхватил из полумрака кресло, а на нём – её незаконченную работу. Пяльцы с натянутой льняной тканью.
Она вышивала подсолнухи. Огромное поле под ярко-синим небом. Это был сложный, амбициозный проект. Она работала над ним уже несколько месяцев. Десятки оттенков жёлтого, оранжевого, коричневого. Каждый цветок был живым, со своим характером. Один гордо тянулся кверху, другой скромно опустил голову, третий, совсем молодой, только раскрывал свои лепестки. Это было не просто поле. Это была жизнь.
Она села в кресло, взяла в руки пяльцы. Провела пальцами по тугим, упругим стежкам. «У вас руки… как у художника». Слова Игоря согревали лучше любого чая. Он увидел. Он разглядел за униформой кассира, за уставшей улыбкой – её, настоящую. Ту, которая создаёт красоту. Которая вкладывает душу в каждый стежок.
А Елена… Елена видела только «не вписывается в концепцию». И Роман, её мальчик, её Ромочка, тоже научился видеть мир глазами жены. Он больше не видел маму, которая пекла ему самые вкусные в мире пирожки. Он видел женщину «в возрасте», которой «будет неинтересно» на их модной вечеринке. Он стыдился её. Не зло, не открыто. А так, по-современному. Деликатно. Он не запрещал ей, не кричал. Он просто мягко вытеснял её из своей новой, блестящей, концептуальной жизни.
Светлана отложила вышивку. Она встала, подошла к шкафу. Открыла дверцу. На верхней полке, завёрнутый в белоснежную простыню, лежал тот самый свадебный рушник. Она достала его. Развернула. По комнате разлился тонкий аромат нафталина и лаванды. Два огненных петуха, символы богатства и новой семьи, смотрели друг на друга через вышитое дерево жизни. Работа была тончайшая, стежок к стежку. Она потратила на него три месяца, вкладывая все свои мечты о счастье сына.
Она смотрела на него долго. А потом аккуратно сложила и убрала обратно. Но не на верхнюю полку, а в ящик комода, где лежали старые фотографии и Ромкины детские рисунки. В прошлое. Это было не больно. Это было… правильно. Как поставить точку в конце длинного предложения.
Она вернулась в кресло. Взяла иголку, вдела в неё ярко-жёлтую шёлковую нить. И сделала первый стежок на новом лепестке подсолнуха. В тишине квартиры звук проходящей сквозь ткань иглы казался громким и отчётливым. Это был звук её жизни. Её собственной, отдельной жизни, которая не зависела от того, пригласят её на юбилей или нет. Которая не измерялась одобрением модной невестки.
Её руки, руки художника, как сказал Игорь, уверенно и быстро летали над тканью. Она не будет звонить Роману. Не будет ничего выяснять, плакать в трубку, требовать уважения. Зачем? Она не попрошайка, вымаливающая крохи внимания. Она – Светлана. Женщина, которая умеет создавать красоту из ничего. Женщина, у которой есть свой мир – яркий, солнечный, как это поле подсолнухов на её полотне.
Она проработала около часа, полностью погрузившись в узор. Мысли прояснились, обида ушла, оставив после себя лишь лёгкую грусть и… свободу. Она вдруг поняла, что ей не нужно ничьё разрешение, чтобы быть счастливой.
Раздался тихий стук в дверь. Светлана вздрогнула. Кого могло принести в такой час? Роман? Совесть замучила? Она нехотя пошла открывать.
На пороге стоял Игорь. Без собаки. В руках он держал два бумажных стаканчика с кофе.
— Простите за поздний визит, Светлана, — сказал он немного смущённо. — Я увидел у вас свет, и вот… наглость какая-то с моей стороны. Я просто подумал, что такой туманный вечер создан для хорошего кофе и… разговоров. Я не помешал?
Он смотрел на неё прямо, открыто, и в его глазах не было ни жалости, ни снисхождения. Только тёплый, искренний интерес.
Светлана на секунду растерялась. А потом улыбнулась. По-настоящему. Не дежурной улыбкой кассира, а своей собственной, светлой улыбкой, которую, казалось, она давно забыла.
— Проходьте, Игорь, — сказала она, чуть смягчая «г». — Шо ж вы на пороге. Кофе – это всегда хорошо.
Она впустила его на свою маленькую кухню. Поставила на стол вазочку с печеньем. Они сидели друг напротив друга, пили кофе, и туман за окном больше не казался враждебным и холодным. Он был уютным, как мягкое одеяло, скрывающее их маленький мир от остального, суетливого и чужого.
Игорь рассказывал о своей работе – он был инженером-строителем, о своей взрослой дочери, которая жила в другом городе, о своей смешной собаке. А потом он снова спросил про вышивку. Светлана, сама от себя не ожидая, принесла из комнаты свои подсолнухи.
Он взял пяльцы в руки с неожиданной осторожностью. Долго рассматривал.
— Невероятно, — выдохнул он. — Это же целая картина. Солнечная. Знаете, у меня дома голые стены. Дочь говорит, безвкусно. А я просто не знаю, чем их украсить. Всё, что в магазинах, – бездушное какое-то. А вот это… У этого есть душа.
Светлана смотрела на него, на свои подсолнухи в его сильных, мужских руках, и чувствовала, как внутри распускается что-то тёплое. Что-то, что она давно похоронила под грузом забот и обид.
Телефон на тумбочке в прихожей снова завибрировал. Наверное, Роман. Или Елена со своим «тортиком». Светлана даже не повернула головы. Она была занята. Она рассказывала Игорю о том, как подбирает нитки, как рождается узор, как важно поймать правильный свет.
В тот вечер она впервые за много лет не чувствовала себя «мамой Ромы» или «Светланой Викторовной». Она была просто Светланой. Женщиной с руками художника. И впереди у неё было целое поле подсолнухов, ждущих своего часа, чтобы расцвести под её иголкой. И, возможно, не только они.