Я как раз закончила разбирать последнюю коробку с книгами, поставила ее на полку и смахнула со лба пыль и пот. В воздухе нашей новой квартиры все еще витал запах свежей краски и чего-то неуловимо нового, запаха будущего. Я улыбнулась. Это была моя квартира. Подарок родителей на свадьбу, оформленный, по их настоянию, только на меня. «На всякий случай, дочка, — говорил папа, — жизнь длинная». Тогда я только отмахнулась, ведь я любила Сашу, своего мужа, и не представляла себе никаких «всяких случаев».
Солнце садилось, заливая комнату теплым, медовым светом. На душе было так спокойно, так правильно. Мы с Сашей прожили здесь всего месяц, но я уже чувствовала каждый уголок этого места своим. Мой дом. Наш дом.
Телефон завибрировал на кухонном столе. На экране высветилось «Свекровь». Я вздохнула, но совсем немного. Тамара Петровна, мама Саши, была женщиной энергичной, но в целом мы ладили. По крайней мере, я так думала. Она часто звонила, давала советы, которые я вежливо выслушивала и делала по-своему.
— Анечка, деточка, здравствуй, — защебетал ее голос в трубке. — Не отвлекаю?
— Здравствуйте, Тамара Петровна. Нет, что вы. Я как раз закончила с вещами.
— Умничка моя, хозяюшка! Слушай, у меня к тебе просьба огромная. Просто спасай. У меня тут трубы в ванной прорвало, потоп жуткий, всё залило. Ремонт теперь нужен капитальный, сказали, на месяц, а то и на два затянется. Мне совершенно некуда идти, подруги все в отпусках. Можно я у вас поживу немного? Я вам мешать не буду, честное слово. Буду как мышка, на кухне помогу, за порядком присмотрю.
Внутри что-то неприятно екнуло. Месяц? Два? В нашей новой, еще пахнущей краской квартире? Я представила ее постоянное присутствие, ее духи, смешивающиеся с запахом нашего дома, ее тапочки у кровати… Но как отказать? Она же мама Саши. И у нее беда.
— Конечно, Тамара Петровна, приезжайте, — выдавила я из себя, стараясь, чтобы голос звучал как можно радушнее. — Что же вы на улице останетесь.
— Ой, спасительница моя! — обрадовалась она. — Я уже и вещи собрала. Сашеньке позвонила, он сказал, ты точно не откажешь. Сказал, у него жена самая добрая на свете. Я через часик буду.
Она положила трубку, а я осталась стоять посреди кухни, и солнечное настроение куда-то испарилось. Сначала позвонила Саше? И он уже все за меня решил? Эта мысль царапнула неприятнее, чем новость о потопе. Я позвонила мужу.
— Саш, привет. Мне твоя мама звонила.
— Да, привет, котенок. Она мне сказала про трубы. Ужас, конечно. Хорошо, что мы можем ей помочь. Ты же не против?
А у меня был выбор?
— Нет, конечно, не против, — соврала я. — Просто… она сказала, это на пару месяцев.
— Ну, что поделать. Не выгонять же ее. Не переживай, она нам не помешает. Даже наоборот, может, с готовкой поможет, пока мы оба на работе пропадаем.
Я промолчала. Мне не нужна была помощь с готовкой. Мне нравилось самой создавать уют, готовить для нас двоих ужины, встречать мужа с работы в нашем гнездышке. А теперь в этом гнездышке поселится третий, очень активный и хозяйственный человек.
Вечером приехала Тамара Петровна. Два огромных чемодана, несколько сумок. Будто не на пару месяцев, а насовсем переезжала. Она с порога засуетилась, стала осматривать квартиру критическим взглядом.
— Ой, а что это у вас диван так стоит? Весь свет загораживает. Надо бы его к другой стене. И шторы… бледноватые какие-то, Анечка. Надо бы что-то повеселее, с цветочками.
Я сжала кулаки, но улыбнулась:
— Нам так нравится, Тамара Петровна.
— Ну, нравится-нравится… — протянула она, уже проходя в комнату, которую мы выделили для нее. — Поживем — увидим. Главное, чтобы уютно было. Для Сашеньки моего главное — уют.
С этого дня моя жизнь превратилась в тихий, медленный кошмар. Первую неделю я еще держалась, списывая все на стресс свекрови из-за ремонта. Но потом ее «помощь» начала переходить все границы. Она вставала раньше всех и начинала греметь на кухне кастрюлями. Мой утренний ритуал — выпить кофе в тишине, глядя в окно — был разрушен. Вместо этого меня ждал уже готовый, слишком жирный для меня завтрак и лекция о том, как «настоящая женщина» должна кормить мужа.
Мои вещи в ванной постоянно передвигались. Мой любимый крем оказывался задвинут в дальний угол, а на его месте красовался ее антивозрастной флюид. Полотенца перевешивались в «правильном» порядке. Это были мелочи, но из этих мелочей состояла моя жизнь, моя территория, в которую бесцеремонно вторгались.
Однажды я вернулась с работы уставшая, мечтая только о горячей ванне и тишине. Открыв дверь, я замерла на пороге. В гостиной, на моем диване, который я так долго выбирала, сидели три незнакомые мне пожилые женщины. Тамара Петровна разливала чай из моего сервиза.
— О, Анечка пришла! — радостно воскликнула она. — А я вот подружек позвала, Зинаиду и Валентину. Познакомься. Мы тут чаек пьем, твое варенье вишневое хвалим. Вкусно, но сахару можно было и поменьше.
Я стояла в прихожей, в пальто, с сумкой на плече, и чувствовала себя чужой. В собственном доме. Подруги свекрови оглядели меня с ног до головы оценивающими взглядами. Я пробормотала «здравствуйте» и, не раздеваясь, прошла в нашу с Сашей спальню — единственное место, куда она пока не смела вторгаться. Я села на кровать и заплакала. Тихо, беззвучно, чтобы никто не услышал.
Вечером я попыталась поговорить с Сашей.
— Саша, я так больше не могу. Твоя мама ведет себя так, будто это ее квартира. Она хозяйничает, передвигает мои вещи, приглашает гостей без спроса...
Саша нахмурился. Он сидел за компьютером, увлеченный какой-то игрой.
— Ань, ну ты преувеличиваешь. Мама просто хочет как лучше. Она одна, ей скучно. Что такого, что она подруг позвала? Тебе жалко чая?
— Мне не жалко чая! — почти вскрикнула я. — Мне жалко своего пространства! Я прихожу домой и не чувствую себя дома!
— Перестань, — отмахнулся он, не отрываясь от экрана. — Это временно. Ремонт закончится, и она съедет. Потерпи немного. Ради меня.
И я терпела. Ради него. Я стала задерживаться на работе, искала любой предлог, чтобы приходить домой позже. Дом перестал быть моей крепостью. Он стал полем боя, где я каждый день проигрывала.
Подозрения начали закрадываться в мою душу медленно, как яд. Сначала это были просто странные оговорки. Однажды Тамара Петровна, протирая пыль с комода, сказала:
— Вот когда у Сашеньки будет свой настоящий дом, тут нужно будет все по-другому сделать. По-мужски.
— А это, по-вашему, не его дом? — холодно спросила я.
Она спохватилась, засуетилась.
— Ой, деточка, я не то имела в виду! Я имела в виду… ну… когда дети пойдут, нужно будет все переделывать. Да, вот что.
Но яд уже был впрыснут. Что значит «настоящий дом»?
Потом начались странные звонки. Свекровь подолгу с кем-то шепталась по телефону в своей комнате. Если я входила, она тут же обрывала разговор или переходила на ничего не значащие фразы о погоде. Я старалась не обращать внимания, говорила себе, что это паранойя. Но чувство тревоги не отпускало.
Однажды у меня был выходной. Свекровь куда-то ушла с утра, сказав, что «по делам». Саша был на работе. В квартире впервые за долгое время воцарилась тишина. Я наслаждалась ей, бродила из комнаты в комнату, вдыхая остатки моего воздуха. Решила навести порядок, разобрать бумаги, скопившиеся в ящике стола.
И там, среди счетов за коммуналку и старых чеков, я нашла ее. Папку. Обычную картонную папку. Но она была не наша. Я открыла ее и замерла. Внутри лежали копии документов на мою квартиру. Копия свидетельства о собственности, где черным по белому было написано мое имя. Копия моего паспорта. А сверху, прикрепленный скрепкой, лежал чистый бланк договора дарения. И визитка. «Игорь Степанович Захаров, юрист по сделкам с недвижимостью».
У меня похолодело внутри. Зачем ей это? Зачем ей копии моих документов и бланк дарственной? Сердце заколотилось так громко, что, казалось, его стук слышен во всей квартире. Я быстро сфотографировала все на телефон и положила папку на место, стараясь, чтобы все выглядело так, как и было.
Она что-то затевает. Она хочет отобрать у меня квартиру. Мысль была настолько дикой, что я сама себе не верила. Но факты были налицо. Она собирала документы. Она консультировалась с юристом.
Весь день я ходила как в тумане. Когда вечером вернулась Тамара Петровна, я смотрела на нее и видела не несчастную женщину, пострадавшую от потопа, а хищницу, выжидающую момента для прыжка. Ее улыбка казалась мне липкой и фальшивой. Ее забота — притворной.
Я решила проверить ее историю с потопом. Нашла в интернете телефон управляющей компании их дома. Позвонила, представилась дальней родственницей, сказала, что не могу дозвониться до Тамары Петровны, беспокоюсь, слышала, у них там авария какая-то.
— Какая авария, девушка? — удивился сонный мужской голос на том конце провода. — Нет у нас никаких аварий по этому адресу. Все штатно.
— А как же потоп? Ремонт?
— Какой ремонт? Первый раз слышу. В квартире номер семьдесят три никто не живет уже месяц. Хозяйка ее продала.
Мир качнулся. Продала. Она продала свою квартиру. А нам солгала про потоп. Зачем? Ответ был очевиден и страшен. Она продала свое жилье и переехала к нам. Навсегда. И теперь готовит почву, чтобы это жилье стало ее.
Я сидела на кухне, когда Саша вернулся с работы. Свекровь тут же подскочила к нему, стала снимать с него куртку, ворковать:
— Сашенька, ты мой голодный, поди. Я тебе борща наварила, своего, фирменного. Иди мой руки и за стол.
Она полностью игнорировала меня, будто меня не было в комнате. Саша, уставший, поддался ее заботе. Он поцеловал меня в щеку на бегу и послушно пошел в ванную.
Я смотрела ему вслед, и во мне боролись два чувства: желание закричать, вывалить на него все прямо сейчас и ледяное спокойствие, которое подсказывало, что нужно действовать хитрее. Если я устрою скандал, он снова встанет на ее сторону. «Аня, ты все не так поняла», «Мама бы так не поступила». Я уже слышала эти слова.
Нет. Я буду ждать. Ждать подходящего момента. И я его дождалась. Через неделю Сашу отправили в командировку на три дня. Это был мой шанс.
В день его отъезда я была сама любезность. Помогла ему собрать вещи, приготовила завтрак. Тамара Петровна тоже суетилась вокруг, давая сыну последние наставления. Когда за Сашей захлопнулась дверь, мы остались в квартире одни. Наступила тишина. Напряженная, звенящая.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах больше не было притворной доброты. Только холодный, расчетливый блеск.
— Ну что, хозяюшка, — протянула она, усаживаясь в мое любимое кресло. — Теперь поговорим.
Я молча смотрела на нее, ожидая.
— Я тут подумала, — начала она лениво. — Квартира хорошая, спору нет. Но оформлена неправильно. На одну тебя. Это несправедливо по отношению к Саше. Он мой сын, он мужчина, он должен быть хозяином в доме.
— Эта квартира — подарок моих родителей, — ровным голосом ответила я.
— Подарки, — фыркнула она. — Вы теперь семья. А в семье все должно быть общее. В общем, я тут с юристом посоветовалась. Есть простой способ все исправить. Ты просто подпишешь дарственную на половину квартиры на Сашу. Это будет честно. Я и бланк уже взяла.
Она говорила это так просто, так буднично, будто просила передать соль.
Я усмехнулась. Холодно и зло.
— Нет.
Она нахмурилась. Кажется, такого ответа она не ожидала.
— Что значит «нет»? Ты что, против своего мужа идешь? Ты хочешь его без угла оставить, если что?
— Если «что», то он пойдет к своей маме, — отрезала я. — Ах, да. Я забыла. У его мамы больше нет дома. Она его продала.
Лицо Тамары Петровны на мгновение застыло. Маска слетела. На меня смотрели глаза, полные ярости.
— Откуда ты… — прошипела она.
— Мир не без добрых людей, Тамара Петровна. Так что ваш спектакль с потопом окончен. И ваше пребывание здесь — тоже.
И тут она рассмеялась. Громко, заливисто, откинув голову назад. Это был ужасный смех, полный презрения и уверенности в своей победе.
— Глупая девчонка! — выкрикнула она, отсмеявшись. — И что ты сделаешь? Пожалуешься Сашеньке? А он кому поверит, тебе или родной матери? Я скажу, что ты все выдумала! Что ты хочешь выгнать его старую, больную мать на улицу! Он тебя в порошок сотрет! Я уже пустила здесь корни, деточка. Эта квартира теперь моя, никуда не уйду!
Она хохотала, глядя мне в лицо. А во мне что-то щелкнуло. Страх, сомнения, обида — все это сгорело дотла, оставив после себя только холодную, звенящую ярость и кристальную ясность. Она права. Саша может мне не поверить. Он слишком слаб. Значит, действовать нужно самой. Прямо сейчас.
Я молча развернулась и пошла в ее комнату. Она перестала смеяться и с удивлением смотрела мне вслед.
— Ты куда?
Я не ответила. Я открыла шкаф и стала вытаскивать ее вещи. Дорогие платья, кофточки, халаты — все это летело на пол. Потом я схватила ее огромный чемодан и начала безжалостно запихивать в него тряпье. Второй чемодан. Сумки. Я действовала как автомат, быстро и методично.
— Ты что делаешь? Что ты себе позволяешь?! — Она вбежала в комнату, ее лицо исказилось от злобы. Она попыталась выхватить у меня из рук свое платье, но я оттолкнула ее.
— Собираю ваши вещи, — спокойно ответила я, защелкивая замок на первом чемодане. — Вы же не хотите оказаться на улице без всего?
— Я никуда не пойду! Я сейчас Саше позвоню!
— Звоните.
Я вытащила оба тяжеленных чемодана в коридор. Она бежала за мной, кричала, брызгала слюной, сыпала проклятиями. Я не слушала. Я открыла входную дверь.
На улице, как по заказу, начался дождь. Крупные холодные капли барабанили по асфальту. Прямо у крыльца образовалась огромная грязная лужа.
Я взяла первый чемодан, раскачала его и с силой вышвырнула на улицу. Он с громким шлепком приземлился прямо в центр лужи, обдав все вокруг грязными брызгами.
Тамара Петровна замерла и издала звук, похожий на вой.
Второй чемодан полетел следом за первым.
— А теперь вы, — сказала я, поворачиваясь к ней. Мой голос был тихим, но, кажется, он напугал ее больше, чем крик. Я взяла ее за локоть. Она вцепилась в дверной косяк.
— Не смей! Ты пожалеешь!
— Я уже жалею, — прошипела я. — Жалею, что впустила вас. Жалею, что терпела. Жалею, что верила. Вон. Из. Моего. Дома.
Собрав все силы, я отцепила ее пальцы от косяка и буквально вытолкала ее за порог, на лестничную клетку. Она споткнулась и чуть не упала, оставшись стоять под дождем, мокрая, растерянная, с искаженным от ненависти лицом.
Я захлопнула дверь и повернула ключ в замке. Потом еще один. И задвинула цепочку.
В наступившей тишине я сползла по двери на пол. Меня трясло. Но это была не дрожь страха. Это была дрожь освобождения. Я сидела на полу в своем пустом, тихом доме и впервые за два месяца дышала полной грудью. Я смотрела на свои руки: они не дрожали. Внутри была пустота, но это была чистая, светлая пустота, готовая наполниться чем-то новым.
Конечно, она позвонила Саше. Он обрушился на меня с ураганом звонков и сообщений. «Как ты могла?!», «Это же моя мать!», «Ты сошла с ума!». Я не отвечала. Я просто выключила телефон. Мне нужно было прийти в себя.
Вечером я включила его снова. Среди десятков пропущенных от Саши было одно сообщение от незнакомого номера. «Анна, это Игорь Степанович, юрист. Тамара Петровна просила меня подготовить документы. Но я хотел бы вас предупредить, схема, которую она предлагает, выглядит очень сомнительно. Похоже на мошенничество. Будьте осторожны». Оказалось, совесть проснулась даже у ее юриста. Я сохранила это сообщение.
Саша вернулся из командировки на следующий день. Он влетел в квартиру разъяренным быком.
— Что здесь произошло?! Где моя мать?!
Я молча протянула ему телефон — сначала с фотографиями документов из папки, потом со скриншотом сообщения от юриста. И рассказала ему все. Про проданную квартиру. Про ложь. Про ее слова.
Он читал, и я видела, как ярость на его лице сменяется растерянностью, а потом — стыдом. Он опустился на стул и закрыл лицо руками.
— Я не знал… Я думал, она просто… Она говорила, что ты ее не любишь, что настраиваешь меня против нее…
Я молчала. Что я могла сказать? Что он оказался слабовольным маменькиным сынком, который позволил чужому человеку разрушать нашу семью?
Оказался еще один поворот. На следующий день позвонил Сашин двоюродный брат. Оказывается, Тамара Петровна продала квартиру не просто так. Она вложила все деньги в какую-то сомнительную финансовую пирамиду, обещавшую баснословные проценты, и, разумеется, все потеряла. Прогорела до нитки. И осталась и без денег, и без жилья. Ее переезд к нам был не просто планом по захвату территории. Это был акт отчаяния и последняя попытка обеспечить себе безбедную старость за чужой счет. За мой счет.
Саша был раздавлен. Он пытался просить прощения, говорил, что любит меня, что все исправит. Он снял своей матери комнату в другом конце города, дал ей денег на первое время. Она больше не звонила. Ни мне, ни ему.
Мы остались вдвоем в нашей большой, тихой квартире. Но что-то безвозвратно сломалось. Я смотрела на Сашу и видела не только любимого мужчину, но и человека, который был готов предать меня, поверив не мне, а своей лживой матери. Дом снова стал моим, но цена этой победы оказалась слишком высокой. Я отвоевала стены, но потеряла доверие.
Я стояла у окна и смотрела на город. Дождь давно прошел, и в воздухе пахло озоном и чистотой. Я не знала, сможем ли мы с Сашей склеить разбитую чашку нашей семьи. Но я точно знала одно: я больше никогда не позволю никому, даже под маской самой благой заботы, отнять у меня мой дом, мою жизнь и мой голос. В тот день у двери я выставила за порог не просто свекровь. Я выставила за порог свой страх, свою неуверенность и свою готовность терпеть. И это было самое правильное решение в моей жизни.