Ольга проснулась от странного ощущения. Что-то было не так. Она лежала на спине, глядя в темноту потолка, и прислушивалась к дыханию Анатолия. Ровное, спокойное. Он спал. Она повернула голову и замерла.
Его правая рука двигалась. Медленно, плавно, словно в воде. Пальцы складывались в знакомые формы, которые она знала лучше, чем кто-либо другой на свете. Тридцать лет она работала сурдопереводчиком, и язык жестов стал для нее вторым родным. Она научила этому языку и Толю, когда они только поженились, просто так, для интереса. Он выучил базовые знаки, чтобы понимать ее работу, чтобы иногда пошутить беззвучно через комнату, чтобы быть ближе.
И вот сейчас, во сне, его пальцы складывались в буквы. И, Р, И, Н, А. Ирина.
Сердце Ольги ухнуло куда-то вниз. Она замерла, боясь пошевелиться. Может, ей показалось? Может, это была случайная комбинация движений? Люди же во сне что угодно делают. Но нет. Рука снова поднялась. Снова те же знаки. Медленно, отчетливо, как будто он хотел, чтобы кто-то понял. Ирина.
Ольга села на кровати. Руки тряслись. Она посмотрела на спящего мужа. Он лежал на боку, лицо расслабленное, почти детское в лунном свете из окна. Тот самый Толя, с которым они прожили тридцать два года. Который принес ей кофе в постель в день их первой годовщины и продолжал делать это каждое воскресенье. Который построил своими руками веранду на даче. Который плакал, когда родилась Машенька, и еще раз, когда появился внук Сашка.
И этот же человек только что произнес во сне чужое имя. На языке, который знала только она.
Ольга встала с кровати, накинула халат и вышла на кухню. Включила чайник. Руки все еще дрожали. Она налила воды в стакан и выпила залпом. Потом еще один. Надо успокоиться. Надо подумать. Может быть, это коллега по работе? Толя работал в проектном бюро, там полно народу. Может, какая-то Ирина из бухгалтерии? Или из отдела кадров?
Но зачем ему снится имя коллеги? И почему на языке жестов?
Она села за стол и обхватила голову руками. Нет, что-то тут не так. Она попыталась вспомнить последние недели. Месяцы. Было ли что-то странное? Толя вел себя как обычно. Или нет?
Ольга закрыла глаза. Вспомнила, как две недели назад он задержался на работе. Сказал, что совещание затянулось. Пришел поздно, пахло одеколоном. Она тогда еще подумала: странно, утром не душился. Потом на прошлой неделе увидела новую рубашку в шкафу. Голубую, в мелкую клетку. Спросила, откуда. Он сказал, что давно купил, просто не носил. Но Ольга точно знала каждую вещь в их доме. Эта рубашка была новая.
И еще. Он стал часто смотреть в телефон. Раньше мог забыть его в прихожей на целый день, а теперь носил с собой даже в ванную. Когда она заходила, он быстро убирал экран. Говорил, что ерунда, рабочая переписка.
Рабочая переписка.
Ольга открыла глаза. За окном начинало светать. Серый рассвет октябрьского утра пробивался сквозь тучи. Она встала, включила свет и начала готовить завтрак. Руки двигались автоматически. Достала сковородку, разбила яйца, нарезала хлеб. Голова работала в другом месте, перебирая факты, как карты в колоде.
Толя вышел из спальни в половине восьмого, как всегда. Зевнул, потянулся, поцеловал ее в щеку.
– Доброе утро, Оля. Как спалось?
– Нормально, – ответила она, не поднимая глаз от сковородки. – Яичницу будешь?
– Буду, конечно. А то спросила.
Он сел за стол, развернул газету. Ольга поставила перед ним тарелку. Села напротив со своей чашкой чая. Смотрела на него через стол. Он ел, читал, насвистывал что-то под нос. Слишком бодрый для понедельника. Слишком довольный.
– Толь, – сказала она. – У тебя на работе есть Ирина?
Он поднял глаза от газеты. На секунду она увидела что-то в его взгляде. Что-то вроде испуга. Но он быстро взял себя в руки.
– Ирина? Да вроде нет. Почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Показалось, ты упоминал.
– Нет, не упоминал. У нас в бюро Ирины нет.
Он вернулся к газете. Ольга отпила чай. Значит, соврал. Значит, знает эту Ирину. И не хочет, чтобы жена знала.
Весь день она провела как в тумане. Убиралась в квартире, но не помнила, что делала. Позвонила дочери Маше, но не могла сосредоточиться на разговоре. Маша спросила три раза, все ли в порядке. Ольга сказала, что просто устала. Маша посоветовала поехать на дачу, отдохнуть. Ольга пообещала подумать.
Вечером, когда Толя снова задержался, она не выдержала. Подошла к его куртке в прихожей и проверила карманы. Ничего. Потом зашла в спальню, открыла его тумбочку. Тоже ничего подозрительного. Но телефон он взял с собой, как всегда.
Ольга села на край кровати. Что она делает? Роется в вещах мужа, как параноик. Это же смешно. Они прожили вместе больше тридцати лет. У них общая дача, общие внуки, общая жизнь. Толя не может ей изменять. Он не такой.
Но жест во сне был четким. Слишком четким.
На следующий день Ольга решила проследить за мужем. Это была дикая мысль, но она не могла иначе. Когда он ушел на работу, она подождала час и поехала к его офису. Стояла на противоположной стороне улицы, пряталась за деревом, как в плохом детективе. Чувствовала себя идиоткой. Но не могла уйти.
В обед Толя вышел из здания. Не один. С женщиной. Высокая, темные волосы до плеч, красное пальто. Они шли рядом, разговаривали. Толя что-то говорил, женщина смеялась. Потом он открыл ей дверь кафе, и они зашли внутрь.
Ольга стояла и смотрела на закрытую дверь. Сердце билось так громко, что, казалось, его слышно на всю улицу. Это она. Это та самая Ирина. Должна быть она.
Домой Ольга вернулась, сама не зная как. Села на кухне и смотрела в окно. Вспоминала. Как они познакомились с Толей на заводской вечеринке. Ей было двадцать два, ему двадцать пять. Он пригласил ее танцевать, и она согласилась, хотя обычно отказывала всем. Что-то было в его глазах. Честность. Надежность. Он не обещал ей звезд с неба, не говорил красивых слов. Просто сказал: я хочу быть с тобой.
И они были. Тридцать два года. Растили дочь, переезжали из коммуналки в отдельную квартиру, покупали первую машину, радовались внуку. Это была обычная семейная жизнь, рассказ о семейной драме которой не должен был случиться. Без особых взлетов и падений, но крепкая, настоящая. Она всегда думала, что они понимают друг друга без слов. Любовь и предательство не могут существовать рядом. Так она считала.
А теперь выяснилось, что он произносит во сне чужое имя. На их тайном языке.
Вечером Толя пришел в обычное время. Принес хлеб и молоко, как она просила. Переоделся, вымыл руки, сел ужинать.
– Как день прошел? – спросил он.
– Нормально, – ответила Ольга. – А у тебя?
– Да так же. Рутина. Чертежи, согласования. Скукота, в общем.
– С кем обедал?
Он поднял глаза. Снова этот короткий испуг во взгляде.
– С Петровичем, как обычно. А что?
– Ничего. Просто интересно.
Они доели молча. Ольга убрала со стола. Толя включил телевизор, смотрел новости. Она села рядом, но ничего не видела на экране. Думала только об одном: что теперь делать?
Можно устроить скандал. Выложить все, что знает. Потребовать объяснений. Но что он скажет? Соврет, скорее всего. Или признается. И что дальше? Развод? В их возрасте начинать жизнь заново? Это же абсурд. У них общая квартира, дача, дочь с внуком. Вся жизнь переплетена.
А может, промолчать? Сделать вид, что ничего не знает? Пережить эту измену мужа тихо, про себя, как переживают боль. Переждать, пока это пройдет. Такие вещи же проходят, правда? Он одумается, вернется, и все станет как прежде.
Но станет ли?
Ольга встала с дивана и вышла на балкон. Закурила, хотя бросила пять лет назад. Пачка лежала в дальнем ящике, на черный день. Вот он и наступил.
Город внизу жил своей жизнью. Машины, люди, огни окон. У всех свои истории. Свои радости и горе. Кто-то сейчас влюбляется, кто-то расстается, кто-то обманывает, кто-то узнает правду. Жизненные истории переплетаются, разрываются, сходятся снова. И ее история не уникальна. Обычная семейная драма, каких тысячи. Миллионы.
Но от этого не легче.
На следующий день Ольга поехала к дочери. Маша встретила ее на пороге с Сашкой на руках. Внук тянулся к бабушке, улыбался беззубым ртом. Ольга взяла его, прижала к себе. Теплый, пахнет молоком и детством. Ради таких моментов стоит жить.
Они пили чай на кухне. Маша рассказывала про садик, куда собирается отдать Сашку, про новую работу мужа, про планы на лето. Ольга слушала вполуха. Потом дочь замолчала и посмотрела на нее внимательно.
– Мам, что случилось?
– Ничего, Машенька. Все нормально.
– Не ври. Я же вижу. Ты вся какая-то... потерянная. Поссорились с папой?
Ольга хотела сказать нет, все хорошо, не волнуйся. Но вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. И рассказала. Все. Про жест во сне, про слежку, про женщину в красном пальто. Маша слушала, и лицо ее менялось, из удивления переходило в гнев.
– Мам, да ты что? Папа? Не может быть!
– Я тоже так думала.
– Ты уверена? Может, эта женщина просто коллега? Может, ты все придумала?
– Не знаю, Маш. Не знаю.
Маша встала, прошлась по кухне. Потом вернулась, обняла мать.
– Мам, ты должна поговорить с ним. Прямо, честно. Это же папа. Он не может так. Там наверняка какое-то недоразумение.
– Или не недоразумение.
– Тогда ты должна знать правду. Нельзя жить в неопределенности. Это же психология отношений, там должна быть честность. Ты же знаешь.
Ольга кивнула. Знала. Но знание и умение действовать – разные вещи.
Она вернулась домой к вечеру. Толя был дома, сидел на кухне с газетой. Поднял глаза, улыбнулся.
– Как Машка? Как внучок?
– Хорошо. Все хорошо.
Ольга сняла куртку, прошла в комнату. Села на кровать. Смотрела на стену. Надо поговорить. Надо спросить. Но как начать этот разговор? Толя, я заметила, что ты во сне зовешь другую женщину на языке жестов? Звучит безумно.
Он зашел в комнату.
– Оль, ты чего? Что-то не так?
– Толь, – сказала она, не оборачиваясь. – Я хочу уехать на дачу. На недельку.
– Зачем? Сейчас же холодно. Да и дел полно по дому.
– Хочу побыть одна. Подумать.
– О чем подумать?
Она повернулась к нему. Посмотрела в глаза. Он стоял в дверях, растерянный, не понимающий. Или делал вид, что не понимает.
– О нас, – сказала она. – О том, что происходит.
– Что происходит? Оля, я не понимаю. Объясни.
Она молчала. Молчание жены было громче любых слов. Он подошел, сел рядом, взял ее за руку.
– Оля, милая, что случилось? Ты меня пугаешь.
– Толя, скажи честно. У тебя кто-то есть?
Он вздрогнул. Отпустил ее руку. Лицо побелело.
– Что? Откуда ты взяла?
– Ответь на вопрос.
Он встал, отошел к окну. Стоял спиной, молчал. Молчал так долго, что Ольга поняла все без слов. Это правда. Значит, все правда.
– Толя, – повторила она тихо. – Скажи честно.
Он повернулся. И она увидела в его глазах то, что искала. Вину. Страх. Отчаяние. Все сразу.
– Оля, я... это не то, что ты думаешь.
– А что я думаю?
– Ты думаешь, что у меня роман. Но это не так. Это... это просто знакомая. Мы иногда вместе обедаем, разговариваем. Ничего больше. Клянусь.
– Знакомая по имени Ирина?
Он замер. Открыл рот, закрыл. Потом тихо спросил:
– Откуда ты знаешь?
Ольга встала. Подошла к нему. Посмотрела в глаза и медленно, отчетливо показала рукой: И, Р, И, Н, А.
Он побледнел еще больше. Попятился.
– Как... откуда... я не понимаю.
– Ты говорил во сне, – сказала она. – На языке жестов. Нашем языке. Который знаю только я.
Он сел на край кровати. Закрыл лицо руками. Молчал. Ольга стояла над ним, и вдруг ей стало странно спокойно. Кризис в браке наступил, и она это увидела. Правда известна. Что дальше?
– Оля, прости, – сказал он, не поднимая головы. – Прости. Я не хотел. Это вышло само собой. Мы познакомились на конференции полгода назад. Стали общаться. Она интересная, понимаешь? Мы говорим о работе, о жизни. Ничего физического не было, клянусь. Просто... я чувствую себя молодым рядом с ней. Живым. Как будто снова что-то возможно.
– А рядом со мной ты чувствуешь себя мертвым?
– Нет! Нет, конечно. Просто... мы с тобой живем как на автопилоте. Работа, дом, внуки. Все по графику, по привычке. А я иногда хочу чего-то... не знаю. Другого. Понимаешь?
Ольга понимала. Она сама иногда чувствовала это одиночество в браке. Когда живешь рядом с человеком, но находишься за тысячу километров. Когда поздняя любовь уже не так горяча, а привычка еще не стала достаточно крепкой. Когда семейные тайны накапливаются, а сложный выбор в отношениях становится неизбежен.
– И что теперь? – спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Скажи ты. Что ты хочешь?
Она молчала. Не знала, что хочет. Развода? Прощения? Мести? Забвения? Все это казалось слишком простым для того, что происходило на самом деле.
– Я уеду на дачу, – сказала она наконец. – Завтра утром. Мне надо подумать.
– Оль, пожалуйста, не надо. Давай поговорим. Давай все обсудим. Я порву с ней. Я сделаю все, что ты скажешь.
– Завтра утром, – повторила она и вышла из комнаты.
Ночью она не спала. Лежала и смотрела в потолок. Толя рядом тоже не спал, она слышала его дыхание, неровное, прерывистое. Они лежали в одной кровати, как лежали тридцать два года, но между ними была пропасть.
Утром Ольга собрала сумку. Толя ходил за ней по квартире, говорил что-то, просил остаться, объясняться. Она не слушала. Надела куртку, взяла сумку.
– Оля, подожди, – сказал он, преграждая путь к двери. – Скажи хоть что-нибудь. Не молчи так. Ты меня убиваешь.
Она посмотрела на него. На знакомое лицо, на седину в волосах, на морщины у глаз. Этот человек был рядом всю ее взрослую жизнь. Он отец ее ребенка, дедушка ее внука. Он строил с ней дачу, пережил с ней смерть родителей, болезни, радости, горе. Как пережить измену такого масштаба?
И вдруг ей захотелось сказать ему все. Выплеснуть боль, обиду, гнев. Но вместо этого она подняла руку. Медленно, отчетливо показала знак: немой разговор закончен.
Он смотрел на ее жест, не понимая. Она знала, что он не вспомнит этот знак. Он учил язык жестов во сне, давно, когда они были молоды и полны надежд. Но она помнила. Помнила каждый знак, каждое движение. Это была ее работа. Ее жизнь.
Ольга обошла его, открыла дверь и вышла. Последнее, что она услышала, был его голос:
– Оля, я не понимаю! Что это значит? Вернись!
Но она не вернулась. Спустилась по лестнице, вышла на улицу. Октябрьский ветер холодил лицо. Она подняла руку, остановила такси.
– На вокзал, – сказала она водителю.
Машина тронулась. Ольга смотрела в окно на мелькающие дома, деревья, людей. Жизнь продолжалась. Рассказы для женщин не всегда имеют счастливый конец. Она не знала, что будет дальше. Вернется ли она. Простит ли его. Сможет ли забыть. Это все были вопросы, на которые не было ответов. Пока не было.
Но одно она знала точно: ее молчание больше не было согласием. Ее тишина стала выбором. И этот выбор принадлежал только ей.