Я вернулся с работы уставший, но довольный. Наконец-то удалось закрыть крупный проект, который отнимал все силы последние два месяца. Я предвкушал тихий семейный ужин с моей любимой женой, Лизой. Мы были женаты пять лет, и я до сих пор не мог поверить своему счастью. Она была моим светом, моим воздухом, той самой половинкой, о которой пишут в книгах.
Когда я вошел в нашу уютную двухкомнатную квартиру, меня встретила непривычная тишина. Обычно в это время из кухни уже доносились аппетитные запахи и тихо играла музыка. Но сегодня было пусто. Только на кухонном столе лежала записка, написанная аккуратным, но немного торопливым почерком Лизы: «Милый, ужин в холодильнике, прости, что не дождалась. Мама попросила помочь ей с выбором обоев в ее будущую квартиру. Буду поздно, не скучай. Целую».
Мама. Моя мама, Тамара Павловна, переехала к нам три месяца назад. Она продала свой домик в небольшом городке в ста километрах от нас и решила перебраться поближе к единственному сыну. «Старая стала, Алёшенька, — говорила она, вытирая платочком уголки глаз, — тяжело одной. А так и вам помогу, и мне спокойнее будет, что ты рядом». Идея казалась прекрасной. Мы с Лизой как раз думали о расширении семьи, и помощь бабушки была бы как нельзя кстати. Мы выделили ей меньшую из комнат, и поначалу все было идиллически. Мама вкусно готовила, наводила идеальный порядок, а по вечерам мы все вместе пили чай и смотрели старые фильмы. Лиза, добрая душа, приняла ее с распростертыми объятиями.
— Конечно, пусть живет с нами, пока не найдет себе подходящую квартирку, — сказала она мне тогда. — Твоя мама — моя мама.
Но «пока» затягивалось. Поиски квартиры шли как-то вяло. То район не тот, то этаж слишком высокий, то соседи шумные. Мама каждый вечер возвращалась с «просмотров» расстроенная и уставшая, и мне было ее искренне жаль. «Непросто это в моем возрасте, — вздыхала она, — начинать все с нуля». Я успокаивал ее, говорил, что мы не торопим, пусть ищет столько, сколько нужно. Лиза молча кивала, но я начал замечать, что она все чаще уходит в себя. Улыбка стала какой-то натянутой, а в глазах появилась тень усталости, которую не мог списать ни на какую работу.
Я разогрел ужин. Макароны по-флотски, приготовленные мамой. Она знала, что я их обожаю с детства. А Лиза ведь собиралась приготовить лазанью… Я нахмурился, заглянув в холодильник. Там действительно стояла форма с почти готовой лазаньей, не запеченная. Странно. Зачем было начинать, если уходишь? Я пожал плечами и сел за стол. В тишине квартиры каждый звук казался оглушительным: скрип вилки по тарелке, гудение холодильника, тиканье настенных часов. Это была не та умиротворяющая тишина, к которой я привык, когда оставался один, а звенящая, напряженная пустота. Мне стало неуютно. Казалось, что-то незримое и важное утекает из нашей жизни, как песок сквозь пальцы. После ужина я позвонил Лизе.
— Привет, любимая. Ну как вы там? Выбрали обои?
— Привет, — её голос звучал отстраненно. — Да, почти. Еще минут тридцать, и поеду домой.
— Тебя забрать?
— Нет, не нужно, я вызову такси. Тамара Павловна говорит, что магазин скоро закроется. Все, пока.
Она положила трубку прежде, чем я успел сказать, что люблю ее. Что-то не так. Определенно что-то не так. Её тон был холодным, как осенний ветер. Словно она говорила не со мной, а с чужим человеком. Я прошелся по квартире. Зашел в нашу спальню. На туалетном столике Лизы царил необычный порядок. Все ее баночки, флакончики, которые обычно создавали милый творческий хаос, были выстроены в строгие ряды, как солдаты на плацу. Это было так не похоже на мою Лизу. Я заглянул в комнату мамы. Там тоже был идеальный порядок, на кровати лежала развернутая газета с объявлениями о продаже недвижимости. Несколько вариантов были обведены красным маркером. Ну вот, ищет же. А я накручиваю себя. Я попытался успокоиться, но тревога не отпускала. Я решил подождать жену, не ложась спать. Прошел час. Потом еще один. Лизы все не было.
Я снова набрал её номер. Длинные гудки. Никто не отвечал. Я набрал мамин номер. То же самое. Сердце заколотилось от дурных предчувствий. Может, что-то случилось? Авария? Я уже был готов одеваться и ехать их искать, как услышал звук ключа в замочной скважине. Дверь открылась, и на пороге появилась Лиза. Одна. Её лицо было бледным, под глазами залегли темные круги.
— Где ты была? Я обзвонился! — вырвалось у меня.
— Прости, телефон разрядился, — она прошла мимо меня в комнату, не глядя.
— А мама где?
— Она… решила остаться ночевать у своей старой подруги, Зинаиды Петровны. Говорит, давно не виделись, есть о чем поговорить.
Она говорила это, разбирая сумку, спиной ко мне. Каждое ее движение было резким, изломанным. Я подошел и осторожно обнял ее за плечи. Она вздрогнула, как от удара.
— Лизонька, что происходит? Ты сама не своя последние недели. Это из-за мамы? Если она тебя чем-то обидела…
— Ничего не происходит, — отрезала она, высвобождаясь из моих объятий. — Я просто устала. Очень устала. Я пойду в душ.
Она скрылась в ванной, и я остался один посреди гостиной, оглушенный её холодом. Что я делаю не так? Почему она отталкивает меня? Я любил свою маму, но Лизу я любил больше всего на свете. И если между ними возник конфликт, я должен был его разрешить. Но как, если обе молчали, а я, как слепой котенок, тыкался из угла в угол, не понимая сути проблемы? Той ночью Лиза спала, отвернувшись к стене, и даже во сне казалась напряженной. Я долго лежал без сна, слушая ее ровное дыхание и тиканье часов, которые отсчитывали не время, а расстояние, растущее между нами.
Следующие недели превратились в тягучую пытку. Мама вернулась на следующий день, веселая и отдохнувшая, с рассказами о том, как чудесно они посидели с Зинаидой Петровной. Она привезла целый пакет пирожков. «Это тебе, Алёшенька, с капустой, как ты любишь. А это Лизе, с яблоками, для фигуры полезно». Она протянула пакет Лизе, и та, выдавив из себя подобие улыбки, поблагодарила и убрала его в холодильник. Я знал, что Лиза никогда их не съест. Она не любила корицу, которую мама щедро добавляла в любую выпечку. И мама это прекрасно знала. Или забыла? Возраст все-таки.
Этот эпизод был лишь каплей в море. Маленькие уколы, незаметные постороннему глазу, стали ежедневной рутиной. Мама начала «помогать» Лизе буквально во всем. Если Лиза начинала готовить, мама тут же оказывалась рядом:
— Ой, Лизонька, ты ножик не так держишь, так и порезаться недолго. Давай я покажу.
Если Лиза включала стиральную машину, мама сетовала:
— Зачем же на девяноста градусах цветное белье стирать? Оно же всё сядет! Мой Алёша так не любит, когда его футболки кукольными становятся.
Каждый совет подавался под соусом заботы, но от него веяло таким превосходством, что у меня самого сводило скулы. Я пытался поговорить с мамой.
— Мам, не нужно так опекать Лизу. Она взрослая женщина, сама прекрасно справляется.
— Алёшенька, да что ты такое говоришь! — всплескивала руками мама, и её лицо принимало обиженное выражение. — Я же из лучших побуждений! Я хочу помочь, разгрузить девочку, она ведь у вас работает, устает. Неблагодарное это дело, видимо, — заботиться о вас, молодых.
После таких разговоров я чувствовал себя виноватым. Действительно, что я на ровном месте придираюсь к пожилой женщине, которая просто хочет быть нужной? Может, это Лиза слишком остро всё воспринимает?
Но потом случалось что-то, что снова выбивало почву у меня из-под ног. Однажды Лиза собиралась на встречу с подругами. Она надела новое красивое платье, которое мы купили на прошлых выходных. Оно ей очень шло, подчеркивало фигуру и цвет глаз. Она крутилась перед зеркалом, и я, впервые за долгое время, увидел на ее лице искреннюю, счастливую улыбку. В комнату заглянула мама.
— Ой, какая красота! — пропела она. — Куда это ты, дочка, так нарядилась?
— К девочкам идем, в кафе посидим, — ответила Лиза.
Мама подошла поближе, прищурилась и заботливо поправила воротничок на платье.
— Красивое платье, очень. Только вот… — она сделала паузу, — на спине, кажется, пятнышко маленькое. Прямо под лопаткой. Наверное, в магазине испачкали, а ты и не заметила.
Улыбка мгновенно сползла с лица Лизы. Она извернулась, пытаясь разглядеть пятно. Я тоже посмотрел. Ничего. Абсолютно чистое платье.
— Мам, да нет там ничего, — сказал я.
— Да что ты, сынок, ослеп совсем? — не унималась мама. — Вот же оно, желтенькое такое. Ну, может, при таком свете не видно. Ладно, Лизонька, беги, а то опоздаешь. Только ты в кафе спиной к стене садись, чтобы никто не увидел.
Лиза молча сняла платье. Переоделась в обычные джинсы и свитер. На встречу она пошла, но вернулась через час. Сказала, что разболелась голова. Весь вечер она просидела, уставившись в одну точку. А я смотрел на нее и чувствовал, как во мне закипает глухая ярость. На маму, на себя. За то, что позволил этой капле яда испортить ей вечер. Но я снова промолчал. Что я мог сказать? Обвинить мать во лжи? Устроить скандал из-за несуществующего пятна? Это было бы глупо. Мелко. И я снова выбрал молчание.
А атмосфера в доме становилась все более гнетущей. Мама начала «наводить порядок» в наших вещах. То переставит книги на полках в алфавитном порядке, хотя мы с Лизой привыкли к своей системе. То разложит мои рубашки по цветам, а Лизины блузки — по типу ткани. Однажды Лиза не смогла найти важные документы по работе, которые всегда лежали у нее на столе. Мы перерыли всю квартиру. Нашли их через два часа в ящике с постельным бельем.
— Ой, это я, наверное, — сказала мама, когда Лиза, бледная от злости, показала ей папку. — Я пыль вытирала, увидела, что бумаги лежат неаккуратно. Думала, это что-то неважное, и убрала, чтобы не потерялось. Прости, деточка, я же помочь хотела.
Лиза ничего не ответила. Просто забрала папку и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Я слышал, как она там плачет. Тихо, беззвучно, но я чувствовал ее слезы всем своим существом. Я пошел к ней, сел на кровать.
— Лиза, нам надо что-то делать. Так больше не может продолжаться.
— А что ты предлагаешь, Алёша? — она посмотрела на меня заплаканными глазами. — Что? Выгнать твою маму на улицу? Ты сможешь это сделать?
Я не смог. Я представил ее растерянное лицо, ее слезы, и не смог.
— Она скоро найдет квартиру, — сказал я неуверенно. — Нужно просто еще немного потерпеть.
— Потерпеть? — горько усмехнулась она. — Сколько еще? Месяц? Год? Пока я не сойду с ума или просто не соберу вещи и не уйду?
Ее слова ударили меня как хлыстом. Уйдет? Моя Лиза уйдет от меня? Эта мысль была настолько чудовищной, что я отказался в нее верить.
— Не говори так, — прошептал я. — Я поговорю с ней еще раз. Серьезно поговорю.
И я поговорил. В тот же вечер я усадил маму на кухне и попытался максимально мягко, но твердо объяснить, что ее помощь становится чрезмерной. Что у нас с Лизой свой уклад, свои привычки, и мы были бы ей благодарны, если бы она перестала вмешиваться в наши дела. Она слушала меня, опустив голову, и молча кивала. Когда я закончил, она подняла на меня полные слез глаза.
— Я все поняла, сынок. Я вам мешаю. Я обуза. Завтра же съеду. Куда-нибудь. На вокзал. Не волнуйтесь за меня.
— Мама, перестань! Ни на какой вокзал ты не поедешь! Я просто прошу тебя…
— Я все поняла, — повторила она, встала и, не глядя на меня, ушла в свою комнату.
Ночью я слышал, как она кашляет. Громко, надсадно. Утром она не вышла к завтраку. Я заглянул к ней. Она лежала в кровати, на лбу был мокрый платок.
— Мам, ты как?
— Ничего, сынок, — прошептала она слабым голосом. — Просто сердце что-то прихватило. Наверное, от переживаний. Не обращайте на меня внимания.
Два дня она не вставала с постели, отказывалась от еды, пила только воду. Лиза молча ухаживала за ней: меняла компрессы, приносила бульон, от которого мама отказывалась. А я ходил по дому, разрываемый чувством вины. Я довел родную мать до болезни. Я — чудовище. На третий день мама «пошла на поправку». Она вышла на кухню, бледная, но с решительным видом.
— Я нашла квартиру, — объявила она. — Недалеко отсюда. Завтра подпишу договор и перееду.
Я почувствовал огромное, всепоглощающее облегчение. Наконец-то! Все закончится! Лиза тоже заметно оживилась. Вечером она даже улыбнулась мне в первый раз за много дней. Но наше счастье было недолгим.
Приближалась наша шестая годовщина свадьбы. Несмотря на все трудности, мы с Лизой решили, что должны отметить этот день. Это был наш день, и мы не хотели его никому отдавать. За несколько дней до этого мама должна была переехать. Но накануне переезда раздался звонок.
— Алёшенька, у меня ужасная новость, — плакала мама в трубку. — Хозяева квартиры… они передумали. Сказали, нашли других жильцов, которые заплатили за полгода вперед. Что мне делать? Все вещи уже собраны…
Я закрыл глаза. Этого не может быть. Это какой-то дурной сон. Лиза, которая слышала разговор, молча вышла из комнаты. Я видел, как рухнула ее последняя надежда. Мама, конечно же, осталась. И вот наступил день нашей годовщины. Мы решили не отменять праздник, а провести его дома, только вдвоем. Лиза с самого утра колдовала на кухне. Она готовила что-то невероятное, сложное — утиную грудку с ягодным соусом по рецепту своей бабушки. Это было для нее очень важно. Ароматы витали по квартире, и мне казалось, что вместе с ними возвращается наше былое счастье. Я ушел в магазин за цветами и тортом. Когда я вернулся, то уже с порога почувствовал резкий, всепробивающий запах вареной капусты. Он смешался с тонким ароматом ягод и специй, создавая отвратительную какофонию. Мое сердце пропустило удар.
Я вошел на кухню. Картина, открывшаяся мне, была страшнее любого фильма ужасов. На плите в огромной кастрюле кипели щи. За столом сидела мама и с довольной улыбкой чистила картошку. А у окна, спиной ко мне, стояла Лиза. Её плечи мелко дрожали.
— Алёшенька, милый, ты вернулся! — радостно воскликнула мама, не замечая или делая вид, что не замечает напряжения в воздухе. — А я решила вам сюрприз сделать! Твои любимые щи сварить! Увидел, что Лизонька там с какой-то птицей возится, рецепт сложный, бедная, вся измучилась. Я ей и говорю: «Отдохни, дочка, не утомляй себя, я все сделаю». Мужчине ведь что главное? Чтобы сытно было, а не эти ваши заморские изыски.
Я посмотрел на Лизу. Она медленно повернулась. Её лицо было белым как полотно, а в глазах стояла такая бездна отчаяния и боли, что у меня перехватило дыхание. Она молча показала рукой на мусорное ведро. Я заглянул туда. И увидел ее. Нашу утку. Тщательно подготовленную, натертую специями, купленную на последние деньги, отложенные на праздник. Она была выброшена вместе с остатками овощей и ягод.
— Зачем? — прошептал я, глядя на маму.
— Так мясо-то несвежим показалось, — беззаботно ответила она. — Запах какой-то странный был. Я испугалась, что вы отравитесь. Я же о вашем здоровье пекусь!
И тут Лизу прорвало. Её молчание, её терпение, её слезы, которые она глотала месяцами, — все это вырвалось наружу одним страшным, срывающимся криком.
— Здоровье?! Вы о нашем здоровье печетесь?! — она шагнула к Тамаре Павловне, и в ее голосе звенел металл. — Вы разрушаете мою жизнь, мое здоровье, мой брак, и называете это заботой?! Я не могу дышать в собственном доме! Я не могу готовить на своей кухне! Я не могу надеть платье, которое мне нравится, потому что вы тут же найдете на нем «пятно»! Вы выбросили не утку! Вы выбросили мой праздник! Последнее, что у нас оставалось!
Мама вскочила, прижав руки к груди. Её лицо исказилось от ужаса и обиды.
— Лизонька, да как ты можешь… Я же…
— Молчите! — перебила ее Лиза, и ее голос наполнился стальной силой, которой я в ней никогда не видел. Она больше не была жертвой. Она была воином, защищающим свою территорию. — Хватит вашей лживой заботы! Я вас ненавижу! Я устала вас бояться и ненавидеть!
Она сделала глубокий вдох, и каждое слово, которое она произнесла дальше, было высечено в моей памяти навсегда.
— Убирайся вон! Тот факт, что ты мать моего мужа, не позволяет тебе превращать мою жизнь в ад!
В кухне повисла звенящая тишина. Было слышно только бульканье щей на плите. Мама смотрела на Лизу широко раскрытыми глазами, затем медленно перевела взгляд на меня. В ее глазах была мольба о помощи, об осуждении Лизы, о том, чтобы я, её сын, поставил «зарвавшуюся» невестку на место. А я смотрел на свою жену. На её осунувшееся, но полное решимости лицо. На её сжатые кулаки. И впервые за все эти мучительные месяцы я увидел все предельно ясно. Это была не забота. Это была война. Тихая, изматывающая, подлая война за территорию, за внимание, за меня. И моя мама в этой войне была не жертвой, а агрессором. Осознание этого было резким и болезненным, как удар тока. Я подошел к плите и молча выключил газ.
Мама разразилась рыданиями.
— Алёша… ты слышал, что она сказала? Своей матери… После всего, что я для вас сделала…
— Я все слышал, мама, — сказал я тихо, но твердо. — Лиза права.
Лицо моей матери изменилось. Обида и горечь в один миг сменились холодной, расчетливой яростью. Она перестала плакать.
— Я так и знала, — прошипела она. — Она всегда была против меня. Настроила тебя против родной матери. Что ж, раз я вам так мешаю…
Она развернулась и, гордо вскинув голову, вышла из кухни. Через минуту из ее комнаты донесся звук выдвигаемого ящика. Лиза стояла, всё ещё дрожа, и смотрела на меня. В её глазах был страх. А что если я сейчас дам заднюю? Что если опять начну ее уговаривать «потерпеть»? Я подошёл, взял её холодные руки в свои и крепко сжал.
— Всё будет хорошо. Я с тобой, — прошептал я.
В этот момент из комнаты мамы донёсся какой-то стук, словно что-то упало. Я пошел туда. Мама стояла посреди комнаты с открытым чемоданом, а на полу лежал маленький блокнот в потертой обложке. Она потянулась за ним, но я опередил её.
— Отдай! Это моё! Личное! — крикнула она, пытаясь вырвать блокнот у меня из рук.
Но я уже успел его открыть. Это был её дневник. Страница была открыта на записи, сделанной около месяца назад. Мой взгляд выхватил несколько строчек, написанных убористым почерком: «…поиски квартиры — это, конечно, цирк. Игорь был прав, нужно давить до конца. Девчонка слабая, нервная, скоро сама сбежит. Тогда Алёшенька останется со мной. Куда он денется от своей больной, одинокой матери? Главное — не переигрывать с болезнью и продолжать искать «идеальный» вариант, которого не существует».
Игорь. Мой дядя, её родной брат. Так это был заговор. Продуманный, хладнокровный план. Моя кровь застыла в жилах. Продажа дома, переезд, больная спина, приступы сердца, сорвавшийся переезд — все это было ложью. Частями одного чудовищного спектакля.
Я молча протянул дневник Лизе, которая шла за мной. Она пробежала глазами строки, и её лицо окаменело. Вся боль, все сомнения, все «может, я преувеличиваю» — всё исчезло. Осталась только холодная, горькая правда.
— Вон, — сказала она тихо и страшно, глядя на мою мать. — Прямо сейчас.
Мама больше не плакала и не притворялась. Она смотрела на нас с нескрываемой ненавистью.
— Ты ещё пожалеешь об этом, Алёша, — бросила она мне. — Помяни моё слово. Останешься с этой… и будешь локти кусать.
Я не ответил. Я просто вынес ее чемодан в коридор, вызвал ей такси до вокзала и положил на тумбочку крупную сумму денег. На первое время, чтобы снять жилье. Настоящее жилье. Когда машина уехала, унося с собой мою мать и руины моих детских представлений о ней, мы с Лизой остались одни в оглушительной тишине нашей квартиры. Воздух казался чистым. Свежим. Словно после долгой, затяжной грозы.
Мы не говорили ни слова. Я подошел к мусорному ведру, достал оттуда испорченную утку и молча выбросил её в мусоропровод. Потом так же молча вылил в раковину остывшие щи. Лиза подошла ко мне сзади и просто обняла. Крепко-крепко. И я понял, что сегодня, в день нашей шестой годовщины, у нас действительно начался новый этап. Этап, в котором больше не будет места лжи, манипуляциям и ядовитой «заботе». Я потерял мать, какой я ее себе представлял, но я не потерял жену. Я выбрал свою семью. Нашу с Лизой семью. И я знал, что впереди будет непросто, раны заживают долго, но мы справимся. Главное — что мы были вместе. Я обернулся и поцеловал ее в мокрые от слёз ресницы. Впервые за много месяцев мы оба дышали полной грудью в своем собственном доме.