— Ты что, застыл? Опять в потолок смотришь? Я не поняла, мне одной этот ремонт тащить?
Катя сбросила на пол тяжелые сумки. Звук был такой, будто мешок с картошкой рухнул на дощатый пол старой дачи. Только это был не дощатый пол, а свежий, едва уложенный ламинат в их собственной, потом и кровью заработанной квартире. Игорь даже не вздрогнул. Он сидел на стремянке посреди пустой гостиной и смотрел куда-то вверх, в серость бетонного потолка. Его поза была неестественно прямой, словно он проглотил арматуру.
— Я с тобой разговариваю, — Катя подошла ближе. От нее пахло аптекой — смесью лекарств, стерильности и едва уловимой нотки дорогих духов, которыми она пользовалась, чтобы перебить этот въедливый запах. — Мы договаривались, что ты сегодня грунтовкой пройдешься. Я за валиком заехала после работы. Где валик? Вон он, лежит. Где грунтовка? Вон она, стоит. Почему стены голые?
Игорь медленно повернул голову. Его лицо, когда-то жившее, подвижное, с вечно пляшущими в глазах смешинками, теперь походило на маску. Скулы заострились, под глазами залегли тени, которые не могла скрыть даже двухдневная щетина.
— Я… не смог, — выдохнул он.
— Что значит «не смог»? — в голосе Кати зазвенел металл. Она устала. Устала так, что порой забывала, как ее зовут. Два года они жили в этой бетонной коробке, два года она вкалывала на двух работах, чтобы закрыть ипотеку и скопить на ремонт. А он… он год сидел без работы. Год.
— Руки не поднимаются, Кать. Просто нет сил.
— А у меня они есть? — она ткнула пальцем себе в грудь. — Я в шесть утра встаю, еду в областную больницу, там до трех как проклятая, потом в частную аптеку до девяти. Возвращаюсь, падаю замертво. В единственный выходной я не по салонам бегаю, а еду на строительный рынок, выбираю плитку, обои, розетки. А у тебя, видишь ли, руки не поднимаются!
Он молчал, и это молчание бесило ее больше крика. Раньше он был другим. Игорь, ее Игорь, был инженером-конструктором в крупном бюро. Талантливый, перспективный. Его проекты выигрывали тендеры. Они познакомились, когда он пришел к ним в аптеку за пластырем — порезался, мастеря макет нового моста. Он тогда так увлеченно рассказывал ей о вантовой системе и сопротивлении материалов, что она забыла про очередь за спиной. Они поженились через полгода. Он носил ее на руках, заваливал полевыми цветами, которые рвал по дороге домой, и строил планы. Грандиозные планы. Эта квартира была одним из них.
А потом все рухнуло. Год назад его «попросили» с работы. Он пришел домой белый как полотно и бросил на стол трудовую книжку. «Сокращение», — коротко сказал он. И погас. Сначала он искал работу. Активно, даже с каким-то остервенением. Рассылал резюме, ходил на собеседования. Потом все реже. А последние полгода он просто сидел дома. Смотрел в стену. Или в потолок.
— Может, тебе к врачу? — как-то осторожно предложила Катя, когда его апатия стала тотальной.
— Я не псих, — отрезал он.
И все. Разговор был окончен. Она пыталась его тормошить, уговаривать, скандалить. Все было бесполезно. Он превратился в тень, в молчаливого соседа, который ел приготовленную ею еду и спал на своей половине кровати, отвернувшись к стене.
— Ладно, — Катя махнула рукой. Спорить не было сил. — Я сейчас что-нибудь быстро приготовлю.
Она ушла на кухню — единственное полностью отремонтированное помещение в квартире. Здесь было ее царство порядка и чистоты. Блестящие фасады, индукционная плита, каменная столешница. Она вложила сюда всю свою нерастраченную энергию, всю тоску по уюту.
Зазвонил телефон. На экране высветилось «Светлана Петровна». Мать Игоря. Катя мысленно застонала.
— Здравствуйте, Светлана Петровна.
— Катенька, здравствуй, деточка, — заворковал в трубке голос свекрови. Этот елейный тон всегда действовал Кате на нервы. — Как вы там? Как мой Игоречек? Он поел? Ты его кормишь хорошо? Ему сейчас нужно усиленное питание, у него стресс.
— Он поел, — соврала Катя, бросая на сковородку замороженные овощи.
— Ты бы ему бульончик сварила, куриный. Домашний. Он так любит. У мальчика такой сложный период, его нужно поддержать. Он ведь гений, Катюша, ты же знаешь. Таким тонким натурам тяжелее, чем нам, простым смертным. Его уход с работы — это же трагедия! Такого специалиста потеряли!
Катя стиснула зубы. Гений. Да, он был гением. А теперь этот гений не может взять в руки валик с грунтовкой.
— Я ему приготовлю, — процедила она.
— Вот и умница. Ты же у нас мудрая женщина. Терпения тебе, деточка. Главное — терпение. Мужчину нужно холить и лелеять, особенно в трудную минуту. Ладно, не буду отвлекать, целую вас.
Катя бросила телефон на столешницу. Лелеять. Холить. А ее кто-нибудь холил? Кто-нибудь спрашивал, как она себя чувствует после пятнадцатичасового рабочего дня?
Она вернулась в гостиную с тарелкой риса и овощей. Игорь все так же сидел на стремянке.
— Иди есть.
Он посмотрел на тарелку, потом на нее. Во взгляде мелькнуло что-то похожее на отвращение.
— Я это не буду.
Катя замерла.
— Что, прости?
— Я сказал, я это не буду, — повторил он громче, с неожиданной для него жесткостью. — Что это? Трава какая-то. Я хочу нормальной еды. Мяса. Котлету. Или отбивную.
У Кати потемнело в глазах. Она медленно поставила тарелку на подоконник. Год. Год она пашет как лошадь. Год она содержит его, себя и платит за эту квартиру. Год она в одиночку делает ремонт, таскает на себе мешки со штукатуркой, потому что «надо экономить на доставке». И теперь он, сидя на стремянке в позе мыслителя, требует у нее котлету.
— Ты год сидишь без работы и денег не приносишь, и смеешь требовать с меня ужин? — возмутилась Катя. Голос ее был тихим, но от этого еще более страшным.
Он наконец спустился со стремянки. Подошел к ней почти вплотную. От него пахло пылью и чем-то кислым, застарелым.
— Да, смею. Потому что я твой муж. И потому что я устал от этой собачьей жизни.
— Ты устал? — она истерически рассмеялась. — Ты? Устал сидеть на диване? Прости, сегодня на стремянке. Великий труженик!
— Ты ничего не понимаешь! — закричал он, и Катя отшатнулась. Она не слышала его крика уже очень давно. — Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я наслаждаюсь этим? Я каждый день просыпаюсь с мыслью, что я ничтожество!
— Так сделай что-нибудь, чтобы им не быть! — закричала она в ответ. — Найди любую работу! Грузчиком! Дворником! Хоть какие-то деньги принеси в дом!
— Я не пойду в дворники! — его лицо исказилось. — Я — инженер с двумя высшими образованиями! Я мосты проектировал!
— Проектировал! В прошедшем времени! А сейчас ты человек, который не может прогрунтовать стену в собственной квартире!
Они стояли друг против друга, тяжело дыша, и Катя понимала, что это точка невозврата. Что-то сломалось окончательно и бесповоротно.
На следующий день Катя взяла отгул. Она сказала Игорю, что поедет к больной подруге, а сама села в машину и поехала по его старому адресу работы. Конструкторское бюро «Горизонт» занимало серое монументальное здание сталинской постройки. Она никогда здесь не была. Игорь не любил, когда она приезжала к нему на работу, говорил, что это отвлекает.
На проходной ее остановила строгая вахтерша.
— Вам кого?
— Мне бы Павла Воронцова, из третьего отдела.
Воронцов был лучшим другом Игоря. Они вместе учились, вместе пришли в «Горизонт». После увольнения Игоря их общение как-то сошло на нет. Катя пару раз звонила Павлу, но он отвечал односложно и явно избегал разговора.
Павел спустился через десять минут. Он был худой, сутулый, в очках с толстыми линзами. Увидев Катю, он заметно напрягся.
— Катя? Привет. Что-то случилось? С Игорем все в порядке?
— Не совсем, Паш. Поэтому я здесь. Можно с тобой поговорить?
Они вышли на улицу. Павел нервно теребил в руках пачку сигарет.
— Я слушаю.
— Паш, я ничего не понимаю. Что на самом деле произошло год назад? Почему Игоря уволили? Сокращение — это же бред. Он был лучшим.
Павел отвел глаза.
— Кать, это сложно…
— Расскажи мне. Я должна знать. Он превратился в овощ. Он не живет, он существует. Я так больше не могу.
Воронцов тяжело вздохнул, вытащил сигарету, но закуривать не стал.
— Его не увольняли, Кать. Он ушел сам.
Катя замерла.
— Как… сам? Почему? Он же так любил свою работу.
— Помнишь его последний проект? Мост через реку в Зареченске?
— Конечно. Он им жил последние два года.
— Так вот. Он нашел там серьезный просчет. Не свой, а общий, в расчетах несущих конструкций. Там использовали какой-то новый композитный материал, и Игорь доказал, что он не выдержит пиковых нагрузок при низких температурах. Проще говоря, мост мог рухнуть через несколько зим.
— Боже мой… И что?
— А то, что в этот проект были вложены огромные деньги. И не только государственные. Там были замешаны очень серьезные люди. Когда Игорь пришел со своими расчетами к руководству, ему просто сказали забыть об этом. Понимаешь? Просто закрыть глаза и подписать бумаги.
Катя почувствовала, как холодеют руки.
— А он?
— А он отказался. Уперся. Сказал, что не возьмет на себя ответственность за возможные жертвы. Начал писать по инстанциям. Ему сначала угрожали. Потом… потом предложили очень большие деньги за молчание. А когда он снова отказался, его просто… сломали.
— Как сломали? — прошептала Катя.
— Я не знаю всех деталей. Ему устроили встречу. Не в кабинете директора. После нее он пришел, написал заявление по собственному желанию и больше на работе не появлялся. Мне он сказал только одно: «Паша, не лезь. У тебя семья». Он ведь и тебе ничего не сказал, чтобы тебя не впутывать. Он тебя защищал, Кать.
Павел посмотрел на нее виновато.
— Прости, что я молчал. Он взял с меня слово. Он был уверен, что быстро найдет другую работу, в другом городе, где угодно. Но… слухи в нашей сфере распространяются быстро. Ему везде давали от ворот поворот. Его просто внесли в черный список. Он оказался в вакууме. Профессионал высочайшего класса, которому перекрыли кислород.
Катя стояла, оглушенная. Картина мира, такая простая и понятная еще полчаса назад, рассыпалась на мириады осколков. Ее муж — не ленивый тюфяк. Он — герой. Человек, который пошел против системы и проиграл. И она, дура, пилила его за невымытую тарелку и не прогрунтованные стены.
Она ехала домой, и слезы застилали ей глаза. Ненависть и раздражение, которые копились в ней год, сменились острой, пронзительной жалостью и чувством вины. Как она могла быть такой слепой? Как она могла не почувствовать его боль?
Она влетела в квартиру. Игорь сидел там же, на стремянке.
— Игорь! — она подбежала к нему, упала на колени, обняла его ноги. — Я все знаю. Про мост. Про угрозы. Прости меня! Прости, что я была такой слепой идиоткой!
Он посмотрел на нее сверху вниз. В его глазах не было ни удивления, ни облегчения. Только смертельная усталость.
— Воронцов рассказал? — глухо спросил он. — Я просил его молчать.
— Он правильно сделал! Почему ты мне не сказал? Мы бы вместе что-нибудь придумали! Мы бы уехали!
— Куда? — он горько усмехнулся. — Куда мы бы уехали? Кать, ты не понимаешь. Эти люди везде. И дело не в этом.
— А в чем?
Он медленно спустился, сел на пол рядом с ней.
— Я сломался, Кать. Понимаешь? Там, на той встрече. Они не били меня. Они просто показали мне фотографии. Тебя. Мамы. Фотографии, где ты выходишь из аптеки, где мама гуляет с собакой. И спокойно объяснили, что может случиться с самыми дорогими мне людьми, если я не заткнусь. В тот момент во мне что-то умерло. Весь мой гонор, вся моя принципиальность… все испарилось. Я понял, что я трус. И я подписал все, что они хотели. И заявление, и соглашение о неразглашении. Я продал свою совесть за вашу безопасность.
Он закрыл лицо руками.
— И я не могу с этим жить. Я каждый день вижу этот мост. И людей, которые по нему едут. Я просыпаюсь в холодном поту. Я смотрю на тебя, которая вкалывает, чтобы я, предатель, был сыт, и я себя ненавижу. Я не могу искать работу, потому что чувствую себя самозванцем. Я не могу взять в руки валик, потому что у меня нет сил даже дышать. Я просто жду, когда этот мост рухнет. И когда он рухнет, это будет и моя вина.
Катя смотрела на него, и ее сердце разрывалось. Она хотела сказать ему, что он не виноват, что он поступил как настоящий мужчина, защищая свою семью. Но она видела, что слова бессильны. Он сам вынес себе приговор.
В этот момент в замке провернулся ключ. Дверь открылась, и на пороге появилась Светлана Петровна. В руках у нее была кастрюлька, от которой шел аппетитный запах куриного бульона.
— Деточки, я вам покушать принесла! — заворковала она, но, увидев их на полу и заплаканное лицо Кати, осеклась. — Что случилось? Катенька, ты обидела моего мальчика?
Игорь поднял голову. Его взгляд, устремленный на мать, был тяжелым, как свинец.
— Мама. Уходи.
Светлана Петровна замерла с кастрюлькой в руках.
— Игоречек, что ты такое говоришь? Я же с добром…
— Уходи, я сказал, — повторил он тише, но с такой силой, что у Кати по спине пробежал холодок.
— Катя, что ты ему наговорила? — свекровь перевела взгляд на невестку. — Ты решила его из дома выжить? Довести ребенка?
И тут Катя не выдержала.
— Ребенка? — она вскочила на ноги. — Вашему «ребенку» тридцать пять лет! И его жизнь сломана не без вашей помощи!
— Что ты несешь? — лицо Светланы ПетровРОВНЫ вытянулось.
— Я все знаю! Про мост, про угрозы! И я уверена, что вы тоже все знали!
Светлана Петровна побледнела. Кастрюлька выпала из ее рук и с грохотом покатилась по ламинату, оставляя за собой жирную дорожку бульона.
— Я… я ничего не знала…
— Не врите! — голос Кати звенел. — Это вы ему внушали, что нужно молчать! Это вы его жалели и приносили ему бульончики, поощряя его бездействие! Вы боялись! Боялись за себя, за свою спокойную жизнь! Вы не о нем думали, а о себе! Вы помогли ему залезть в эту раковину и захлопнули створки!
— Я хотела как лучше! — взвизгнула свекровь. — Я мать! Я хотела защитить своего единственного сына! Эти люди… они бы не остановились ни перед чем!
— А вы подумали, что с ним будет ПОТОМ? — кричал уже Игорь, поднимаясь с пола. — Вы подумали, как я буду с этим жить? Вы вырастили из меня труса, мама! Вы всегда меня от всего оберегали, все решали за меня! И в самый важный момент моей жизни вы снова сделали выбор за меня! Сказали: «Молчи, сынок, так будет спокойнее». И я, идиот, послушал!
Он стоял посреди комнаты — высокий, измученный человек между двумя женщинами, которые его любили. Но каждая — своей, разрушительной любовью.
— Я не хотела… — шептала Светлана Петровна, пятясь к двери.
— Уходите, — сказала Катя холодно. — Просто уходите.
Свекровь, спотыкаясь, выскочила за дверь. В квартире повисла тишина, густая и тяжелая, как бетонная пыль.
— Вот так, Кать, — сказал Игорь тихо, глядя на жирное пятно от бульона на новом ламинате. — Теперь ты знаешь все.
— Да, — кивнула она. — Теперь знаю.
Она ожидала, что после этого разговора, после того как гнойник вскрылся, им станет легче. Что они смогут вместе найти выход. Но ничего не изменилось. Наоборот, стало только хуже. Теперь между ними стояла не просто стена отчуждения, а страшная, уродливая правда.
Игорь замкнулся еще больше. Если раньше он просто молчал, то теперь от него веяло таким ледяным отчаянием, что Кате становилось физически холодно. Он перестал даже делать вид, что ищет работу. Целыми днями он сидел за компьютером и читал новости Зареченска. Ждал.
Катя пыталась говорить с ним. Предлагала переехать в другой регион, начать все с нуля.
— Они меня и там найдут, — безжизненно отвечал он.
Предлагала ему сменить профессию.
— Я больше ничего не умею.
Она поняла, что борется с ветряной мельницей. Он не хотел спасаться. Он вынес себе приговор и ждал приведения его в исполнение. А она была вынуждена быть свидетелем этой медленной казни.
Прошел еще месяц. Ремонт встал окончательно. Гостиная так и стояла с голыми стенами, напоминая склеп. Однажды вечером Катя вернулась с работы особенно измотанной. Она вошла в квартиру и увидела, что Игорь спит. Прямо в одежде, на диване. Рядом на столике стояла пустая бутылка из-под коньяка. Дорогого коньяка, который она покупала на день рождения своему отцу.
Она посмотрела на его осунувшееся, несчастное лицо. Посмотрела на разруху вокруг. На жирное пятно от бульона, которое так и не смогла до конца отмыть. И поняла, что больше не может. Не хочет. Не будет.
Она не стала его будить. Молча пошла в спальню и достала с антресолей большую дорожную сумку. Она складывала вещи методично, без суеты. Футболки, джинсы, белье. Косметичку. Зарядку для телефона. Она не брала ничего лишнего, только самое необходимое. Она не забирала ничего из того, что они покупали вместе. Ни вазочку, которую он подарил ей на годовщину, ни их свадебные фотографии в рамке. Она оставляла прошлое здесь, в этой бетонной коробке, вместе с ним.
Когда сумка была собрана, она села за кухонный стол и написала записку. Короткую, всего несколько строк: «Игорь, я ухожу. Я больше не могу так жить. Квартира остается тебе. Ипотеку я платить больше не буду. Прощай».
Она положила записку на кухонный стол, рядом с его опустевшей чашкой. В последний раз обвела взглядом свою идеальную кухню. Единственное место в этой квартире, где она чувствовала себя хозяйкой.
Она вышла в прихожую, тихонько надела ботинки, взяла сумку. Бросила прощальный взгляд на диван, где спал ее муж — человек, которого она когда-то любила больше жизни и который теперь стал для нее чужим. Он что-то пробормотал во сне и перевернулся на другой бок.
Катя бесшумно открыла входную дверь и шагнула на лестничную клетку. Дверь за ней мягко щелкнула, отрезая ее от прошлой жизни. Она не плакала. Внутри была только звенящая пустота и странное, горькое чувство облегчения. Она спускалась по лестнице, и каждый ее шаг отдавался гулким эхом в подъезде. Шаг вниз. Еще один. И еще. Подальше от человека, который ждал, когда рухнет мост. Она спасала себя, потому что поняла, что их общий мост уже давно рухнул.