Это случилось осенью прошлого года — той самой, когда листья кружили по улицам, как обрывки чужих обещаний, а воздух пропитался сыростью и предчувствием беды. Мне было двадцать пять, и я, как дура, влюбилась в Артёма — мальчишку двадцати двух лет, с этими его щенячьими глазами и улыбкой, от которой сердце сжималось в кулачок. Он казался таким... настоящим. По крайней мере, сначала. Мы познакомились на какой-то тусовке у общих друзей: он сидел в углу, курил, рассказывая байки о своей "бурной жизни" — то о путешествиях автостопом по Европе, то о том, как чуть не стал рок-звездой. Я слушала, заворожённая, и думала: "Вот он, мой шанс на что-то настоящее".
Как выяснилось позже, Артём был классическим альфонсом — не учился, не работал, просто паразитировал на жалости девчонок, строя отношения на тонком слое вранья. Чтобы докопаться до правды, приходилось выпытывать его у друзей, которые, как сообщники, подыгрывали: "Да ладно, он просто скромничает". Мы съехались быстро — через две недели после первой ночи. Сняли комнату в двухкомнатной квартире у моей подруги Лены, кришнаитки с коллекцией статуэток Будды и Шивы по всем углам. Я платила за аренду, еду, сигареты — он же "экономил силы для творчества". Сначала странности проскальзывали незаметно: любовь затапливала всё, как осенний ливень. Но потом... потом мы с друзьями начали ловить его на мелочах. То возраст завысит для солидности — "Мне уже двадцать пять, солнышко", — то работу придумает: "Я фрилансер, кодер". А друзья поддакивали, закатывая глаза за его спиной.
Перелом случился, когда Артём накатился на сериал "Сверхъестественное". Возомнил себя Сэмом Винчестером — тем самым, высоким, страдающим от демонов внутри. В один вечер он "исповедался": "В меня вселился демон, милая. Азазель, сам понимаешь. Он шепчет ночами, заставляет лгать". Мы переглянулись с Леной — одержимости никакой: обычный парень, живущий в своих фантазиях, с запахом перегара и пустым холодильником. Журили его, объясняли, что врать — это не круто, не геройски. "Ты же взрослый, Тёма, — уговаривала я. — Давай по-честному?" Он кивал, обнимал, обещал измениться. Но я уже знала: пора расставаться. Собрала вещи в его рюкзак, позвонила его отцу в деревню под Рязанью — мол, забирай сына, если сможешь.
И тут начался ад. Настоящий, без демонов — просто человеческий, липкий и выматывающий. Артём понял, что выселение неизбежно, и от отчаяния сломался. Сначала имитировал кошмары: по ночам выл, как раненый зверь, метался в постели, бормоча о "пылающих кругах Ада" и "сущностях, что рвут душу на части". Мы с Леной просыпались в холодном поту — знали, что симуляция, но сердце колотилось: вдруг правда плохо? Утром все делали вид, что ничего не было: я варила кофе, Лена медитировала у алтаря с Буддой, а Артём, с синяками под глазами (от недосыпа или грима — кто разберёт?), травил байки: "Они пытали меня огнём, Азазель лично следил. Видишь, следы на руках?" — и показывал царапины от своих же ногтей.
Неделя растянулась в вечность. Я сцепила зубы, упаковывая его барахло, а он чудил всё сильнее. Сердечные приступы — о да, валокордин и валидол без рецепта творили чудеса: губы синели, руки тряслись, он хрипел: "Мне осталось полгода, не бросай... Демон сказал". Мы в панике вызывали скорую — пробки в Москве, десять минут? Ха, полчаса минимум. "Воды, пожалуйста", — простонал он, и я рванула на кухню, Лена осталась у двери. А когда вернулась... пусто. Рюкзак с тапками у двери, дверь хлопнула — и Тёма смылся в чем был, в одних трусах и майке. Мы с Леной оцепенели: звонить в полицию? Искать? "Пусть катится, — наконец выдохнула она. — Карма разберётся".
Две недели тишины. Искали через друзей — ноль. Не в деревне, не у кого-то из девчонок. Нервничали поначалу, потом махнули рукой: "Сам виноват". А потом, глубокой ночью, когда луна серебрила иконы в коридоре, раздался стук в дверь — робкий, как дыхание ветра. Открываем: на пороге Артём. Жалкий, как привидение — волосы слиплись от грязи, куртка в лохмотьях, губы посинели по-настоящему от холода. Глаза — сплошной ужас, зрачки расширены, как у загнанного оленя. "Пусти... пожалуйста. Они... идут за мной". Мы впустили — на одну ночь, с условием: утром сваливай насовсем. Лена накинула ему плед, я налила чаю с ромашкой. Он молчал, только дрожал, уставившись в пол.
Ночью, как по сценарию, приступ. Хрип, стоны, бормотание о "тени с жёлтыми глазами". Я лежала, уставившись в потолок, делая вид, что сплю — сил на эту комедию не осталось. Лена в своей комнате шептала мантры, Будда на полке мерцал в свете ночника. И вдруг... тишина. Резкая, как удар. Не всхлипы, не вздохи — просто затих, как ребёнок, уставший от истерики. Я приподнялась, проверила пульс — бьётся ровно, дышит спокойно. "Всё, хватит", — подумала я и провалилась в сон.
А снилось... Боже, как снилось. За дверью в нашу комнату — тьма, густая, как смола. В ней силуэт: мужчина в рваном балахоне, лицо скрыто капюшоном, а за руку его держит девочка — лет семи, в белом платьице, с косичками, как у куклы. Она не плачет, не улыбается — просто говорит, высоким, звенящим голосом: "Врунам положено наказание. Они крадут правду, а правда — это свет. Смотри". И показывает пальчиком в сторону Артёма, который во сне корчится на кровати. Мужчина молчит, но глаза его — два жёлтых угля — полыхают из-под капюшона, прожигая тьму. А на фоне... голос. Не мой, не Лени — монотонный, как молитва в храме: "Кто это такой? Уберите его отсюда". Голос Будды? Или эхо от статуэток, что Лена расставила по углам? Он повторялся, накатывая волнами, и комната в сне сжималась, стены дыша, как лёгкие.
Проснулась я от удушья — страх накрыл, как волна, холодный пот стекал по спине. Сердце колотилось так, что казалось, разобьёт рёбра. Рядом Артём — тоже резко сел, лицо белее простыни, глаза дикие. "Ты... видела?" — прошептал он. Я кивнула, не в силах говорить. Сонный паралич? Галлюцинация от стресса? Или... что-то заглянуло в нашу дверь? Мы не спали до утра, жались друг к другу, как дети, слушая, как в коридоре тикают часы и шелестит ветер за окном.
Утром Артём не сказал ни слова. Собрал рюкзак молча, накинул куртку и ушёл — дверь щёлкнула тихо, как вздох облегчения. Лена обняла меня: "Карма, милая. Всё к лучшему". Я кивнула, но внутри что-то сломалось — враньё его больше не злило, оно пугало.
Весной увидела его случайно — на той же тусовке. Стал тенью себя: кожа желтая, как пергамент, глаза ввалились, сутулится, как старик. "Привет", — буркнул он, и в голосе — та же тоска, что в его "кошмарах". Через пару недель знакомая шепнула: "У Тёмы рак желудка нашли. Стадия финальная, лечиться не на что. Говорит, полгода осталось". Я замерла. Проверять? Звонить? Нет. Не хочу. Если враньё — пусть. Если правда... то расплата за ложь о тьме настигла его. За те сказки об Аде, демонах и конце света. Он не хотел взрослеть, цеплялся за фантазии, как за спасательный круг. А круг лопнул.
Иногда по ночам мне снится та девочка — стоит у двери, улыбается уголком рта. "Правда всегда возвращается", — шепчет она. И Будда на заднем плане: "Уберите его отсюда". Совпадение? Может. Но в нашем мире, где враньё плодит тени, лучше не гадать. Лучше верить: за каждую сказку о неведомом — плата. И она приходит тихо, как стук в дверь глубокой ночью.