— Вер, смотри, что я тебе принёс! — Олег ввалился в кухню с пакетом из магазина и широкой улыбкой на лице. Улыбкой, которую Вера не видела уже месяца три, а может, и больше.
Она стояла у плиты, помешивая в кастрюле куриный бульон для Маши. Дочка болела, температура третий день не спадала, и Вера почти не спала, меняя компрессы и отпаивая девочку морсом.
— Что там? — устало спросила она, не оборачиваясь.
Олег шумно поставил пакет на стол.
— Конфеты! «Вдохновение», твои любимые. Помнишь, как ты раньше их обожала?
Вера выключила газ и повернулась. Олег доставал из пакета ярко-красную коробку, и на его лице было что-то неестественное. Слишком радостное. Слишком виноватое.
— Спасибо, — сказала она, вытирая руки о фартук. — Неожиданно.
— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — Просто захотел порадовать.
Вера взяла коробку. Тяжёлая, килограмм, наверное. На дне пакета что-то ещё белело. Она заглянула — там лежал скомканный чек.
— Олег, а это что?
— А? — он обернулся от холодильника, где уже доставал колбасу. — Что?
— Чек.
— Ну и что? Выброси.
Вера развернула бумажку. Две строчки. «Конфеты "Вдохновение" — 1 шт. — 450 руб.» И ниже: «Конфеты "Вдохновение" — 1 шт. — 450 руб.».
Две коробки.
Она медленно подняла глаза на мужа. Олег жевал бутерброд, глядя в окно.
— Олег, тут две коробки в чеке.
Он поперхнулся, закашлялся.
— Ну да. Вторую я… для мамы взял. Нине Георгиевне. Она же тоже любит.
— Для мамы? — Вера положила чек на стол. — Когда ты последний раз маме что-то покупал?
— Вера, ты чего? — он нахмурился. — Придираешься к ерунде. Устала, наверное. Ложись, отдохни.
Она хотела спросить ещё что-то, но в комнате заплакала Маша. Вера бросила коробку на стол и пошла к дочери.
Олег остался на кухне. Когда она вернулась через десять минут с градусником в руках, его уже не было. Только куртка валялась на стуле, и от неё шёл слабый, сладковатый запах. Незнакомый парфюм. Точно не её.
Вера села за стол, открыла коробку конфет и съела одну. Потом вторую. Они были невкусными. Или это она разучилась чувствовать вкус.
Следующие дни прошли в странной тишине. Олег приходил поздно, ел молча, уходил рано. Вера кормила Машу, стирала, убирала. Они с мужем почти не разговаривали. Он смотрел в телефон, она — в окно.
На девятый день он пришёл домой в шесть вечера. Трезвый, выбритый, в чистой рубашке.
— Вера, нам надо поговорить, — сказал он, присаживаясь напротив неё за кухонный стол.
Она как раз чистила картошку на ужин. Нож замер в руках.
— Слушаю.
— Я ухожу.
Картофелина выскользнула из пальцев и глухо шлёпнулась в миску с водой.
— Куда? — голос прозвучал чужим, механическим.
— От тебя. Я встретил другую женщину. Алину. Мы… мы давно уже вместе. И я решил, что хочу быть с ней.
Вера смотрела на него и не узнавала. Этот человек, с которым она прожила одиннадцать лет, родила дочь, делила постель и завтраки, — он был чужим. Как будто его подменили.
— А Маша? — только и смогла она выдавить.
— Маша останется с тобой. Я буду платить алименты, конечно. Ну, когда смогу.
— Когда смогу? — Вера медленно встала. — Олег, у тебя дочь!
— У меня новая жизнь! — он тоже вскочил, стукнув кулаком по столу. — Ты понимаешь? Я устал! Устал от этой нищеты, от твоего вечного нытья! Ты сидишь дома, ничего не зарабатываешь, только деньги тратишь!
— Я сижу дома с ребёнком!
— Другие работают и детей растят! А ты что? Целыми днями у плиты стоишь, от тебя борщом пахнет! Алина — она другая. Она стильная, ухоженная. Она зарабатывает!
Вера почувствовала, как внутри всё сжимается в тугой, холодный комок.
— Уходи, — тихо сказала она.
— Вот и отлично, что ты понимаешь, — Олег облегчённо выдохнул. — У вас три дня. Собирайте вещи. Квартира моя, я её ещё до свадьбы купил.
— Три дня? — она не поверила своим ушам. — Ты гонишь нас на улицу?
— Не на улицу. К своей маме поедете. У неё двушка, поместитесь. А мне тут Алина переедет. Так что давайте без истерик, ладно?
Он развернулся и вышел из кухни. Хлопнула дверь в ванную.
Вера так и осталась стоять на кухне, сжимая в руках нож для чистки картошки. Из ванной доносился шум воды. Олег умывался, как ни в чём не бывало. Словно только что не разрушил их жизнь на куски.
Три дня. У них было три дня.
Она положила нож на стол и прошла в комнату. Маша спала, раскинув руки. Рыжий котёнок Тишка, которого они подобрали месяц назад у подъезда, свернулся калачиком у её ног. Вера присела на край кровати, провела рукой по волосам дочки. Мягкие, тёплые. Пахли детским шампунем.
Как она скажет ей? Что папа больше не будет с ними жить? Что они уедут отсюда?
Телефон лежал на тумбочке. Вера взяла его дрожащими пальцами и набрала номер матери.
— Мам, это я.
— Верка? — голос Евдокии Фёдоровны сразу стал настороженным. — Что случилось? Ты плачешь?
— Нет. Не плачу. Мам, можно мы к тебе приедем? Я и Маша. На… на какое-то время.
— Когда?
— Через три дня.
— Что стряслось, Вера?
— Олег уходит. К другой женщине. Он… он выгоняет нас.
В трубке повисла тишина. Потом мать глухо сказала:
— Собирайте вещи. Я завтра приеду, помогу. Всё будет хорошо, дочка. Слышишь? Всё будет хорошо.
Но ничего не было хорошо. Следующие три дня Вера провела как в тумане. Складывала одежду в сумки, сортировала вещи. Олег появлялся только ночевать, утром уходил рано. Они почти не разговаривали.
На второй день он бросил на стол конверт.
— Тут пять тысяч. На первое время.
Вера посмотрела на конверт и промолчала. Пять тысяч. За одиннадцать лет.
— И ещё, — он откашлялся, — кота оставьте. Алина аллергик.
— Нет, — ответила Вера, не поднимая глаз.
— Как это нет?
— Тишка едет с нами.
— Вера, не упрямься! Из-за какого-то блохастого…
— Тишка едет с нами, — она даже не подняла на него глаз. — Точка.
Он постоял, сжав губы, потом махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
Маше Вера сказала в последний вечер. Они сидели на кухне, и дочка рисовала в альбоме.
— Машенька, нам нужно поговорить.
Девочка подняла на неё глаза. Карие, как у Олега. Вера глубоко вдохнула.
— Мы с папой… мы больше не будем жить вместе. Он остаётся здесь, а мы переезжаем к бабушке.
— Навсегда? — тихо спросила Маша.
— Да, солнышко.
— Почему?
— Потому что… — Вера не знала, как объяснить. — Потому что так получилось. Но я буду всегда с тобой. И бабушка. И Тишка.
Маша молча кивнула. Вытерла нос рукавом. Потом спросила:
— А папа будет приходить?
— Не знаю, солнышко.
Девочка снова кивнула и вернулась к рисунку. Вера смотрела на неё и понимала — дочка ещё не осознала. Это придёт позже.
Евдокия Фёдоровна приехала утром третьего дня. Маленькая, сухонькая, в выцветшем плаще. Вошла в квартиру, окинула взглядом сумки у двери, посмотрела на Олега, который стоял у окна с телефоном.
— Здравствуй, зятёк, — сказала она ровным голосом.
— Здравствуйте, Евдокия Фёдоровна, — он не поднял глаз.
— Вещи помочь донести не хочешь?
— Я… у меня спина болит.
— Ага. Спина. — Мать взяла одну из сумок. — Верка, бери коробки. Машка, ты с котом иди.
Они спустились молча. Таксист, мужик лет пятидесяти, посмотрел на их поклажу и вздохнул.
— Переезжаете?
— Да, — коротко ответила Евдокия Фёдоровна. — На новую жизнь.
Вера обернулась напоследок. В окне третьего этажа стоял Олег и смотрел вниз. Их взгляды встретились на секунду. Потом она отвернулась и больше не оглядывалась.
Квартира матери встретила их запахом пирогов и чистого белья. Две комнаты в старой хрущёвке на окраине, где Вера выросла. Скрипучий паркет, выцветшие обои. Но здесь было тепло.
— Вот ваша комната, — мать открыла дверь. — Диван разложим, Машке раскладушку. Тесновато, но привыкнете.
Маша сразу выпустила Тишку из переноски. Котёнок огляделся, принюхался и уверенно пошёл исследовать территорию.
— Спасибо, мам, — Вера обняла мать.
— Ладно, ладно, — Евдокия Фёдоровна похлопала её по спине. — Чай пить будем или слёзы лить?
За чаем Маша сидела молча, крошила печенье на мелкие кусочки. Глаза слипались от усталости — день выдался тяжёлый для всех. Тишка свернулся у неё на коленях клубком.
— Машенька, иди ложись, — тихо сказала Вера. — Ты устала.
Девочка кивнула, взяла котёнка на руки и поплелась в комнату. Вера проводила её, помогла переодеться, укрыла старым бабушкиным пледом. Маша закрыла глаза и почти сразу провалилась в сон.
Когда Вера вернулась на кухню, мать уже налила ей свежего чаю. Сидела, подперев щёку рукой, и смотрела в окно.
— Мам, — Вера села напротив, обхватила кружку ладонями. — Спасибо, что не спрашиваешь.
— О чём не спрашиваю?
— Ну… как я не заметила. Почему вовремя не ушла. Всё такое.
Евдокия Фёдоровна покачала головой.
— Дура я, что ли, спрашивать? Ты же дочь моя. Знаю, как это бывает. Не сразу замечаешь, что человек уже не тот.
Вера сделала глоток. Чай обжигал, но она не чувствовала. Внутри было холодно и пусто.
— Он изменился давно, мам. Года два назад, наверное. Стал злой какой-то. Вечно недовольный. Я думала — устаёт на работе, кризис, всё такое. Старалась не раздражать. Готовила, что любит, молчала, когда он срывался.
— А он срывался часто?
— Не бил, если ты об этом. Но слова… — Вера сглотнула. — Он говорил, что я размазня. Что от меня толку ноль. Что нормальные жёны помогают мужьям, а я только на шее сижу.
Мать сжала губы.
— А когда ты последний раз работала?
— Восемь лет назад. Когда Машка родилась. — Вера провела пальцем по ободку кружки. — Я тогда ещё хотела на полставки выйти, через полгода. Помнишь, как я мечтала своё маленькое дело открыть? Кондитерскую домашнюю. Заказы принимать.
— Помню. Ты ночами рецепты новые придумывала, в блокнот зарисовывала.
— Ага. А Олег сказал: "Хватит этой блажью заниматься. Копейки приносишь, а на кухне вечно бардак. Сиди с ребёнком, как нормальная мать". Я тогда подумала — ну да, он прав. Маша маленькая, ей внимание нужно. Потом привыкла. Забыла, как это — что-то своё делать. Что-то, от чего… — она запнулась, — от чего внутри тепло.
Мать налила себе ещё чаю, помолчала.
— Ты же всегда говорила, что у вас всё хорошо. Я спрашивала — ты отмахивалась. А он, значит, давно уже так? Решал за тебя?
Вера кивнула.
— Постоянно. Сначала по мелочам — куда поехать отдыхать, что купить. Потом по крупному. Я привыкла не спорить. Думала — ну он же мужчина, ему виднее. Да и ссориться не хотелось.
— Боялась, что уйдёт?
— Наверное. Глупо, да?
— Не глупо. Человечно. — Евдокия Фёдоровна посмотрела на дочь серьёзно. — Только вот что я тебе скажу, Верка. Когда человек боится потерять другого и из-за этого молчит, стирает себя — он всё равно его теряет. Потому что тот, кто рядом, уже не видит в тебе личность. Видит приложение к своей жизни.
Вера молчала. В горле стоял ком.
— Какая же я была глупая. Надо было раньше понять.
— Не глупая ты. Человечная. Мы все надеемся, что всё наладится. Что люди изменятся. — Евдокия Фёдоровна отпила чаю, поставила кружку. — Но вот что я тебе скажу. Сейчас ты свободна. Понимаешь? Впервые за много лет ты можешь жить, как хочешь. Не оглядываясь на его мнение.
— Свободна без денег, без работы, с ребёнком на руках, — горько усмехнулась Вера.
— Зато с головой на плечах и руками на месте. — Мать встала, подошла к буфету, достала оттуда старый потрёпанный блокнот. Положила перед Верой. — Помнишь это?
Вера открыла блокнот. На первой странице её почерк, ещё юношеский, круглый: «Рецепты. Вера Тихонова. 2014 год». Дальше — страница за страницей: «Торт "Прага"», «Медовик классический», «Наполеон со сгущёнкой»…
— Откуда? — прошептала она.
— Ты его здесь оставила, когда замуж выходила. Я берегла. Думала, пригодится когда-нибудь.
Вера листала страницы. Вот эскиз трёхъярусного свадебного торта с лебедями — она делала его для Светкиной сестры. Вот рецепт её фирменных эклеров с заварным кремом — за ними к ней очередь стояла.
— Я всё забыла, мам. Восемь лет не пекла ничего, кроме блинов на завтрак.
— Ерунда. Руки помнят. — Евдокия Фёдоровна села обратно. — Ты завтра встаёшь и идёшь на фабрику. Помнишь, где ты работала? «Заря».
— Они меня не возьмут. Я восемь лет…
— Возьмут. Там Василий Ильич до сих пор начальником цеха. Я с ним в одной поликлинике наблюдаюсь, иногда в очереди болтаем. Хороший мужик. Позвоню ему, скажу, что моя дочь ищет работу.
— Мам, но я… я боюсь. Вдруг не получится? Вдруг я правда уже ничего не умею?
Мать посмотрела на неё долгим, тяжёлым взглядом.
— Верка, ты восемь лет вела дом, растила ребёнка, терпела его выходки и не сломалась. Ты думаешь, торт испечь для тебя сложнее?
Вера молчала. Потом медленно кивнула.
— Хорошо. Попробую.
— Не попробуешь. Сделаешь. — Евдокия Фёдоровна встала, собрала кружки. — А с Машкой я посижу. Она в школе до трёх, потом я заберу. Мне на пенсии делать нечего, только сериалы смотреть. Лучше с внучкой время проведу.
Вера посмотрела на мать — на её прямую спину, решительные движения — и впервые за три дня почувствовала что-то, похожее на надежду. Может быть, мать права. Может быть, это не конец. Может быть, это просто поворот. Резкий, болезненный, но ведущий куда-то вперёд.