Обычная пятница, серая и промозглая, как и весь ноябрь. Сидел на работе, смотрел на часы и мечтал только об одном — оказаться дома. Там тепло, пахнет уютом и свежей выпечкой, которую так любит готовить моя Лена. Мы были женаты пять лет, и эти годы пролетели как один счастливый миг. Я был уверен, что знаю о ней всё, а она — обо мне. Мы были не просто мужем и женой, а настоящими друзьями, одной командой. По крайней мере, мне так казалось. Рабочий день тянулся бесконечно. Цифры в отчетах расплывались перед глазами, а голова гудела от монотонного шума офиса. Я представлял, как приду домой, сниму эти душные ботинки, и Лена встретит меня своей светлой улыбкой. Мы поужинаем, потом, может, посмотрим какой-нибудь фильм, укутавшись в один плед. Простые радости, из которых, как я думал, и состоит счастье.
В половине шестого, когда я уже мысленно паковал портфель, завибрировал телефон. На экране высветилось «Мама». Я вздохнул. Мои родители жили в соседнем квартале, и «соседний» в их понимании означал полное отсутствие личных границ. Они могли прийти без звонка, принести кастрюлю борща в десять вечера или начать «помогать» с уборкой в субботу утром. Я их любил, конечно, но эта гиперопека иногда доводила до белого каления. Лена, моя деликатная и терпеливая Лена, всегда встречала их с улыбкой, наливала чай и вежливо выслушивала все советы. «Андрюша, они же о нас заботятся», — говорила она, когда я в очередной раз начинал злиться. А я верил. Верил, что это просто забота.
— Да, мам, — ответил я, стараясь, чтобы голос не звучал слишком устало.
— Сынок! — в трубке раздался взволнованный, почти трагический голос матери. — Сынок, твоя жена совершенно обнаглела!
Я напрягся. Такие формулировки обычно предвещали долгий и утомительный разбор полетов.
— Что случилось? — спросил я, массируя виски.
— Мы с отцом пришли к вам! Принесли пирожки с капустой, твои любимые! Стоим тут уже двадцать минут под дверью, звоним, стучим! А она не открывает! Мы вынуждены торчать на лестнице, как чужие люди! Представляешь?
Я представил. И мне стало неловко. И за них, и за Лену. Ну что ей стоило открыть? Знает же, что они не отстанут. Сейчас обидятся, потом мне же будут высказывать неделями.
— Мам, может, она в душе? Или в магазин вышла?
— Какой магазин! — возмутилась мать. — Я слышу, как внутри телевизор работает! Тихонечко так, но слышно! Она просто игнорирует нас! Это такое неуважение, Андрей, я просто в шоке! Отец тут почернел весь, давление, наверное, поднялось.
Я тяжело вздохнул. Отец, молчаливо стоящий рядом с матерью и всем своим видом демонстрирующий вселенскую скорбь, — это был их коронный номер.
— Хорошо, мам, я сейчас ей позвоню, разберусь.
— Давай, разбирайся! А то мы так и будем тут стоять?
Я сбросил вызов и тут же набрал номер Лены. Длинные гудки. Один, второй, третий… Никто не отвечал. Странно. Лена всегда брала трубку. Даже если была занята, сбрасывала и тут же перезванивала или писала сообщение. Я набрал еще раз. Снова гудки, а потом — переход на голосовую почту. Внутри зашевелилось неприятное, холодное чувство. Что-то было не так. Не похоже на нее. Может, действительно что-то случилось? Вдруг ей плохо? Но мама же сказала, что телевизор работает. Значит, она дома. Тогда почему не открывает ни родителям, ни мне не отвечает?
Я схватил портфель, бросил коллегам короткое «я ушел» и выбежал из офиса. На улице моросил мелкий дождь. Я сел в машину, и пока разогревался мотор, снова и снова набирал ее номер. Бесполезно. Дорога домой, которая обычно занимала минут тридцать, сегодня казалась вечностью. Пробки, красные сигналы светофоров, медленные водители — всё раздражало. В голове крутились самые разные мысли. От абсурдных — может, она решила устроить мне какой-то глупый сюрприз? — до тревожных — а вдруг она упала и не может подойти к двери? Я гнал от себя плохие мысли, цепляясь за самую простую и логичную версию: она просто очень устала, уснула под телевизор и не слышит звонка. А родителям не открыла, потому что действительно обиделась на их очередной внезапный визит и решила проучить. Да, скорее всего, так и есть. Устроили тут драму на пустом месте. Сейчас приеду, открою дверь, разбужу свою сонную красавицу, и мы вместе посмеемся над этой ситуацией. Эта мысль немного успокаивала. Но где-то в глубине души маленький червячок сомнения продолжал точить меня. Что-то было неправильно. Неуловимо, но ощутимо неправильно. Это чувство висело в воздухе, как запах гари после далёкого пожара.
Вот и мой дом. Я припарковался как попало, выскочил из машины и бросился к подъезду. Сердце колотилось как сумасшедшее. На нашем, четвертом, этаже я увидел их. Мама, заламывающая руки, и отец, прислонившийся к стене с каменным лицом. Классическая сцена.
— Ну наконец-то! — воскликнула мать, увидев меня. — Мы тут уже замерзли совсем!
— Здравствуйте, — буркнул я, доставая ключи. — Сейчас всё выясним.
Я вставил ключ в замок. Первый оборот. Второй. Щелчок. Я толкнул дверь. В квартире было тихо. Темно. И холодно, будто окно было открыто настежь. Никакого работающего телевизора. Никакого запаха выпечки. Пахло только… пустотой. И еще чем-то едва уловимым, стерильным, как в больничной палате после уборки. Мои родители зашли следом за мной, не разуваясь.
— Лена! — позвал я. — Лен, ты дома?
Тишина. Мертвая тишина, от которой заложило уши. Я прошел в гостиную. Идеальный порядок. Подушки на диване лежали ровно, будто по линейке. Пульт от телевизора — на своем месте на журнальном столике. Ни чашки, ни книжки, ни ее любимого пледа, который обычно лежал небрежным комком. Ничего. Комната выглядела нежилой. Будто здесь уже давно никто не живет.
— Ну и где она? — язвительно спросила мать за спиной. — Улетела на метле, что ли?
— Мама, пожалуйста, помолчи, — сказал я, сам не узнавая своего голоса. Он был хриплым и чужим.
Я заглянул на кухню. То же самое. Столешницы сияли чистотой. Вся посуда убрана. Даже ее любимая чашка с дурацкой совой, которую она никогда не убирала в шкаф, исчезла с крючка. Я открыл холодильник. Пусто. Почти. Пакет молока, какая-то одинокая банка с соленьями и лимон. Вся еда, которую мы покупали на неделю, исчезла.
— Вот видишь! — не унималась мать. — Дом пустой, холодильник пустой! Куда она делась? Тебе сказала?
— Нет, — тихо ответил я.
Мои ноги стали ватными. Я прошел в спальню. Кровать была заправлена с такой аккуратностью, какой я никогда не видел. Покрывало лежало без единой складки. Я подошел к ее стороне кровати. На тумбочке, где всегда стоял крем для рук, лежали ее очки и стопка книг, не было ничего. Пусто. Я дернул на себя дверцу шкафа-купе. И замер.
Половина шкафа была пуста. Ее половина. Там, где висели ее платья, блузки, юбки, теперь зияла пустота. Осталось только несколько старых вещей, которые она давно не носила, и пара вешалок, одиноко звеневших от моего движения.
Она ушла.
Эта мысль ударила как обухом по голове. Не просто вышла в магазин. Не к подруге поехала. Она собрала вещи и ушла.
— Что… что это значит? — пролепетала мать, заглядывая мне через плечо. Даже ее боевой настрой испарился.
Отец молча прошел в комнату, огляделся и тяжело опустился на край кровати.
Я механически достал телефон. Снова набрал ее номер. Автоответчик. Я прошел по квартире, как лунатик, заглядывая во все углы. Ванная. Ее полотенце исчезло. Зубная щетка, все ее бесчисленные баночки и тюбики — всё пропало. Остались только мои вещи. Словно ее здесь никогда и не было. Словно ее вырезали из нашей жизни, аккуратно, по контуру, не оставив ни единого следа.
Почему? Почему она так поступила? Без записки, без звонка, без единого слова. Мы не ссорились. Вчера утром мы вместе завтракали, смеялись, обсуждали планы на выходные. Она целовала меня перед уходом на работу, как всегда. «Удачного дня, любимый», — сказала она. Что могло случиться за эти десять часов?
Я вернулся в гостиную и без сил рухнул в кресло. В голове был полный туман. Родители перешептывались на кухне. Их голоса доносились до меня обрывками фраз: «…неблагодарная…», «…вскружил кто-то голову…», «…а Андрюша-то наш как теперь…». Их слова больше не раздражали. Я их почти не слышал. Я пытался восстановить в памяти последнюю неделю, последний месяц. Искал хоть какой-то намек, хоть какую-то зацепку.
Вспомнился разговор около недели назад. Мы сидели на кухне поздно вечером. Она была какая-то тихая, задумчивая.
— Ты чего такая грустная? — спросил я тогда.
— Да так, устала просто, — ответила она, глядя в окно. — Иногда хочется всё бросить и уехать куда-нибудь. Начать всё с чистого листа.
— Ну так давай в отпуск съездим? На море? — предложил я.
Она тогда как-то странно улыбнулась. Невесело.
— Да, может быть, — сказала она. — Может быть.
Я не придал этому значения. Подумал, просто хандра осенняя. Усталость. А ведь это был сигнал. Первый звоночек, который я пропустил. Сколько их было, этих звоночков? Сколько раз она пыталась что-то сказать, а я не слышал, занятый своими делами, своей работой, своими мыслями? Мысль о том, что у нее мог появиться кто-то другой, казалась дикой, невозможной. Лена? Моя верная, моя честная Лена? Нет. Этого не может быть. Должно быть другое объяснение. Какое-то простое, логичное объяснение… Но его не было. Была только пустая квартира и оглушающая тишина.
Я попросил родителей уйти. Мать начала было возражать, что они не оставят меня одного в таком состоянии, но отец впервые за весь вечер проявил твердость.
— Галя, пойдём. Ему надо одному побыть. Пойдём.
Они ушли. Я запер за ними дверь на оба замка. И только тогда меня накрыло. Не слезами. Нет. Волной ледяного, всепоглощающего отчаяния. Я сидел в темноте, в абсолютно чужой квартире, которая еще утром была моим домом, и понимал, что моя жизнь, такая понятная и устроенная, только что рухнула. И я даже не услышал грохота.
Я не знаю, сколько я так просидел. Час, два, три. Телефон лежал на столе, темный и безмолвный. Я смотрел на него, как на врага. В какой-то момент я понял, что так больше не могу. Неопределенность убивала. Нужно было что-то делать. Искать. Узнать. Я встал и включил наш старый ноутбук. Он долго гудел, загружаясь. Мы пользовались им по очереди, у каждого была своя учетная запись. Я зашел под своей и начал лихорадочно проверять ее социальные сети. Ничего. Последний пост — месяц назад, фотография осеннего парка. Никаких подозрительных друзей, никаких странных комментариев. Все как обычно.
Может быть, почта? Я не знал ее пароля. Никогда не спрашивал, это казалось неправильным. Мы доверяли друг другу. По крайней мере, я так думал. Тогда я решил проверить историю браузера. Мы часто пользовались ноутбуком по очереди и не выходили из своих аккаунтов. Я открыл историю. Сайты с рецептами, интернет-магазины одежды, новостные порталы… Ничего необычного. Я листал все дальше и дальше, вглядываясь в каждую строчку. И тут мое сердце пропустило удар.
Сайт по аренде квартир. Десятки вкладок. Двухкомнатные. В другом районе города. Даты просмотров — последняя неделя. Мои руки задрожали. Я кликнул на одну из ссылок. Открылась страница с объявлением. Симпатичная, светлая квартира. Статус — «Сдано».
Я вернулся в историю и увидел еще кое-что. Сайт по поиску работы. Резюме. Ее резюме. Обновленное три недели назад. Специалист по логистике. И рядом несколько ссылок на компании в другом городе. В тысяче километров отсюда.
В голове начало проясняться. Это не было спонтанным решением. Это был тщательно спланированный побег. Она готовилась. Неделями. Может, месяцами. А я, идиот, ничего не замечал. Жил в своем уютном мирке, уверенный, что всё прекрасно.
И тут я увидел папку на рабочем столе. Название было нейтральным — «Документы». Я никогда в нее не заглядывал, думал, там что-то по ее работе. Дрожащей рукой я кликнул по ней. Внутри было несколько файлов. Один из них назывался «Договор». Я открыл его. Это был скан. Договор аренды той самой квартиры с сайта. На имя Лены. И еще одно имя. Мужское. Максим Валерьевич Соколов.
Максим. Кто такой Максим? Я никогда не слышал этого имени. У нее не было братьев, а всех двоюродных я, кажется, знал. Сердце заколотилось с новой силой. Я вернулся в папку. Там был еще один файл. Фотография. Я открыл его.
На меня смотрела Лена. Она стояла в обнимку с каким-то мужчиной на фоне какого-то приморского города. Солнце, море, они оба щурятся и смеются. И она выглядела… счастливой. Таким счастливым я ее не видел уже очень давно. Настоящим, искренним, беззаботным счастьем. Мужчина был симпатичным, лет тридцати пяти, с уверенным взглядом. Он обнимал ее за талию, и это было не дружеское объятие.
Я начал лихорадочно открывать другие файлы в папке. Это были десятки фотографий. Они в кафе. Они в парке. Они на каком-то пикнике. Фотографии были сделаны в разное время года. Вот они в летней одежде, вот — в осенних куртках. Это продолжалось долго. Не неделю и не месяц.
И тут я всё понял. Вспомнил все ее «поездки к больной тете в другой город». Все «девичники с ночевкой у подруги, которую я никогда не видел». Все «срочные командировки», о которых она сообщала в последний момент. Всё это было ложью. Наглой, продуманной ложью. А я верил. Я никогда не проверял. Зачем? Я же ей доверял.
Последний гвоздь в крышку гроба моей семейной жизни был в файле под названием «Билеты». Два билета на поезд. На сегодня. Время отправления — восемь вечера. До того самого города, где она искала работу. Имена пассажиров: Елена Викторовна и Максим Валерьевич.
Она не просто ушла. Она сбежала с другим мужчиной. А весь этот спектакль с родителями… Она знала, что они придут. Она знала, что они начнут звонить и паниковать. Она знала, что они позвонят мне. Она сделала так, чтобы я узнал обо всем именно так. Холодно. Жестоко. Уже после того, как ее поезд тронется. Чтобы я не мог ничего сделать. Не мог помешать. Не мог даже задать свои вопросы. Это было не просто предательство. Это была расчетливая, ледяная месть. Но за что? За что?!
Я сидел перед светящимся экраном ноутбука, и мир вокруг меня перестал существовать. Осталась только звенящая пустота и эта фотография, где она смеялась в объятиях другого. Я смотрел на ее лицо и не узнавал ее. Это была не моя Лена. Моя Лена не могла так поступить. Моя Лена была другой. Или я просто выдумал ее? Выдумал и жил с этой выдумкой пять лет?
Вдруг зазвонил телефон. На экране высветилось ее имя. Я смотрел на него несколько секунд, не в силах пошевелиться. Потом судорожно сглотнул и нажал на кнопку ответа.
— Да, — сказал я в тишину.
— Я так понимаю, ты всё нашел, — ее голос был спокойным. Даже слишком. В нем не было ни вины, ни сожаления. Только констатация факта.
— Нашел, — мой голос сорвался. — Лена, как ты могла? Вот так? Молча?
— А как я должна была, Андрей? — в ее голосе послышалась усмешка. — Устроить скандал? Собирать вещи под упреки твоей мамы, что я неблагодарная тварь? Слушать, как твой отец молчаливо осуждает меня взглядом? Я проходила это много раз в миниатюре. Спасибо, не хочу.
— Но… мы же… я же… Я ничего не понимаю! У тебя другой мужчина? Давно?
На том конце провода помолчали.
— Да, Андрей. У меня другая жизнь. И началась она не вчера.
— Но почему?! — закричал я. — Что я сделал не так?! Я работал, я обеспечивал нас, я любил тебя!
И тут она рассмеялась. Тихим, горьким смехом.
— Любил? Андрей, ты не меня любил. Ты любил свой комфорт. Свой тихий, уютный мирок, в котором жена готовит ужин, а мама по выходным приносит пирожки. Тебе было удобно. А слышал ли ты меня? Ты помнишь, сколько раз я просила тебя поговорить с родителями? Попросить их хотя бы звонить перед приходом? Ты помнишь, как я плакала, когда твоя мама без спроса переставила всю мебель на кухне, потому что ей «так удобнее»? А что ты сказал? «Ну, Лен, не расстраивайся, она же как лучше хотела».
Ее голос становился все жестче.
— Ты помнишь, как мы отменили поездку в горы, потому что у твоего папы «сердце прихватило» ровно в день отъезда? А через два часа он уже бодро копался на даче. Ты никогда не был на моей стороне. Никогда. Между мной и твоими родителями ты всегда выбирал их. Ты не защитил нашу семью. Ты позволил им растоптать ее своей «заботой». Я устала быть удобной невесткой. Я просто захотела жить.
Я молчал, ошарашенный. Я пытался вспомнить эти моменты, и они всплывали в памяти, искаженные ее словами, уродливые. Да, все это было. Но я не придавал этому такого значения.
— А Максим? — выдавил я. — Тот, с которым ты сбежала? Это цена твоей новой жизни?
Она снова помолчала. А потом сказала то, что окончательно меня добило.
— Максим? Ах, ты и про него знаешь… Андрей, милый мой, какой же ты наивный. Максим — это мой двоюродный брат. Тот самый, который живет в Сибири, и которого ты видел один раз на нашей свадьбе пять лет назад. Он единственный, кто выслушал меня и помог. Помог найти квартиру. Помог перевезти вещи. Помог купить билет. Он просто поддержал меня, когда мой собственный муж был глух и слеп.
Меня будто ударили под дых. Брат. Не любовник. Двоюродный брат. Вся стройная картина измены, которую я выстроил в голове, рассыпалась в прах. Не было интрижки на стороне. Не было страстного романа. Была только женщина, доведенная до отчаяния, которая сбежала от мужа-маменькиного сынка с помощью единственного родственника, которому было на нее не наплевать. И в этот момент я понял, что виноват во всем не кто-то третий. А я сам. Только я.
Я опустил телефон. Разговор был окончен. Она повесила трубку, даже не попрощавшись. Я остался один в пустой квартире, в оглушительной тишине, наполненной ее последними словами. Они эхом отдавались в моей голове, безжалостно вскрывая правду, которую я так долго отказывался видеть. Я прошелся по комнатам, и теперь мой взгляд замечал то, на что раньше не обращал внимания. Вот полка в прихожей, которую отец прибил криво, и Лена каждый раз морщилась, вешая на нее ключи. Вот вычурные шторы в гостиной, которые выбрала мама, потому что наши ей казались «слишком блеклыми». Вот продавленное место на диване, где так любил сидеть отец, часами смотря телевизор и комментируя новости. Их было так много в нашей жизни. Слишком много. Они заполнили собой всё пространство, не оставив воздуха для нас двоих. А я не видел. Или не хотел видеть. Я был хорошим сыном. И, как оказалось, ужасным мужем. Я не построил свою семью, я просто привел жену в родительскую, только в новой квартире. Снова завибрировал телефон. На экране светилось «Мама». Я смотрел на это слово, и впервые в жизни оно вызвало во мне не привычное легкое раздражение, а глухую, холодную ярость. Я представил ее голос, ее вопросы: «Ну что, сынок? Что там с этой неблагодарной? Ты ей вправил мозги?». И я понял, что она тоже никогда не поймет. Для нее Лена так и останется «обнаглевшей» и «неблагодарной». А я… я останусь ее «сыночком», который не справился с женой. В тот момент я осознал всю глубину своего провала. Я потерял Лену не в тот день, когда она ушла. Я терял ее понемногу, каждый день, каждый раз, когда выбирал спокойствие родителей вместо ее душевного комфорта. Я променял любовь на удобство. И вот теперь я сидел в этом холодном, пустом мавзолее нашего неудавшегося счастья, и цена этого обмена стала предельно ясна.