Я помню, как мама укладывала Настю спать, поглаживая по голове и напевая колыбельную, когда той было уже семь лет. А мне в семь говорила: «Вера, ты же старшая, сама можешь». Разница между нами — всего три года, но в мамином мире это была пропасть между ответственностью и привилегиями.
Настя росла в атмосфере умиления. Когда ей было пять, она заявила, что будет принцессой и выйдет замуж за принца. Мама расцвела:
— Вот умница какая! Правильно, доченька, женщина должна быть женщиной.
С тех пор Настино детство превратилось в подготовку к великой цели. Мама научила её варить борщ в восемь лет, гладить рубашки — в девять. К двенадцати Настя уже знала, как отстирать любое пятно и сложить мужские носки так, чтобы они не теряли пару.
— Мужчины это ценят, — говорила мама, демонстрируя дочери способы складывания постельного белья.
Я сидела над учебниками и слушала эти уроки домашнего менеджмента краем уха. Мне казалось это странным — так тщательно готовиться к жизни с человеком, которого ещё не знаешь. Но когда я однажды озвучила эту мысль, мама посмотрела на меня с разочарованием:
— Вера, тебе бы эти свои книжки. Не забывай, что ты тоже девочка.
— Я помню, мам.
— Не похоже. Посмотри на себя — вечно в этих джинсах, волосы не причёсаны. А Настенька...
Она не закончила, но и не нужно было. Настенька действительно выглядела как картинка из журнала. В тринадцать лет она освоила плойку и щипцы для завивки, в четырнадцать — весь мамин арсенал косметики. Я же предпочитала спортивный стиль и не понимала, зачем тратить час на укладку, если можно собрать волосы в хвост за минуту.
Отца у нас не было — он ушёл, когда Насте было два года. Может, поэтому мама так отчаянно хотела выдать младшую замуж, чтобы у неё всё сложилось, чтобы не повторилась её судьба. А я... Про меня она как будто забывала. Я была запасным аэродромом, рабочей лошадкой, той, на кого можно положиться, но не той, о ком нужно заботиться.
Бабушка была другой. Она любила нас обеих, но видела нас настоящими. Мне дарила книги, Насте — красивые платья. И никогда не говорила, что одна лучше другой.
— Вы разные, девочки, — говорила она. — И это прекрасно. Главное — быть честной с собой.
Когда бабушка умерла, мне было двадцать пять. Я уже три года работала в маркетинговом агентстве, начинала с ассистента, дослужилась до менеджера. Зарплата была скромной, но мне нравилось ощущение, что я строю что-то своё, независимое.
Завещание стало сюрпризом. Однокомнатная квартира в спальном районе, сорок метров, пятый этаж без лифта. Бабушка оставила её мне. Только мне.
— Веруня, — говорилось в письме, которое нотариус передал вместе с документами, — эта квартира тебе. Ты умеешь ценить то, что имеешь, и строить своё будущее сама. Люблю тебя. Береги себя.
Мама тогда поджала губы, но ничего не сказала. Настя расплакалась — но не из-за квартиры, а потому что любила бабушку. Мне тоже было больно. Я плакала ночами, уткнувшись в бабушкину подушку, которая ещё хранила запах её духов.
Переезд занял неделю. Квартира требовала ремонта — обои отходили, сантехника текла, паркет скрипел. Я составила план и бюджет. Каждый месяц откладывала фиксированную сумму с зарплаты. За год сделала ванную и кухню. За второй — комнату. Клеила обои сама, муж коллеги помог с сантехникой за символическую плату.
Квартира преображалась. Я вкладывала в неё не просто деньги — я вкладывала себя. Каждый выбранный светильник, каждая полка, каждая мелочь были частью моего мира. Это было моё пространство, где я возвращалась после работы, варила кофе и читала на диване, где принимала подруг и планировала будущее.
Мама заходила редко.
— Далеко от нас, — говорила она. — И зачем тебе одной столько места?
Настя приходила чаще. Разглядывала мой ремонт, вздыхала:
— Как у тебя красиво, Вер. Я бы тоже так хотела...
— Ты можешь сделать так же, — отвечала я. — Найди работу, копи деньги.
Она морщилась:
— Зачем мне работа? Я же замуж выйду.
Да, она всё ещё жила этой мечтой. Работала администратором в салоне красоты — не ради денег, а чтобы «расширять круг знакомств». Меняла парней как перчатки. Каждый раз мама ахала: «Может, этот?», а через месяц Настя объявляла: «Не подходит».
Я не осуждала. Мне было жаль её, если честно. Она готовилась всю жизнь к одной роли и не знала, кто она вне этой роли.
В то весеннее утро я собиралась на работу, когда раздался звонок в дверь. Открыла — на пороге стояла мама с двумя огромными хозяйственными сумками.
— Мам? Ты что так рано?
Она прошла мимо меня, не снимая туфель, прямо в комнату. Я пошла следом, недоумевая.
— Мам, что случилось?
Она открыла мой шкаф и начала доставать вещи, складывая их в сумки. Свитера, джинсы, футболки — всё летело в кучу.
— Мама, ты что делаешь?!
Я попыталась остановить её, но она отстранила мою руку.
— Помогу собраться. У тебя же вечно времени нет.
— Собраться? Куда?
Она обернулась. Лицо её было спокойным, даже решительным. Таким оно бывало, когда она принимала «важные решения».
— Квартиру отдашь сестре — ей семью строить, а ты и на съёмной поживёшь, — сказала мать, протягивая мне сумки с вещами.
Я застыла. В первый момент мне показалось, что я ослышалась.
— Что?
— Настя выходит замуж, — объяснила мама, продолжая складывать мои вещи. — Познакомилась с хорошим парнем, Денисом. Серьёзные отношения. Им нужно где-то жить.
— И поэтому она займёт мою квартиру?
Мама вздохнула, как будто я была глупым ребёнком.
— Вера, ты же умная девочка. Посчитай сама: Насте двадцать два, это её шанс. У неё будет семья, может, дети. А тебе что — ты сама себя обеспечишь. У тебя работа, зарплата. Снимешь квартиру.
— Снять квартиру в нашем городе это стоит минимум тридцать тысяч. Это почти половина моей зарплаты.
— Ну и что? Молодым сложнее. Им помочь нужно.
Я смотрела на маму и не узнавала её. Вернее, узнавала слишком хорошо. Всю жизнь она так делала — отдавала Насте лучшее, а мне объясняла, почему я должна довольствоваться остатками.
— Мам, а почему они сами не снимут квартиру? Или его родители не помогут?
Мама отвела взгляд.
— У него ситуация сложная. Родители в области живут. А снимать... — она помолчала. — Мы боимся спугнуть его. Понимаешь? Если у Насти будет квартира, он точно останется. Привяжется.
Меня затошнило. Буквально.
— Привяжется? Квартирой? Вы серьёзно хотите купить ей мужа моей жилплощадью?
— Не груби! Я твоя мать! Я лучше знаю!
— Эту квартиру мне бабушка оставила! Мне! В завещании написано моё имя!
— Бабушка бы поняла, — мама сжала губы. — Она бы хотела, чтобы в семье мир был. Чтобы Настя счастлива была.
— А я? Мне что, задохнуться от счастья, когда меня выселяют из собственной квартиры?
— Грубиянка! — мама замахнулась на меня сумкой, но не ударила. — Я не для себя стараюсь! Для вас! Для семьи!
Я глубоко вдохнула. Руки тряслись. Внутри клокотало всё, что копилось годами — обида, злость, непонимание.
— Дай мне день, — сказала я тихо.
— Что?
— Один день. Чтобы всё обдумать, собраться нормально. Вечером скажу тебе решение.
Мама прищурилась, недоверчиво.
— Ты согласна?
— Я сказала — дай мне день.
Она колебалась, но потом кивнула.
— Хорошо. День так день. Только помни — я для твоего же блага. Настя младшая, ей помощь нужна. А ты сильная, справишься.
Когда за ней закрылась дверь, я легла на пол посреди комнаты и просто лежала, глядя в потолок. Сильная. Справишься. Как же я устала от этих слов.
В час дня я вызвала мастера. К вечеру в моей двери стояли новые замки — хорошие, надёжные, с защитой от взлома. Я переложила вещи обратно в шкаф, аккуратно разложила их по полочкам.
Потом достала документы на квартиру и перечитала бабушкину записку. «Веруня, эта квартира тебе». Спасибо, бабуль. Спасибо, что увидела меня.
Мама вернулась на следующий день ближе к вечеру. Я услышала, как она вставляет ключ в замок. Потом возню, недоуменное сопение, звук падающих на пол ключей.
— Вера! — крикнула она. — Вера, открой! Что с замком?!
Я подошла к двери, но не открыла.
— Я поменяла замки, мам.
Тишина. Потом:
— Что?!
— Я подумала. Я никуда не съеду. Это моя квартира. Мне её бабушка оставила. И я не собираюсь отдавать её Насте, чтобы вы на неё мужа ловили.
— Ты... — мама задохнулась. — Открой немедленно!
— Нет. Если хочешь меня выселить — приходи с участковым, с судебным приставом. С документами. Тогда поговорим. А так я не отдам свою собственность избалованной сестре, которая всю жизнь ждёт принца вместо того, чтобы самой что-то построить.
— Я тебе не прощу этого! — голос мамы сорвался на крик. — Ты эгоистка! Чёрствая, бессердечная! Настя плакала всю ночь!
— А я плакала всю жизнь, мам. Только ты не замечала.
Я слышала, как она ходит по лестничной клетке, тяжело дыша. Потом тишина. Потом шаги вниз.
Я села на пол спиной к двери и заплакала. Не от жалости к себе — от облегчения. Я впервые в жизни сказала маме «нет». И не сломалась.
Полгода мы не разговаривали. Мама присылала мне сообщения раз в месяц: «Ты всё ещё моя дочь, но я разочарована». Настя написала один раз: «Ты разрушила мне жизнь». Я не отвечала.
Подруги говорили, что я правильно поступила. Коллеги — что я молодец. Но по ночам я всё равно сомневалась. Может, я правда эгоистка? Может, надо было уступить, для семьи?
Но потом вспоминала мамины слова про «привязать квартирой», и сомнения рассеивались. Нельзя строить счастье на лжи. Нельзя покупать любовь жилплощадью.
Приглашение на свадьбу пришло в сентябре. От Насти. Короткое: «Выхожу замуж. Приходи. Прошлое — прошлое».
Я пошла. Не знаю зачем. Может, из любопытства. Может, от тоски по семье.
Свадьба была скромной, в небольшом кафе. Настя выглядела красиво — светлое платье, профессиональный макияж, причёска. Но глаза... В них было что-то новое. Спокойствие. Уверенность.
Жених оказался невысоким кудрявым парнем в очках, с застенчивой улыбкой. Программист, как оказалось. Он смотрел на Настю так, будто она была для него всем миром.
Мама сидела за столом и делала вид, что не замечает меня. Я села в дальнем углу.
После первого тоста Настя подошла ко мне.
— Спасибо, что пришла.
— Поздравляю, — я улыбнулась. — Он... кажется хорошим.
Настя кивнула, и вдруг её глаза наполнились слезами.
— Тот, первый... Денис... Он ушёл, когда узнал, что у меня своей квартиры нет.
Я молчала.
— Мне было так больно, Вер. Я думала, умру от этой боли. Но потом... — она вытерла слезу. — Потом я поняла, что ты была права. Нельзя покупать любовь. И тогда я познакомилась с Мишей. Мы съёмную квартиру снимаем вместе. Пополам платим. Я устроилась на нормальную работу, в рекламное агентство. Оказывается, у меня талант к SMM. — Она засмеялась сквозь слёзы. — Представляешь? Я всю жизнь думала, что мне ничего не нужно, кроме мужа. А оказалось, я могу сама. Как ты.
Я обняла сестру.
— Я горжусь тобой.
— А я злилась на тебя. Но теперь понимаю — ты спасла меня. Если бы не ты, я бы вышла за Дениса. За человека, которому я нужна была только с квартирой. А Миша... Он любит меня. Просто меня.
Мама подошла к нам ближе к концу вечера. Стояла рядом, молча. Потом сказала:
— Может, я была не права.
Не извинение. Но для мамы — прорыв.
— Может, — я пожала плечами.
— Я просто хотела как лучше. Для неё.
— Я знаю, мам.
Мы помолчали. Потом она неловко обняла меня.
— Ты всё-таки умная, — сказала она. — Хоть и упрямая.
— Это я в тебя, — улыбнулась я.
Мама хмыкнула, но тоже улыбнулась.
Домой я возвращалась поздно. Открыла дверь своей квартиры — моей отвоёванной квартиры — и включила свет. Чайник, диван, книжная полка. Моя жизнь. Моя территория. Моё пространство.
Я сварила кофе и села у окна. Внизу горели фонари. Где-то там были мама с Настей, возвращающиеся с праздника. Где-то там была целая жизнь — сложная, запутанная, болезненная.
Но здесь, в этих сорока метрах, была я. Сильная не потому, что должна быть сильной для других. А потому что выбрала быть сильной для себя.
И это было главное.
Я допила кофе и подошла к шкафу. На полке лежала бабушкина фотография в рамке. Я поставила её на тумбочку, рядом с кроватью.
— Спасибо, бабуль, — прошептала я. — За всё.
В квартире было тихо. Спокойно.
Я дома.