— Ника, я всего на два часа, — Олег застёгивал куртку, даже не глядя в мою сторону. — Лена хочет поговорить о маминых вещах.
Я стояла у плиты, помешивая суп, и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Лена. Сестра мужа. Женщина, которая последние полгода вдруг вспомнила о существовании родного брата и его квартиры.
— О вещах? — я обернулась. — Олег, она же в прошлый раз про вещи не говорила. Она говорила про метры.
— Не начинай, пожалуйста, — он избегал моего взгляда. — Лена просто хочет разобраться с наследством. Это нормально.
Нормально. Мне хотелось засмеяться. Нормально, что женщина восемь лет ни разу не поинтересовалась, как мы живём, а теперь приезжает с папкой документов и взглядом оценщика? Нормально, что мой муж каждый раз, когда речь заходит о его сестре, превращается в испуганного мальчика?
Я промолчала. Олег ушёл, а я осталась наедине с кипящим супом и мыслями, которые кипели не меньше.
Мы купили эту квартиру... нет, не купили. Олег получил её от отца в девяносто восьмом, когда тот умер от инфаркта. Тогда Лене было двадцать, Олегу семнадцать. Она уже училась в торговом колледже и снимала комнату с подругой, строила самостоятельную жизнь. Олег остался с матерью. Квартиру оформили на него — так решила Тамара Ивановна. Лена тогда не возражала. Она вообще редко появлялась, была занята своей жизнью, своим первым браком, карьерой в сетевом магазине.
А мы с Олегом познакомились в две тысячи восьмом, поженились в две тысячи десятом. Я въехала в эту трёшку в панельной девятиэтажке как в свой дом. Мы делали ремонт на мои деньги — Олег тогда только начинал работать программистом, зарплата была скромной. Я клеила обои, выбирала плитку, таскала по строительным рынкам мешки со штукатуркой. Это был мой дом. Наш дом.
И вот теперь Лена, разведённая, с претензиями к жизни и пустым кошельком, вспомнила про родительское наследство.
Звонок в дверь прозвучал резко, как приговор.
Я открыла. Лена стояла в дорогом, но поношенном пальто, с сумкой явно из китайской подделки и улыбкой, в которой не было ни капли тепла.
— Привет, Вероника, — она прошла мимо, не дожидаясь приглашения. — Одна дома? Где Олежка?
— Пошёл за хлебом, — я соврала машинально.
Лена окинула взглядом прихожую, потом кухню. Я видела, как она оценивает каждую деталь: новый линолеум, перекрашенные стены, технику.
— Неплохо устроились, — она присела за стол, не снимая пальто. — Ремонтик сделали?
— Пять лет назад, — я села напротив, скрестив руки. — Что ты хотела, Лена?
Она достала из сумки папку, положила на стол между нами, как карту в покерной игре.
— Я хочу разобраться с этой квартирой, — её голос стал жёстче. — По закону половина моя. Папа не оставил завещания, значит, доли равные.
У меня перехватило дыхание. Я знала, к чему она клонит последние месяцы, но слышать это вслух, в моей кухне, было как удар.
— Лена, ты серьёзно? Ты восемь лет даже не поздравляла нас с праздниками, а теперь вспомнила про доли?
— А что тут такого? — она пожала плечами. — Жизнь изменилась. У меня развод, съёмная квартира, кредиты. А тут целая трёшка простаивает.
— Простаивает? — я почувствовала, как во мне поднимается ярость. — Мы здесь живём! Я тут каждую стену своими руками...
— Вероника, не надо драмы, — Лена перебила меня холодно. — Я не выгоняю вас. Я просто предлагаю цивилизованное решение. Оформляем раздел, я получаю свою половину, вы платите мне аренду или выкупаете мою долю.
Аренду. В своём доме. Выкупаете долю — на какие деньги? У нас ипотека ещё не выплачена за машину, я только-только начала откладывать на...
— Сколько? — спросила я, чувствуя, как холодеют руки.
— Рыночная стоимость половины — около четырёх миллионов, — Лена достала калькулятор, будто обсуждала покупку стирального порошка. — Или аренда — тысяч тридцать в месяц. За половину. Я не жадная.
Четыре миллиона. Тридцать тысяч в месяц. Слова, которые обрушились на меня, как снежная лавина.
В дверь вошёл Олег с пакетом хлеба. Увидел Лену, побледнел.
— Лен, ты чего так рано? Мы же договорились...
— Я с Вероникой всё обсудила, — Лена встала, застёгивая пальто. — Думайте. У вас неделя.
Она ушла, оставив после себя запах дешёвых духов и папку с документами.
Олег стоял в дверях, глядя на меня виноватым взглядом.
— Ника, я не думал, что она так...
— Ты знал, — я встала, чувствуя, как подгибаются ноги. — Ты знал, что она придёт с этим, и ничего мне не сказал.
— Я хотел сначала с ней поговорить, решить всё мирно...
— Мирно? — я засмеялась, и этот смех прозвучал странно, почти истерично. — Олег, она требует четыре миллиона или тридцать тысяч аренды! За квартиру, в которой она ни дня не прожила!
— Ну... формально она права, — он опустил глаза. — Папа не оставил завещания, и по закону...
Я не дослушала. Развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
Я не спала. Лежала в темноте и думала. О том, как клеила обои в этой спальне, как мы с Олегом смеялись, когда я уронила банку с краской на пол. О том, как я каждое утро выхожу из этой комнаты на кухню, где теперь стоял запах чужих претензий.
А потом я вспомнила.
Старый шкаф в коридоре. Тот, что мы никогда толком не разбирали, потому что там лежали вещи Тамары Ивановны — свекровь переехала к своей сестре два года назад, но коробки с бумагами оставила здесь.
Я встала в четыре утра, пока Олег спал, и полезла в этот шкаф.
Пыль. Старые фотографии. Папки с квитанциями за коммунальные услуги десятилетней давности. И в самой глубине, в пожелтевшем файле — документ.
Завещание. На имя отца Олега. Составлено в тысяча девяносто седьмом. За год до его смерти.
Я читала строчки, и с каждым словом внутри что-то оттаивало, возвращалось к жизни.
«Всё моё имущество, включая квартиру по адресу... завещаю сыну, Олегу Викторовичу...»
Утром я положила копию завещания на стол перед Олегом.
— Где ты это взяла? — он смотрел на бумагу, как на привидение.
— В шкафу. Твоя мама, видимо, забыла про него.
Олег молчал. Потом взял телефон и позвонил Лене.
— Приезжай. Нам нужно поговорить.
Лена приехала через час. Уверенная, с той же папкой под мышкой.
— Ну что, решили выкупать? — она даже улыбнулась.
Я протянула ей копию завещания.
— Нет. Решили показать тебе, что твоя «доля» существует только в твоей голове.
Лена взяла бумагу, пробежала глазами. Лицо её менялось — от уверенности к недоумению, от недоумения к ярости.
— Это... откуда? Почему мама мне не сказала?
— Наверное, надеялась, что ты не будешь вымогать деньги у родного брата, — я сказала это спокойно, почти равнодушно.
Лена вскочила, швырнув бумагу на стол.
— Вы меня подставили! Это подделка!
— Проверь, — Олег впервые за все эти дни посмотрел на сестру жёстко. — Можешь идти к нотариусу. Можешь в суд. Но эта квартира — моя. И это было решено давно.
Лена стояла, тяжело дыша, потом схватила сумку и ушла, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла.
Мы остались вдвоём. Олег смотрел на меня, и в его глазах было что-то новое — не вина, не страх. Уважение.
— Спасибо, — сказал он тихо.
— Не за что, — я налила себе чай. — Просто запомни: я не буду молчать, когда кто-то пытается отобрать у меня мой дом.
Он кивнул.
Вечером пришло сообщение от Лены: «Это ещё не конец».
Я удалила его, не ответив.
Конец или нет — но я знала теперь точно: я не та женщина, которая будет стоять в стороне, пока решают её судьбу. Я та, кто сама решает. И эта квартира, с её облезлыми углами и скрипучим паркетом, с запахом моего ремонта и наших общих вечеров — она моя. Наша. И я её отстояла.
Олег обнял меня на кухне, и я впервые за много дней почувствовала, что мы действительно вместе. Не он с одной стороны баррикад, я с другой, а вместе.
А Лена... Лена пусть ищет свои миллионы где-нибудь ещё.