Последняя ночь. Тишина перед бурей
Ночь, притаившаяся за окнами квартиры Орлова, была густой и беззвёздной, словно город укрыли чёрным бархатом. Внутри царил иной мир — мир, сотканный из мерцания мониторов, шелеста бумаг и напряжённого гула процессоров. Воздух был спёртым и тяжёлым, пропахшим озоном от перегретой техники и горьким чаем, который они пили, чтобы не сомкнуть глаз.
Лев Орлов сидел, сгорбившись над клавиатурой, его худая спина напоминала тетиву лука, готовую лопнуть. Тени под его глазами были фиолетовыми и глубокими, как провалы в иное измерение. Пальцы, тонкие и нервные, порхали по клавишам, вбивая последние переменные в модель, от которой теперь зависело всё.
— Лёвушка, — голос Каменева прозвучал тихо, но в этой тишине он грянул, как выстрел. — Всё готово. Осталось дождаться рассвета. Тебе нужен сон.
— Не могу, — ответил Орлов, и его голос был хриплым шёпотом, доносящимся из глубины колодца. — Если я ошибся в коэффициенте трения асфальта... если погрешность...
— Ты не ошибся, — Каменев подошёл и положил руку на его напряжённое плечо, ощущая под тонкой тканью свитера острый угол лопатки. Он достал из каркамана брелок, безделушку в виде флешки. — Держи. Здесь всё. Резервная копия. На всякий... пожарный.
Орлов, не глядя, взял брелок. Его пальцы, холодные и влажные, на мгновение коснулись ладони Каменева. Он сунул его в карман своей поношенной куртки, висевшей на спинке стула, как брошенная шкура. Он не видел, как взгляд Каменева, твёрдый и отрешённый, на секунду задержался на этом жесте. Внутри пластикового корпуса, словно второе, крошечное и тревожное сердце, ритмично мигал светодиод GPS-маячка.
Час спустя, убедившись, что физик наконец рухнул в забытье на походной кровати, Каменев вышел. У подъезда, куря в темноте, стоял крепкий парень в просторной ветровке.
— Никого не впускать, никого не выпускать. Он ценнее иконки в Успенском соборе. Понял?
— Так точно, товарищ следователь, — кивнул тот, пряча окурок в карман.
Утро, окрашенное адреналином
Каменев вернулся на рассвете. Небо на востоке было цвета синяка — грязно-сиреневое, с багровыми подтёками. У подъезда его ждал тот же парень, но теперь его лицо было цвета бетона, а в глазах плавала немой ужас.
— Товарищ следователь... Пропал. Я... я не понимаю...
— Как пропал? — у Каменева всё внутри сжалось в ледяной ком. — Говори!
— Я заступил в шесть. В семь принёс ему завтрак из столовой. Постучал — не открыл. Решил, спит крепко. В восемь... в восемь заколотилось сердце, вскрыли дверь... Квартира пуста.
Каменев влетел в квартиру, сметая парня с пути. Воздух был спёртым и неподвижным. На столе стоял нетронутый стакан с чаем, на поверхности плавала жирная радужная плёнка. Раскладушка была смята. Куртки на стуле не было. Маячок...
Он схватил планшет, сдирая с экрана защитную плёнку. Карта, зелёная сетка улиц... И одна-единственная алая точка. Она была далеко от Северного обхода. Она ползла по тонкой нитке трассы, уходящей вглубь Куршской косы, в самое сердце молчаливых лесов и песчаных дюн.
Сердце тьмы
Он мчался по пустынному утреннему шоссе, вжимаясь в руль так, что пальцы затекали. Мир за окном был нереальным, застывшим кадром: придорожные сосны, будто вырезанные из серого картона, редкие фургоны с молоком, туман, стелющийся по низинам. В ушах стоял оглушительный звон тишины, прерываемый лишь ровным гулом мотора и сухим щелчком его собственного сердца. Взгляд прикипел к планшету, где алая точка, его пульсирующая пуповина к Лёвушке, замедлила ход, дрогнула и замерла в глухой чащобе.
— Собирайте группу! Всех, кто свободен! Координаты передаю! — его голос в трубке был чужим, сдавленным, лишённым всяких интонаций, кроме команды.
Барак притаился в глубине леса, как старый, гнилой гриб на теле здорового дерева. Стены, обитые потёртым шифером, крыша, просевшая от времени и тяжести мхов. Тишина вокруг была неестественной, мёртвой — ни птиц, ни стрекотания насекомых.
Их влёт ворвался в эту тишину, взламывая её, как стекло. Удар — и дверь, скрипнув, рухнула внутрь, вырвав из полу облако трухи и ржавых гвоздей.
Их глазам открылось зрелище, от которого кровь стыла в жилах. Вдоль стен, на корточках, сидели семнадцать человек. Мужчины, женщины, подросток. Они сидели неподвижно, уставившись в одну точку, их зрачки были расширены до предела, поглотив радужку. Они не реагировали на свет, на шум, на вторжение. Они были пусты, как ракушки, из которых вынули моллюска. В их жилах ещё текла кровь, но души в них не было.
А в центре этого круга, под одинокой лампочкой, висящей на проводе и отбрасывающей пляшущие тени, стояли двое. Орлов, с лицом, высеченным из мрамора страха. И она. Анна. Та самая, что с умными, проницательными глазами говорила в камеру о тайнах города. Теперь в её руке был охотничий нож, и лезвие его прижималось к бьющейся жилке на шее Льва.
— Анна? — имя вырвалось у Каменева, пробившись сквозь ледяной панцирь шока. — Это... твоих рук дело?
— До самого финала, товарищ следователь, — её голос был удивительно спокоен, почти ласков. — Ваша вера в чудо, ваша жажда разгадки... Это был лучший союзник. Все эти резонансы, гравитационные вихри... Красивый миф для учёного, который слишком горд, чтобы признать, что им манипулируют.
И она поведала им историю. О секте «Дети Перкунаса». О древнем боге земли и молчания — Уммо. О том, что прогнивший мир технологий нужно очистить, принеся в жертву восемнадцать душ. Их души станут семенами для нового мира. А разум Орлова, его гениальный, кристальный ум, должен был стать тем самым зеркалом, через которое на этот мир впервые взглянет сам бог.
— И вы ради этого... этого бреда... убили семнадцать человек? — голос Каменева сорвался на хрип.
— Не убила! — вспыхнула она, и в её глазах впервые блеснул настоящий, неистовый огонь. — Я их сохранила! Они чисты, их души свободны от скверны! Они — сосуды! А его разум... его разум станет линзой, что соберёт свет божества!
И тут Каменев увидел. Увидел не фанатичку, не монстра. Он увидел в её глазах ту же боль, то же отчаяние, что грызло и его все эти годы. Боль от несовершенства мира.
— Анна, посмотри на него! — он сделал шаг вперёд, опуская пистолет, распахивая ладони, становясь беззащитным. — Он же ребёнок. Больной, затравленный ребёнок, который просто хотел докопаться до истины. Разве таким должен быть твой чистый сосуд? Ты вела меня сюда, потому что сомневалась! Потому что искала иной путь!
— Другого пути нет! — её рука дрогнула, и по шее Орлова поползла тонкая алая ниточка.
— Есть! — Каменев нашёл её слабость. Её истинную суть. — Ты же блогер! Ты не палач. Ты — голос. Ты годами доносила правду до людей, пыталась изменить мир словами, а не кровью! Ты можешь остановить это. Сейчас. Со мной. Давай закончим эту тьму. Вместе.
Что-то дрогнуло в её лице. Маска фанатизма дала трещину, и на миг в её глазах мелькнула та самая девушка — умная, одинокая, отчаянно ищущая ответы. Борьба длилась вечность. И тогда, с тихим, похожим на стон звуком, нож выскользнул из её ослабевших пальцев и с глухим лязгом упал на грязный пол.
Зеркало для Бога
Кабинет Глухова показался Каменеву на удивление тесным. И дело было не в размерах — просторное помещение с видом на Москву-реку вдруг наполнилось до отказа незримым давлением. Помимо Глухова, за столом сидел ещё один человек. Худой, с гладко зачёсанными седыми волосами и лицом, на котором время не оставило ни единой эмоции, лишь сетку мелких морщин у глаз. Он не представился. Он просто был. И его молчаливое присутствие перевешивало всё.
— Садись, Артем, — Глухов указал на стул. Его голос был усталым, без привычной стали. — Знакомься. Это Михаил Иванович. Коллега из… смежной службы.
Каменев медленно опустился на стул, чувствуя, как под ним уходит почва. Он только что закрыл дело, спас человека, а его встречали как провинившегося школьника.
— Объясните, — коротко бросил он, глядя на Глухова, но чувствуя на себе тяжёлый, оценивающий взгляд «смежного коллеги».
— Объясним, — кивнул Глухов. Он отодвинул папку с делом Орлова. — Ты был прав, Артем. Орлов — гений. И он был прав насчёт резонанса. Но не того, о котором он думал. Не гравитационного. Информационного.
Михаил Иванович впервые заговорил. Его голос был тихим, ровным, без единого лишнего обертона, словно работающий холодильник.
— Ваша «секта», товарищ Каменев, была филиалом. Небольшим, но очень шумным. За вашей Анной стояли другие люди. Не фанатики с ножами, а люди в костюмах, с аналитическими отчётами и бюджетами на черные операции. Их цель была не разбудить древнего бога. Их цель — усыпить бдительность целой страны.
Он сделал паузу, давая словам осесть.
— Они создавали красивый, громкий, отвлекающий миф. Миф о «калининградском феномене». Пока все СМИ и твои блогеры сходят с ума по НЛО и порталам, пока следователи бегают за призраками, очень удобно проводить реальные операции. Перебрасывать агентов. Внедряться в инфраструктуру. Их «жертвоприношение» было спектаклем для зрителей, среди которых был и ты.
Каменев сидел, окаменев. Вся его боль, его ярость, его отчаянная вера в спасение Лёвушки — всё это оказалось шестерёнкой в чужом, гигантском механизме.
— Твой психологический портрет, Артем, — снова взял слово Глухов, и в его голосе прозвучала неподдельная, горькая жалость, — показывал, что ты не успокоишься, пока не докопаешься до сути. Но если суть окажется скучной, бюрократической, ты закроешь дело. А если тебе подбросить красивую, сложную тайну с гениальным учёным в центре… ты пойдёшь до конца. Ты станешь нашим лучшим свидетелем. Твоя искренняя вера в бред Орлова была самым убедительным доказательством для всех остальных, что следствие идёт по ложному пути.
— Вы… вы использовали меня, — голос Каменева был беззвучным шёпотом. — Вы использовали его. Вы знали, что он невиновен, и позволили ему стать мишенью.
— Мы его защищали, — поправил Михаил Иванович. — Водитель-актёр, охрана у подъезда… это была наша страховка. Чтобы твой гений не пострадал по-настоящему. Мы позволили спектаклю дойти до кульминации, чтобы выявить всех действующих лиц. И мы их выявили. Благодаря тебе.
В кабинете воцарилась тишина. Каменев смотрел на этих двух людей, которые играли в шахматы целыми судьбами, и видел не злодеев, но холодных, безжалостных хирургов, ампутирующих одни жизни ради спасения организма под названием «государство».
— Орлов? — спросил он, уже почти не надеясь.
— С ним всё хорошо. Ему предложили работу. В закрытом НИИ. Там его талант принесёт реальную пользу, а не станет разменной монетой в информационной войне, — сказал Глухов. — А тебе… извини, Артем. Служба такая.
Каменев поднялся. Ноги были ватными. Он посмотрел на Глухова, потом на бесстрастное лицо Михаила Ивановича.
— Я понял, — он повернулся и пошёл к выходу, не прощаясь. Рука уже лежала на ручке двери, когда он обернулся в последний раз.
— А книга? — спросил он. — Шиллер. Это вы?
Михаил Иванович впервые за всё время позволил себе нечто, отдалённо напоминающее улыбку.
— Нет, — ответил он. — Это была их идея. Очень, знаешь ли… поэтично. Прекрасная метафора. Прусское прошлое, немецкий классик… нам это было только на руку.
Каменев вышел. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, отделяя его от мира, где правда была всего лишь инструментом, а спасение — побочным продуктом операции. Он был свободен. Но эта свобода была похожа на пустоту.
КОНЕЦ.