Тишина лавки «У забытых теней» после истории с ключом была звенящей, будто отзвук того самого рокового щелчка затихал в пыльных углах. Воздух, насыщенный вкусом навязчивости и незавершенности, медленно оседал. Аглая стояла, ощущая холодную полировку ключа под подушечкой пальца. Он утолил свой голод, найдя новую, более сложную дверь, и теперь ждал следующего одержимого, чтобы продолжить свою бесконечную работу.
Ее взгляд, скользя по бесконечным рядам полок, остановился на старом метрономе. Он был сделан из темного, почти черного дерева, с простыми, строгими формами. Шкала с делениями была стерта, цифры нечитаемы. Маятник, тяжелый и блестящий, был сделан не из металла, а из отполированной до гладкости кости, желтоватой и испещренной мельчайшими трещинами. Он давно замер, покрытый бархатным слоем пыли. Но в тот миг, когда мутно-янтарные глаза Аглаи коснулись его, маятник дрогнул. Не от сквозняка, а изнутри, словно сердце механизма сделало один последний, отчаянный толчок. Он качнулся ровно один раз, справа налево, и издал при этом не металлический, а глухой, костяной щелчок. Раз. Звук был негромким, но невероятно четким, будто отмерившим секунду, выделенную специально для этого момента.
Аглая почувствовала не намерение, как от ключа, и не жажду, как от фонаря. Она почувствовала ритм. Нетерпеливый, неумолимый, как тиканье часов на эшафоте. Этот метроном не отсчитывал время. Он его подгонял. Он был воплощением спешки, цейтнота, панического страха опоздать, упустить, не успеть. Он жаждал не разрушения барьеров, а тотального контроля над самым неуловимым — над временем, что утекает сквозь пальцы.
Скрип двери прозвучал в такт этому беззвучному ожиданию. В лавку вошла женщина. Ее звали Светлана. Менеджер проекта, живущая в мире дедлайнов, KPI и бесконечных планерок. Ее жизнь была расписана по минутам, каждый отрезок времени должен был быть заполнен полезным действием. Она забежала в лавку случайно, спасаясь от внезапного ливня, но ее поза — сжатые плечи, нервный взгляд на часы — выдавала в ней вечного заложника времени.
— Минуточку, я просто посмотрю, — бросила она, и ее глаза сразу же выхватили из хаоса предметов метроном. Его строгая, функциональная форма привлекла ее перфекционистское сознание. Беспорядок лавки вызывал у нее тревогу, а этот предмет сулил иллюзию контроля.
— Он не для музыки, — тихо сказала Аглая, появляясь рядом так бесшумно, что Светлана вздрогнула. — Он для души. Он помогает… навести порядок. Расставить все по своим местам. Но его ритм бывает слишком настойчив.
Светлана не слушала. Она уже взяла метроном в руки. Дерево было на удивление теплым. Она установила маятник в крайнее положение и отпустила его.
Щелчок. Раз.
Щелчок. Два.
Ритм был идеальным, гипнотическим. Светлане показалось, что суматошные мысли в ее голове вдруг выстроились в стройный ряд. Она почувствовала прилив уверенности.
— Я беру его, — заявила она, уже не выпуская метроном из рук. — Для кабинета.
Первый день был волшебным. Светлана ставила метроном на стол во время работы. Его мерное тиканье структурировало день. Она успевала все, ее решения были точными, подчиненными этому ритму. Она ложилась спать и засыпала под его звуки, которые теперь звучали в ее голове.
Но вскоре ритм начал ускоряться. Почти незаметно. Щелчок-щелчок-щелчок. Сначала Светлана этого не осознавала, но ее собственные движения стали резче, речь быстрее. Она начала требовать от подчиненных мгновенной реакции, нервничала, если разговор затягивался на лишние тридцать секунд. Ее жизнь превратилась в гонку. Она ела на ходу, проливая кофе на блузку, говорила по телефону за рулем, срывалась на близких. Метроном стоял на тумбочке у кровати, и его стук сливался с бешеным биением ее сердца.
Однажды ночью она проснулась от того, что стук стал оглушительным. ТИК-ТАК-ТИК-ТАК! Он заполнил всю комнату, вытеснив все другие звуки. Светлана в ужасе вскочила и попыталась остановить маятник. Но он не поддавался. Костяной грузик с силой бился о корпус, угрожая разбить его. И тогда она увидела нечто ужасное: тени в комнате двигались в такт этому ритму. Тень от стула качалась, как маятник. Тень от вазы на подоконнике пульсировала. Все вокруг подчинилось неистовому темпу.
Она пыталась выбросить метроном, но не могла. Рука не поднималась. Она поняла, что стала его частью. Ее дыхание, ее пульс, моргание век — все синхронизировалось с этим стуком. Мир вокруг нее начал меняться. Люди на улице двигались как ускоренная пленка, машины проносились с невообразимой скоростью. Она видела, как день сменяет ночь за считанные минуты, как на деревьях набухают и опадают почки. Время ускорялось, и она старела, ее кожа покрывалась морщинами, волосы седели на глазах. Она кричала, но звук не успевал вырваться из ее горла, растворяясь в вихре времени.
В своем последнем мгновении она увидела, как костяной маятник метронома раскачивается уже не из стороны в сторону, а по кругу, сливаясь с образом песочных часов, в которых последние песчинки ее жизни утекали в небытие.
Аглая в лавке почувствовала завершение. На полке, где стоял метроном, появилась едва заметная струйка пыли, осевшая в форме песочных часов, которые тут же рассыпались. Сам метроном вернулся на свое место. Но теперь он тикал едва слышно, даже без движения маятника. Его дерево стало еще темнее, а на костяном маятнике проступили новые, тонкие линии, похожие на годичные кольца, поглощенного им времени. Он стал тяжелее от украденных лет.
Хозяйка лавки «У забытых теней» провела рукой по корпусу, ощущая под пальцами ровный, ненасытный пульс. Затем ее взгляд упал на старую, потрепанную книгу в кожаном переплете без названия. Лежащая рядом перьевая ручка, которую никто не трогал десятилетиями, вдруг пошевелилась, и на ее острие выступила капля черных, как ночь, чернил.
Аглая повернулась к книге, и в ее мутных янтарных глазах вспыхнул новый, жаждущий знаний интерес. Она ждала следующего гостя. Следующего хранителя.
Цикл продолжался.