Тишина в лавке после истории со шкатулкой была недолгой. Ее нарушил новый звук – не серебристый смех, а низкий, глухой, настойчивый стук. Он доносился из угла, где стоял большой, неуклюжий сундук. Он был сколочен из потемневшего от времени дуба, стянут по углам широкими железными полосами, покрытыми бурыми пятнами ржавчины. Замок – массивный, висячий, безнадежно заклинивший – казалось, не просто запирал сундук, а сдерживал то, что было внутри. Стук был ритмичным, как биение огромного сердца, заточенного в темноте. Это был не просто звук. Это был вопрос. Немой, полный терпеливого, вымеренного веками ожидания.
Аглая подошла к сундуку и положила ладонь на шершавую древесину. Сквозь кожу она ощущала не вибрацию, а нечто иное – медленное, мощное движение, будто внутри перекатывались тяжелые шары или шевелилось что-то большое, свернувшееся клубком. От сундука не тянулись шлейфы чужих эмоций – ярости или страсти. От него веяло холодом глухой, абсолютной изоляции. Это был не сосуд для страстей, а тюрьма. И его обитатель хотел на свободу.
Дверь лавки отворилась, пропуская мужчину лет пятидесяти. Его звали Николай. Он был архивариусом, человеком, чья жизнь была посвящена систематизации, каталогизации и запиранию истории в аккуратные папки с шифрами. Его мир был миром порядка, и любое проявление хаоса – будь то беспорядок на столе или неразбериха в документах – вызывало в нем тихую, почти физическую боль. Он зашел в лавку «У забытых теней» случайно, следуя маршрутом своей обычной прогулки, и его взгляд сразу же, с магнетической силой, притянулся к сундуку.
— Здравствуйте, — сухо поздоровался он, не сводя глаз с массивного предмета. — Интересный экземпляр. Очень… основательный.
Аглая наблюдала за ним. Она видела, как в его глазах – глазах человека, привыкшего все раскладывать по полочкам – вспыхнул огонек одержимости. Сундук был для него высшим вызовом: хаос, который нужно упорядочить; тайна, которую нужно классифицировать; замок, который нужно открыть.
— Этот сундук обладает своей волей, — тихо сказала Аглая, подходя ближе. — Он не желает быть открытым. Он хранит то, что лучше оставить при себе. Некоторые двери, будучи однажды открытыми, уже не закрываются.
Но Николай не слышал. Его пальцы, длинные и костлявые, провели по железной оковке, смахнув ржавую пыль. Он уже мысленно примерял к замку отмычки из своего набора.
— Я возьму его, — заявил он, и в его голосе прозвучала не просьба, а констатация факта. — Мне интересно разгадать его секрет.
Аглая молча кивнула. Плата была принята. Истинная цена, как всегда, должна была быть выплачена позже.
Доставить сундук в квартиру Николая было непросто. Он был невероятно тяжелым, будто набитым свинцом. Николай поставил его в своем кабинете, посреди идеального порядка. Стук сразу же стал громче, навязчивее. Тук-тук. Тук-тук. Он отдавался в костях, мешал сосредоточиться. Для Николая это был не звук ужаса, а головоломка. Он достал свои инструменты – стальные крючки, тонкие сверла, масло. Он был уверен, что справится с любым замком.
Но замок не поддавался. Отмычки ломались, буравчики гнулись. Казалось, сам металл сопротивлялся вторжению. А стук тем временем менялся. Он становился то чаще, как испуганное сердце, то реже, как будто насмехаясь над его усилиями. По ночам Николаю начали сниться сны. Ему снилось, что он не открывает сундук, а, наоборот, замуровывает себя в тесном каменном мешке. Он просыпался с ощущением удушья и слышал тот же стук, но теперь он доносился уже не из кабинета, а из-под его собственной кровати.
Он стал одержим. Забросил работу. Его идеальный порядок начал рушиться: на столе пылились бумаги, книги валялись в беспорядке. Весь мир сузился до железного замка на дубовой крышке. Однажды, в припадке ярости, он схватил молоток и зубило и с силой ударил по защелке.
Раздался оглушительный треск. Но треснул не замок. Треснула крышка сундука. Из щели хлынул не свет, а густая, непроглядная тьма, которая не рассеивалась, а стелилась по полу, как черная вода. И стук прекратился. Воцарилась звенящая тишина, страшнее любого звука.
И тогда из щели выползло Первое Одиночество.
Оно не имело формы. Это была просто пустота, принимающая очертания того, что ее боялось. Для Николая, человека системы, оно приняло вид абсолютного, идеального беспорядка. Книги с полок поднялись в воздух и начали рваться на страницы, буквы срывались со строк и хаотично кружили по комнате. Стены его квартиры поползли, комната стала бесконечным лабиринтом из перемешанных предметов его же жизни. Он видел, как его собственные упорядоченные мысли материализуются в виде папок и карточек, а затем рассыпаются в прах. Он кричал, но звук не выходил за пределы этой черной пустоты, поглотившей его реальность. Он был не просто одинок. Он был изолирован в самом сердце хаоса, который ненавидел больше всего на свете. Сундук не содержал монстра. Он содержал саму концепцию забвения и изоляции, и теперь она поглощала своего «хранителя».
Через несколько дней соседи вызвали полицию. Дверь в квартиру Николая была заперта изнутри. Когда ее вскрыли, помещение было идеально чистым и пустым. Ни мебели, ни книг, ни самого Николая. Лишь в центре кабинета на полу лежала небольшая лужица ржавой воды, похожей на ту, что сочилась с железных оков сундука.
Аглая в своей лавке почувствовала завершение цикла. Она подошла к полке, где обычно стоял сундук. Он уже был там. Цельный, невредимый, как будто его и не увозили. Замок по-прежнему висел на своем месте. Но теперь, если прислушаться, из-под крышки доносился не одинокий стук, а два. Два сердца, отбивающих разный ритм в вечной, разделяющей их темноте. Сундук стал тяжелее.
Хозяйка лавки «У забытых теней» провела рукой по крышке, чувствуя прибавившуюся мощь изоляции. Затем ее взгляд упал на старый фонарь с матовым стеклом, стоявший на дальней полке. Внутри фонаря, пыльного и давно не зажигавшегося, вдруг промелькнул тусклый огонек, будто кто-то прошел с ним в глубине лавки, задев полки.
Аглая повернулась к фонарю, и в ее мутных янтарных глазах вспыхнул новый интерес. Она ждала следующего гостя. Следующего хранителя.
Цикл продолжался.