– Она снова это сделала, – голос Лизы был ровным, почти безжизненным. Она стояла у окна, глядя на мокрый асфальт, по которому лениво ползли огни машин.
Антон оторвался от ноутбука. Он сразу понял, о ком речь. В их трехкомнатной квартире уже полгода было только одно «она», затмившее собой всех остальных.
– Что сделала? – он задал вопрос с заранее заготовленной усталостью.
– Заглянула в мой кошелек. Я оставила сумку в прихожей, пошла в душ. Выхожу – она стоит над ней, как коршун. Увидела меня, отпрянула, начала что-то лепетать про то, что хотела платок свой найти. В моей сумке. Носовой платок.
Антон потер переносицу. Головная боль, ставшая его вечным спутником, запульсировала с новой силой.
– Лиз, ну может, она и правда что-то искала. Мама не в себе немного в последнее время.
– Она абсолютно в себе, Антон. Даже слишком. Она проверяет, сколько я потратила. Вчера она комментировала чек из продуктового, сегодня решила лично провести ревизию наличности. Что будет завтра? Она начнет проверять мои карманы перед выходом на работу?
Лиза повернулась. Ее обычно живое лицо с высокими скулами и упрямым подбородком казалось серым и изможденным. Темные круги под глазами, которые не мог скрыть даже тональный крем, стали еще заметнее. Она работала в крупной логистической компании, вела сложные проекты, общалась с десятками людей в день, решала проблемы, ворочала цифрами, а приходя домой, в собственную, на свои кровные купленную квартиру, превращалась в затравленного зверька.
– Поговори с ней, – попросила Лиза уже в сотый раз. – Объясни ей, что это моя территория. Моя. Сумка. Моя жизнь.
– Я поговорю, – пообещал Антон, зная, что этот разговор будет похож на попытку вычерпать море ложкой.
Его мать, Галина Ивановна, переехала к ним полгода назад. Временно. После смерти отца Антона ее двухкомнатная квартира в старом фонде показалась ей слишком большой и пустой. Сестра Антона, Света, тут же заявила, что у нее «ипотека, двое детей и муж на грани нервного срыва», и принять мать она никак не может. Так Галина Ивановна, маленькая, сухонькая женщина с цепкими, все подмечающими глазками и вечно поджатыми губами, оказалась в просторной трешке Лизы.
Квартиру Лиза купила за два года до свадьбы. Долго копила, во всем себе отказывала, взяла небольшой кредит, который выплатила досрочно. Это была ее гордость, ее крепость, ее личное достижение. Она сама выбирала каждый гвоздь, каждый оттенок краски на стенах. И теперь ее крепость была в осаде.
Галина Ивановна не двигала мебель и не меняла шторы. Она действовала тоньше. Ее оружием были вздохи, многозначительные паузы и фразы, брошенные как бы невзначай.
«Конечно, в ваше время можно себе позволить готовые ужины покупать. Мы-то все сами, все своими ручками. Потому и здоровее были», – говорила она, с укоризной глядя на контейнер с едой из доставки.
«Платье новое, Лизонька? Красивое. Наверное, стоит как вся моя пенсия. Ну ничего, работаешь – можешь себе позволить», – и в голосе сквозило такое вселенское страдание, будто Лиза отняла у нее последний кусок хлеба.
Она никогда не повышала голоса. Ее тихий, вкрадчивый голос проникал под кожу, как яд. Она создавала в доме атмосферу постоянного тихого недовольства. Лиза чувствовала себя вечно виноватой: за то, что много работает, за то, что мало бывает дома, за то, что тратит свои же деньги, за то, что не так воспитывает их с Антоном пятилетнего сына Егора.
– Мама говорит, ты совсем перестал ей звонить, – сказала как-то Света, когда Антон позвонил ей сам.
– Света, я живу с ней в одной квартире. Я вижу ее двадцать четыре часа в сутки.
– Ну и что? Ей внимания не хватает. Она жалуется, что вы с Лизой ее совсем забросили. Сидит одна в своей комнате целыми днями.
– Ее комната – это бывший мой кабинет, в котором я теперь не могу работать, потому что мама там смотрит сериалы! – взорвался Антон. – Почему ты не можешь взять ее к себе хотя бы на месяц?
– Ой, не начинай, – тут же отмахнулась сестра. – У нас места нет. Саня будет против. Дети шумят. Ей у вас лучше, у вас просторно, тихо. Лиза же у тебя такая понимающая.
«Понимающая Лиза» в этот момент пыталась объяснить сыну, почему бабушка сказала ему, что от шоколада «все зубы выпадут и живот заболит». Егор плакал, а Галина Ивановна сидела в кресле с видом оскорбленной добродетели.
– Я же только добра желаю, – тихо произнесла она. – Разве матери не жалко ребенка? Сплошная химия кругом.
Вечером состоялся очередной «разговор» Антона с матерью. Он проходил по одному и тому же сценарию. Антон пытался мягко донести до нее, что они с Лизой взрослые люди. Галина Ивановна слушала, кивала, а потом ее глаза наполнялись слезами.
– Я вам мешаю, я понимаю, – начинала она дрожащим голосом. – Старики никому не нужны. Куда же мне деваться? На улицу? Сестра твоя меня видеть не хочет. Остался только ты, сынок. А я, видно, и тебе в тягость.
Сердце Антона сжималось от жалости и вины. Он начинал ее утешать, говорить, что они ее любят, что она им не мешает, просто нужно уважать личные границы. Слово «границы» для Галины Ивановны было ругательным.
– Какие могут быть границы между родными людьми? – искренне недоумевала она. – Мы же семья.
После таких разговоров Антон приходил к Лизе опустошенным.
– Она плачет. Говорит, мы хотим ее выгнать.
– А мы не хотим? – прямо спросила Лиза.
Антон молчал. Он был между двух огней. Он любил жену и понимал ее. Но и мать было жалко. Одинокая, потерянная после смерти отца, она цеплялась за него, как за спасательный круг.
Напряжение росло с каждым днем. Лиза стала замкнутой, раздражительной. Она перестала звать в гости друзей. Дом перестал быть местом силы, он высасывал ее до дна. Иногда она ловила себя на том, что идет с работы домой медленнее, оттягивая момент, когда придется переступить порог.
Однажды она вернулась домой раньше обычного. Дверь была не заперта, и она вошла тихо. Из гостиной доносился голос свекрови. Она говорила по телефону.
– …да нет, Светочка, какая из нее хозяйка. Углы пыльные, в холодильнике мышь повесилась. Все на готовом. А гонору-то сколько! Ходит тут королевой. Думает, раз квартира ее, так все можно. Ничего, мы ее пообломаем потихоньку. Антоша-то на моей стороне, он маму в обиду не даст. Потерпеть надо, и все будет по-нашему. Она еще побегает у меня.
Лиза замерла в прихожей. Кровь отхлынула от лица. Значит, вот оно что. Не просто старческое брюзжание. Это была спланированная, холодная война. «Мы ее пообломаем». «Антоша на моей стороне».
Она тихонько прикрыла дверь и вышла на лестничную клетку. Руки дрожали. Она достала телефон и набрала номер Антона.
– Ты где?
– На совещании, Лиз. Что-то срочное?
– Очень. Когда ты будешь дома?
– Часа через два, не раньше. А что случилось? – в его голосе слышалась тревога.
– Ничего. Жду.
Эти два часа были самыми длинными в ее жизни. Она сидела на скамейке во дворе и смотрела на свои окна на седьмом этаже. Там, за этими окнами, чужая женщина строила планы, как ее, Лизу, «пообломать» в ее же собственном доме. А ее муж, ее опора и защита, был, по мнению этой женщины, на ее стороне.
Когда Антон вошел в квартиру, Лиза сидела на кухне за столом. Галина Ивановна как раз накрывала на стол.
– О, Антошенька пришел! А я как раз ужин приготовила. Садитесь, пока горячее.
Лиза подняла на мужа тяжелый взгляд.
– Нам надо поговорить. Наедине.
Они вышли в спальню. Лиза закрыла дверь и рассказала ему все, что услышала. Слово в слово.
Антон побледнел.
– Она не могла такого сказать. Ты, наверное, не так поняла.
– Я поняла все так, Антон. Она сказала это твоей сестре. Она сказала, что ты на ее стороне. Это правда?
Он смотрел на нее растерянно, как побитый щенок.
– Лиз, ну конечно нет. Я люблю тебя. Ты же знаешь.
– Я знаю только то, что последние полгода моя жизнь превратилась в ад. И ты ничего не сделал, чтобы это прекратить. Ты просил меня потерпеть. Ты говорил, что она старенькая и несчастная. А она, оказывается, ведет против меня войну, будучи уверенной в твоей поддержке.
Он пытался ее обнять, но она отстранилась.
– Не трогай меня. Я хочу, чтобы твоя мать съехала. Завтра.
– Куда? Лиза, куда она поедет? На улицу?
– Это не моя проблема. У нее есть квартира. У нее есть дочь. Почему это должно быть моей проблемой? Потому что ее дочь – эгоистка, а сын не может отстоять свою семью?
Слова были жестокими, но Лиза не могла остановиться. Все, что кипело в ней месяцами, вырвалось наружу.
– Я поговорю с ней еще раз, – пообещал он. – Я все решу. Дай мне пару дней.
– У тебя нет пары дней. У тебя есть время до завтрашнего утра. Если завтра утром она будет здесь, значит, ты сделал свой выбор.
Ночь они провели в разных комнатах. Лиза не спала, лежала с открытыми глазами и слушала тишину квартиры, которая больше не казалась ей безопасной. Утром она встала, собрала сына в садик, отвела его. Когда она вернулась, Антон и его мать сидели на кухне. Галина Ивановна плакала. Настоящими, горькими слезами.
– Лизонька, прости меня, старую, – запричитала она, увидев невестку. – Бес попутал. Не со зла я, ты же знаешь. Я же вам только добра хочу.
Лиза смотрела на нее и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Только холодную, звенящую пустоту. Она посмотрела на Антона. Он смотрел на нее с мольбой. «Посмотри, она раскаивается. Давай дадим ей шанс».
– Я все слышала, Галина Ивановна, – спокойно сказала Лиза. – И про «пообломать», и про то, что Антон на вашей стороне. Так что давайте без представлений.
Свекровь сжалась, слезы мгновенно высохли. На лице проступило злое, упрямое выражение.
– А что я такого сказала? Правду сказала! Непутевая ты, вот что! Ни приготовить, ни убрать! Только деньги тратить умеешь! Сын мой с тобой мается!
– Мама, перестань! – крикнул Антон.
Но было уже поздно. Механизм был запущен.
Лиза прошла в комнату свекрови. На кровати лежал ее раскрытый чемодан. Антон, видимо, начал разговор до прихода Лизы.
– Антон, – позвала она. – Помоги своей маме собрать вещи.
– Лиза, не надо! – он влетел в комнату. – Давай обсудим.
– Мы все обсудили вчера. Ты свой выбор не сделал, значит, его сделаю я. Я свою трешку купила до свадьбы, так что пакуем вещи и на выход.
Эта фраза прозвучала в наступившей тишине оглушительно. Галина Ивановна застыла с открытым ртом. Антон смотрел на жену так, будто видел ее впервые. В ее голосе не было истерики, только ледяное спокойствие. Это было не предложение. Это был приговор.
– Ты… ты меня выгоняешь? – прошептала Галина Ивановна. – Собственная невестка… сына моего жена…
– Я давала вам полгода, – так же ровно ответила Лиза. – Я терпела ваши упреки, вашу ложь, ваше вторжение в мою жизнь. Я молчала, когда вы настраивали против меня моего ребенка. Я просила мужа решить эту проблему. Он не смог. Значит, решу ее я. В своем доме.
Она повернулась к Антону.
– У тебя есть два часа, чтобы отвезти маму. Куда – решай сам. Можешь к Свете. Можешь снять ей квартиру. Можешь поселить ее в гостинице. Но в этой квартире ее больше не будет.
И она вышла из комнаты, оставив их одних. Она зашла на кухню, налила себе воды и села за стол. Руки больше не дрожали. Внутри было странное чувство опустошенности и одновременно – облегчения. Она сделала то, что должна была сделать давно.
Из комнаты доносились приглушенные голоса: возмущенные вопли Галины Ивановны, срывающиеся на плач, и тихие, умоляющие уговоры Антона. Лиза не вслушивалась. Ей было все равно. Она знала, что этот день изменит все. Ее брак, ее отношения с мужем, всю ее жизнь. Но она также знала, что по-другому было нельзя. Иначе они бы ее «пообломали».
Через полтора часа из комнаты вышел Антон. Лицо у него было серое.
– Она собралась. Я вызову такси.
– Отвези ее сам, – сказала Лиза.
– Куда? Света не берет трубку.
– Это твоя сестра. Звони, пока не возьмет. Или вези маму в ее собственную квартиру.
– Там нет никого… Она боится там одна…
– Значит, найми ей сиделку. Продай ее квартиру и купи поменьше, а на разницу обеспечь ей уход. Решай, Антон. Это твоя мать. Ты мужчина. Принимай решения.
Он молча смотрел на нее несколько секунд, потом кивнул и вышел.
Через десять минут хлопнула входная дверь. Лиза не выглянула. Она сидела на кухне и слушала, как тишина, настоящая, густая тишина, медленно заполняет ее квартиру. Впервые за полгода она была одна. И эта тишина была оглушительной.
Антон вернулся поздно вечером. Молча прошел на кухню, сел напротив.
– Я отвез ее к Свете.
– Она была рада? – без сарказма спросила Лиза.
– Она орала на меня полчаса. Сказала, что я подкаблучник и предал мать. Света сказала, что мама может пожить у них неделю, не больше. Потом я должен что-то придумать.
– Придумаешь, – Лиза пожала плечами.
Они сидели в тишине. Пропасть, которая образовалась между ними, казалась непреодолимой.
– Ты считаешь, я поступила правильно? – спросила она, не глядя на него.
Антон долго молчал. Потом тихо сказал:
– Я не знаю, Лиза. Я знаю только, что так, как было, продолжаться не могло. Но и так, как стало… Ты выгнала мою мать.
– Я защищала свой дом и свою семью. В которой, кроме нас с тобой и Егора, никого быть не должно.
– Она моя мать, – с нажимом повторил он.
– А я твоя жена. И тебе давно нужно было выбрать, на чьей ты стороне. Ты этого не сделал.
Он встал и ушел в спальню. Лиза осталась сидеть на кухне. Она вернула себе свою крепость. Но цена этой победы была высока. Она смотрела в темное окно, и ей казалось, что она видит не свое отражение, а лицо чужой, решительной и очень одинокой женщины. В ту ночь они впервые спали в одной постели после скандала, но между ними была ледяная стена. Антон отвернулся к стене, а Лиза лежала на спине, глядя в потолок, и понимала, что война за территорию выиграна, но битва за семью, возможно, только начинается. И врагом в этой битве будет уже не свекровь, а молчание и обида, поселившиеся в их собственном доме.