«Твое место на кухне, а не на этих твоих курсах!» — крикнул мне муж в тот вечер. Я просто хотела провести выходной с ним, а он снова рвался к друзьям. Мы заключили пари: я иду на его шумную вечеринку, а он — на мой «скучный» кулинарный мастер-класс. Тогда я еще не знала, что его «веселье» обернется для меня главным унижением в жизни, а мой мастер-класс станет для него откровением, которое изменит нас обоих навсегда.
***
Пятница подкралась к нашей квартире на мягких лапах, но вместо уютного мурлыканья принесла с собой рычание надвигающейся бури. Воздух звенел от напряжения, густой и тяжелый, как предгрозовое марево. Артём, мой муж, стоял перед зеркалом в прихожей, застегивая манжеты на свежей рубашке. Запах его парфюма — резкий, древесный, запах свободы и чужих пространств — резал мне ноздри.
«Оль, ну ты чего надулась, как мышь на крупу? Пятница же! Расслабься», — бросил он, не оборачиваясь. Его голос был до обидного бодрым.
Я стояла на пороге кухни, обхватив себя руками за плечи. На мне был уютный халат, волосы собраны в небрежный пучок. Весь мой вид кричал о желании покоя, о мечте завернуться в плед с книгой и чашкой чая. Весь его вид — о жажде шума, движения, жизни за пределами этих стен.
«Я не надулась, Артём. Я устала, — тихо ответила я, хотя внутри все клокотало. — Всю неделю как проклятая пахала, отчеты, планерки. Я мечтала об этом вечере, как о манне небесной. Думала, закажем пиццу, посмотрим фильм… вместе».
Последнее слово я произнесла почти шепотом. Он наконец повернулся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на вину, но тут же скрылось за маской снисходительной уверенности.
«Оленька, ну мы же это обсуждали. У Стаса день рождения, вся наша компания собирается. Не могу же я их подвести. Это святое, ты же знаешь».
«Святое, — горько усмехнулась я. — У тебя каждую пятницу что-то святое, Артём. То у Стаса день рождения, то у Витька новый проект, то просто надо ‘проветриться’. А я? А мы? Наше ‘вместе’ когда становится святым?»
Он подошел, попытался меня обнять, но я отстранилась. Его прикосновения казались формальными, дежурными. Словно он ставил галочку в списке: «жену успокоить».
«Ну не начинай, пожалуйста. Что ты предлагаешь? Сидеть дома и киснуть? Жизнь проходит, Оль! Нужно развлекаться, общаться, получать эмоции! А не превращаться в двух пенсионеров у телевизора».
Вот оно. Его главное обвинение. «Киснуть». Так он называл наше время вдвоем. Так он обесценивал все, что было дорого мне.
«Развлекаться? — мой голос задрожал. — Для тебя развлечение — это напиться с друзьями в шумном баре. А для меня, может, развлечение — это сходить на выставку. Или в театр. Или на тот кулинарный мастер-класс, на который я тебя звала уже три месяца!»
Артём закатил глаза с таким видом, будто я предложила ему отправиться на каторгу.
«Оля, ну какие мастер-классы? Это же скука смертная! Стоять у плиты, резать лук… Я на работе упахиваюсь, чтобы еще и на ‘отдыхе’ работать? Развлечение должно быть легким, веселым! Чтобы голова отключалась!»
«У тебя она отключается от алкоголя, а у меня от творчества! — выпалила я, чувствуя, как слезы подступают к глазам. — Почему твои развлечения — это ‘весело и легко’, а мои — ‘скука смертная’? Почему твои друзья — это ‘святое’, а мои желания — пустой звук? Ты хоть раз поинтересовался, почему мне так важны эти курсы? Думаешь, я просто учусь варить? Да я там отдыхаю душой, Артём! Я создаю что-то красивое, я общаюсь с людьми, которым это тоже интересно! Это мой мир! А ты его просто… презираешь».
Он нахмурился, в его голосе зазвучал металл.
«Я не презираю, а не понимаю! Не понимаю, как можно тратить выходной на то, чтобы торчать на кухне. Твое место и так на кухне, зачем за это еще и деньги платить?»
Фраза, брошенная в пылу спора, но от этого не менее жестокая. Она прозвучала как приговор. Все мои стремления, мои маленькие радости, моя попытка найти отдушину — все было сметено этим грубым, шовинистическим «твое место на кухне».
Я смотрела на него, и во мне что-то оборвалось. Та тонкая ниточка терпения, которая еще связывала нас.
«Знаешь что, Артём? — мой голос стал ледяным. — Раз так, давай проведем эксперимент. Только честный. Ты идешь со мной на мой мастер-класс. От начала и до конца. Без нытья и кислых мин. А я… я пойду с тобой на твою вечеринку. И тоже постараюсь ‘расслабиться и получить удовольствие’, как ты говоришь».
Он опешил. «Ты серьезно?»
«Абсолютно. Давай. Окунемся в миры друг друга. Может, тогда ты поймешь, что такое ‘скука смертная’, а я — что такое ‘настоящее веселье’. Завтра я иду с тобой. А в следующие выходные — ты со мной. Идет?»
Артём усмехнулся, уже уверенный в своей победе. Для него это было забавным приключением, очередной игрой. Он не видел пропасти, которая разверзлась между нами в эту минуту.
«Идет, — легко согласился он. — Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Мои вечеринки — это тебе не лук шинковать. Это высшая лига».
Он подмигнул, схватил ключи от машины и вышел за дверь, оставив меня одну в звенящей тишине. А я стояла посреди прихожей, и по щекам моим катились злые, бессильные слезы. Я согласилась на эту игру не ради примирения. Я согласилась, потому что это был мой последний, отчаянный крик. И я знала, что после этой игры мы либо научимся слышать друг друга, либо окончательно оглохнем.
***
На следующий день я собиралась на вечеринку, как на казнь. Я достала из шкафа платье — черное, облегающее, то самое, которое Артём называл «убойным». Нанесла макияж — ярче, чем обычно, со стрелками и красной помадой. Я создавала броню, боевую раскраску воина, идущего на чужую территорию. Артём, увидев меня, одобрительно присвистнул.
«Вот это я понимаю! Моя королева! Все мужики обзавидуются».
Мне хотелось сказать: «Я делаю это не для них и не для тебя. Я делаю это для себя, чтобы не чувствовать себя серой мышью в вашей стае». Но я промолчала. Игра началась.
Мы приехали в загородный дом Стаса. Уже с порога на меня обрушилась стена звука — гремела музыка, смешиваясь с гулом десятков голосов. Пахло алкоголем, дорогим парфюмом и чем-то жареным. Артём тут же преобразился. Его плечи расправились, на лице заиграла широкая улыбка. Он нырнул в эту толпу, как рыба в воду, а я поплелась за ним, чувствуя себя чужеродным элементом.
«О, Тёмыч пришел! И жену-красавицу привел!» — пробасил Стас, именинник. Он смерил меня масляным взглядом с головы до ног, задержавшись на вырезе платья. — «Оля, выглядишь сногсшибательно! Тёмка, ты ее в четырех стенах прячешь, такую красоту?»
Я вежливо улыбнулась, чувствуя, как по коже пробежал холодок. Артём был доволен. Комплименты его жене он воспринимал как комплименты себе, своему выбору.
Первый час я стоически держалась. Я улыбалась шуткам, которые не казались мне смешными. Кивала, когда кто-то рассказывал о сделках, машинах и футболе. Артём периодически вспоминал обо мне, подходил, целовал в щеку, знакомил с кем-то еще. «Это Оля, моя жена». И все. Ни слова о том, кто я, чем занимаюсь, чем живу. Просто «жена». Функциональное приложение к нему.
Я чувствовала себя экспонатом в музее. Меня рассматривали, оценивали, но никто не пытался заговорить со мной по-настоящему. Все разговоры крутились вокруг Артёма и их общих воспоминаний. Я сидела на диване с бокалом вина, а мимо меня проносилась чужая, громкая, бессмысленная жизнь. Я смотрела на своего мужа — он смеялся, жестикулировал, был душой компании. И он был так далеко. Дальше, чем звезды на ночном небе. Он был в своей стихии, а я задыхалась.
Ближе к полуночи, когда градус веселья достиг апогея, ко мне подсел тот самый Стас. От него разило виски.
«Что скучаем, красавица? Муженек тебя бросил?» — он положил свою тяжелую руку мне на колено.
Я резко убрала его руку. «Я не скучаю, я отдыхаю. И муж меня не бросал, он общается с друзьями».
Стас ухмыльнулся. «Ну да, ну да. А такая женщина не должна отдыхать в одиночестве. Тёмка не ценит своего счастья. Был бы я на его месте…» — его рука снова оказалась на моем колене, на этот раз выше.
Я вскочила, как ошпаренная. Мое лицо пылало. «Руки убрал!» — прошипела я.
В этот момент в комнату заглянул Артём. Он увидел мое перекошенное лицо, самодовольную ухмылку Стаса.
«Эй, у вас тут все в порядке?» — спросил он с легкой тревогой.
«Да все отлично, Тёмыч! — рассмеялся Стас, поднимая руки. — Просто комплимент твоей жене сделал, а она у тебя дикарка какая-то».
Я ждала. Я смотрела на Артёма, и вселенная сузилась до его лица. Сейчас он подойдет, обнимет меня, посмотрит на Стаса ледяным взглядом и скажет: «Еще раз подойдешь к моей жене — и мы больше не друзья». Я ждала защиты. Поддержки. Единства.
Но Артём растерянно улыбнулся и по-дружески хлопнул Стаса по плечу.
«Да ладно тебе, Стас, ты же знаешь, она у меня серьезная дама, не привыкла к нашим шуточкам. Оль, ну ты чего? Стас же по-доброму».
По-доброму. Эти два слова прозвучали как выстрел. Он не просто не защитил меня. Он встал на его сторону. Он назвал унижение «шуточкой». Он выставил меня неадекватной истеричкой, которая не понимает «дружеского» флирта.
Внутри меня что-то умерло. Окончательно и бесповоротно. Я молча развернулась, взяла свою сумочку и пошла к выходу.
«Оля! Ты куда?» — крикнул он мне в спину.
Я не обернулась. Я шла сквозь толпу, не видя лиц. На улице я вдохнула холодный ночной воздух, который показался мне чистейшим эликсиром после спертой атмосферы дома. Я вызвала такси.
Артём догнал меня уже у ворот.
«Ты что творишь? Что за сцены? Ты решила опозорить меня перед друзьями?» — в его голосе звенело раздражение.
Я посмотрела на него. И впервые за много лет увидела не любимого мужчину, а чужого, растерянного эгоиста.
«Опозорить? Тебя? — я рассмеялась, но смех был похож на всхлип. — Артём, твой друг только что лапал меня на глазах у всех. А ты сказал, что это ‘шуточки’. Ты не меня защитил, а его. Своего ‘святого’ друга. Ты переживаешь не за меня, а за то, что я испортила тебе вечеринку. Вот и все, что мне нужно знать о твоей любви и о твоей ‘высшей лиге’».
Такси подъехало, осветив наши фигуры фарами.
«Я еду домой, — сказала я ровным, безжизненным голосом. — А ты возвращайся. Тебя там ждут. Твои настоящие ценности».
Я села в машину и захлопнула дверь, отрезая его от себя. Всю дорогу домой я не плакала. Слезы кончились. Внутри была только выжженная, холодная пустыня. Я поняла, что дело не в разных взглядах на развлечения. Дело в полном, тотальном отсутствии уважения. И это было гораздо страшнее.
***
Наша квартира встретила меня гулкой, враждебной тишиной. Я прошла в спальню, не зажигая света, сбросила с себя это ненавистное платье, словно чужую кожу, и залезла под душ. Горячая вода стекала по телу, но не могла смыть чувство грязи и унижения.
Когда Артём вернулся через два часа, я уже лежала в кровати, отвернувшись к стене и притворившись спящей. Он вошел в спальню, постоял немного, тяжело вздохнул и ушел спать в гостиную на диван. Так началась наша холодная война.
Утро не принесло облегчения. Мы столкнулись на кухне. Он попытался что-то сказать, начал с неуверенного «Оль, давай поговорим…», но я прошла мимо, словно он был пустым местом. Я налила себе кофе и ушла в комнату. Любое его слово казалось мне фальшивым, любой жест — попыткой замять, сгладить, но не решить.
Мы перестали разговаривать. Совсем. Наше общение свелось к коротким запискам на холодильнике: «Купи хлеб», «Заплатить за интернет». Мы жили на одной территории, но в параллельных вселенных. Утром он уходил на работу раньше, чем я вставала. Вечером я запиралась в спальне с книгой, пока он смотрел телевизор в гостиной. Тишина в доме стала оглушающей. Она давила, высасывала воздух, делала стены прозрачными. Каждый скрип половицы, каждый щелчок выключателя звучал как выстрел в этой мертвой зоне.
Внутри меня бушевала буря. Как он мог? Как он мог не понять, не почувствовать моей боли? Для него имидж перед друзьями оказался важнее моего достоинства. Он не просто промолчал. Он обесценил мои чувства, выставил меня виноватой. «Она у меня серьезная дама». Будто это недостаток. Будто моя целостность и самоуважение — это какая-то досадная помеха для его ‘легкого’ веселья.
Я прокручивала в голове ту сцену снова и снова, и каждая деталь причиняла физическую боль. Рука Стаса на моем колене. Его самодовольная ухмылка. И самое страшное — растерянная, заискивающая улыбка Артёма. Он боялся. Боялся испортить отношения с другом, боялся показаться «каблуком», боялся нарушить правила своей стаи. А я? Я в этой системе координат просто не существовала.
Я уверена, он тоже страдал. По-своему. Я видела это по его осунувшемуся лицу, по тому, как он механически жевал еду, уставившись в одну точку. В его мире, вероятно, все выглядело иначе. Ну что такого случилось? Стас подвыпил, ляпнул глупость. Оля слишком остро отреагировала, устроила сцену. Зачем было так драматизировать? Неужели нельзя было просто посмеяться и забыть? Она всегда все усложняет. Вечно недовольная. Я стараюсь, работаю, обеспечиваю семью, хочу в пятницу просто расслабиться, а она пилит и пилит. Вечеринку испортила, меня перед ребятами в неудобное положение поставила. И теперь еще и молчит неделями. Великая трагедия!
Я почти слышала эти мысли в его голове. Он не считал себя виноватым. Он считал меня неправой. И в этом была суть нашей трагедии. Мы оба смотрели на одну и ту же ситуацию, но видели совершенно разные картины.
Прошла неделя. Неделя ледяного ада. В пятницу вечером я, собираясь на свой мастер-класс, надела джинсы и простой свитер. Ощущения праздника не было. Было только желание сбежать из этого дома, из этой тишины. Когда я обувалась в прихожей, он вышел из гостиной.
«Ты… идешь?» — голос у него был хриплый, как будто он давно не разговаривал.
Я молча кивнула.
Он помялся. «А… наш уговор… он в силе?»
Я подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни обиды. Только усталость.
«Да, Артём. В силе. Жду тебя через пятнадцать минут внизу. Если, конечно, у тебя нет более ‘святых’ дел».
Я не хотела, чтобы он шел. Часть меня мечтала, чтобы он отказался, чтобы это стало последней точкой, после которой можно было бы со спокойной душой собрать вещи. Но другая, крошечная, почти угасшая часть меня все еще надеялась. Не на чудо. А хотя бы на проблеск понимания.
Он медленно кивнул. «Я буду».
Я вышла на улицу. Холодный октябрьский ветер хлестнул по лицу, приводя в чувства. Я смотрела на огни ночного города и понимала, что сегодня вечером решится все. Мы либо найдем дорогу друг к другу через эту пропасть молчания, либо окончательно разойдемся по разным ее краям. И обратного пути уже не будет.
***
Кулинарная студия располагалась в уютном лофте с огромными окнами и кирпичными стенами. Внутри пахло травами, ванилью и свежесваренным кофе. Горели гирлянды, тихо играла французская музыка. Десяток человек, в основном женщины, но было и несколько пар, уже собрались у больших деревянных столов, на которых были разложены блестящие ножи, миски и свежие продукты.
Артём вошел следом за мной и замер на пороге. Я видела, как он оглядывается по сторонам. На его лице была смесь скепсиса и удивления. Он, привыкший к полумраку баров и реву колонок, попал в совершенно иной мир — светлый, спокойный, упорядоченный.
«Мило, — процедил он сквозь зубы, снимая куртку. — Почти как в секте».
Я проигнорировала его выпад. Мы подошли к нашему рабочему месту. Нам выдали белоснежные фартуки. Я с привычным движением повязала свой, а Артём долго возился с завязками, пока я, не выдержав, не подошла и не помогла ему. Наши руки на секунду соприкоснулись, и по телу пробежал электрический разряд. Мы оба отдернули руки, как от огня.
Мастер-класс вел харизматичный шеф-повар по имени Анри, француз с русскими корнями. Он говорил с очаровательным акцентом, шутил и создавал невероятно теплую атмосферу. Сегодня мы готовили ризотто с белыми грибами и панна-котту с ягодным соусом.
Артём стоял, скрестив руки на груди, с выражением мученика на лице. Он явно ожидал, что я буду суетиться, а он — стоически отбывать наказание. Но я решила вести себя иначе.
«Так, — сказала я деловым тоном, — я займусь десертом, он требует точности. А ты — ризотто. Это блюдо мужское, требует силы и терпения». Я бросила ему вызов, и он, к моему удивлению, его принял.
«Без проблем», — буркнул он и взял в руки нож.
И тут началось самое интересное. Я наблюдала за ним краем глаза. Он, который дома не мог сварить себе пельмени, сначала неуклюже, а потом все увереннее начал резать лук. Да, кривовато. Да, медленно. Но он старался. Анри подошел к нему, показал, как правильно держать нож, как делать «французский хват». Артём слушал внимательно, хмуря брови.
Я же полностью погрузилась в свой процесс. Я взвешивала сливки, замачивала желатин, смешивала ингредиенты. Мои руки двигались легко и уверенно. Я была в своей стихии. Здесь я не была «просто женой». Я была творцом. Я чувствовала, как напряжение последних дней отпускает меня, уступая место сосредоточенному спокойствию.
Когда пришло время постоянно помешивать ризотто, Артём начал терять терпение.
«Да сколько можно мешать эту кашу? Рука отвалится!» — проворчал он.
«Ризотто не прощает спешки, — мягко заметила я. — Оно как отношения. Нужно постоянное внимание и тепло, иначе все слипнется в безвкусный ком».
Фраза вырвалась сама собой. Он поднял на меня глаза, и в его взгляде я впервые за много дней увидела не раздражение, а что-то другое. Задумчивость.
В какой-то момент Анри подошел к моему столу, где я уже разливала панна-котту по формочкам.
«Ольга, браво! — воскликнул он. — У вас рука профессионала! Вы не первый раз готовите, я вижу. Вы чувствуете текстуру, это дано не каждому».
Я покраснела от удовольствия. «Спасибо, Анри. Это просто мое хобби».
«Такое хобби нужно превращать в нечто большее, — он улыбнулся. — У вас талант. Настоящий».
Я украдкой посмотрела на Артёма. Он стоял у своей сковороды и смотрел на меня. Во все глаза. С таким выражением, которого я не видела никогда. Это была не ревность. Это было чистое, неподдельное изумление. Как будто он впервые увидел меня по-настоящему. Не уставшую женщину в домашнем халате. Не молчаливую соседку по квартире. А другого человека — умелого, увлеченного, которого хвалит и которым восхищается посторонний мужчина, профессионал своего дела.
Он увидел меня чужими глазами. И этот взгляд стоил больше, чем тысячи слов. Он увидел, что мой мир — это не «скука смертная» и не «торчание на кухне». Это мир созидания, красоты и мастерства. Мир, в котором я была не просто его женой. Я была собой.
Он молча отвернулся и с удвоенной энергией принялся мешать свое ризотто. Но я заметила, как изменилось его лицо. Маска цинизма и скуки сползла, и под ней оказалось что-то живое, растерянное и… заинтересованное. В этот момент я поняла, что лед, сковавший нас, дал первую, тоненькую трещину.
***
Когда ризотто было почти готово, Анри объявил, что нужно добавить последний штрих — сливочное масло и пармезан, чтобы создать ту самую кремовую текстуру, «la mantecatura». Артём выглядел уставшим, но довольным. Он смотрел на свое творение — золотистое, ароматное ризотто — с нескрываемой гордостью.
«Попробуй», — неожиданно сказал он и протянул мне ложку.
Я замерла. Это было первое прямое обращение ко мне за весь вечер, не считая коротких деловых фраз. Я осторожно взяла ложку. Ризотто было идеальным. Нежное, с насыщенным грибным вкусом, рисинка к рисинке.
«Очень вкусно, — искренне сказала я. — Правда. Ты молодец».
На его щеках проступил легкий румянец. «Да ладно… Просто делал, что говорили».
Потом пришла моя очередь. Моя панна-котта застыла, и я полила ее ярко-красным ягодным соусом, который приготовила сама.
«Теперь твоя очередь», — я протянула ему маленькую ложечку.
Он попробовал. Закрыл глаза на мгновение. Я видела, как по его лицу пробежала волна удовольствия.
«Оль… это… это просто космос, — выдохнул он. — Как в дорогом ресторане. Даже лучше. Я не знал, что ты так умеешь».
«Ты никогда не интересовался», — ответила я, но уже без горечи. Просто констатировала факт.
Он промолчал, но в его молчании не было больше защиты или упрямства. Была только виноватая задумчивость.
Когда мастер-класс закончился, мы вместе убирали наше рабочее место. Мы двигались синхронно, без слов понимая, кто что должен делать. Он мыл посуду, я вытирала стол. Это было странное, забытое чувство — быть командой.
В машине по дороге домой мы долго молчали. Но это была уже другая тишина. Не ледяная и враждебная, а наполненная мыслями, невысказанными словами.
«Спасибо», — вдруг сказал он, не отрывая взгляда от дороги.
«За что?» — удивилась я.
«За то, что затащила меня туда. Я… я был неправ. Это совсем не скучно. Это… круто. По-своему». Он помолчал. «И я увидел тебя… другой. Там. Ты была такой… уверенной. Красивой».
Он не извинялся за вечеринку. Он не говорил о Стасе. Он говорил обо мне. О том, что он увидел сегодня.
«А я сегодня впервые увидела, что ты можешь быть терпеливым, — тихо ответила я. — Почти час мешать эту ‘кашу’ и не бросить — это дорогого стоит».
Он криво усмехнулся. «Я просто не хотел опозориться перед этим твоим французом».
«Дело не в нем, Артём. Ты делал это для себя. И у тебя получилось».
Мы снова замолчали. Воздух в машине был пропитан ароматами грибов и ванили, которые впитались в нашу одежду. Это был запах мира и созидания. Полная противоположность запаху алкоголя и сигарет, который въелся в мои волосы неделю назад.
Когда мы подъехали к дому, он заглушил мотор, но не спешил выходить.
«Оль, — начал он, и его голос дрогнул. — Насчет прошлой субботы… Насчет Стаса… Я повел себя как полный идиот. И трус. Я должен был врезать ему в тот же момент. Или как минимум уйти из его дома. А я… я испугался. Испугался испортить отношения, показаться не своим. И я выбрал его, а не тебя. Это было самое мерзкое, что я делал в своей жизни. Прости меня. Если сможешь».
Он не смотрел на меня. Он смотрел прямо перед собой, на темные окна нашего дома, и его костяшки на руле побелели.
Слезы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз. Не злые, не обиженные. Это были слезы облегчения. Он понял. Он все понял сам. Без моих упреков и обвинений.
Я молча протянула руку и положила ее на его руку, сжимавшую руль. Он вздрогнул, но не отстранился. Наоборот, он медленно разжал пальцы и переплел их с моими.
«Пойдем домой, — прошептала я. — У нас ужин стынет».
Он повернулся ко мне. В свете уличного фонаря я увидела, что его глаза тоже блестят. Он ничего не сказал. Просто крепко сжал мою руку. И в этом простом жесте было больше любви, раскаяния и надежды, чем во всех словах, которые мы не сказали друг другу за последние годы. Мы вышли из машины и, держась за руки, пошли к нашему дому. Впервые за долгое время мы шли в одном направлении.
***
Мы вошли в квартиру, и она встретила нас не враждебной тишиной, а запахами дома. Мы разогрели ризотто, я красиво разложила по тарелкам панна-котту. Мы сели за стол на нашей маленькой кухне — не в гостиной перед телевизором, а друг напротив друга, как в первые годы нашего брака.
Какое-то время мы ели молча. Но это молчание было уютным, оно давало возможность собраться с мыслями. Первым его нарушил Артём.
«Я все думал… почему я так себя повел, — медленно начал он, глядя в свою тарелку. — Дело не только в Стасе. Мне кажется, я… я начал тебя терять. Уже давно. Ты стала другой. У тебя появились эти курсы, какие-то новые интересы, книги… Ты создала свой собственный мир, а я… я в него не вписывался. Я чувствовал себя лишним. Глупым».
Я ошарашенно подняла на него глаза. «Лишним? Артём, я звала тебя с собой сотню раз! В театр, на выставки, на эти же курсы! Я хотела разделить с тобой свой мир! А ты только отмахивался. Говорил, что это скучно».
«Потому что мне было страшно, — признался он, и это было похоже на исповедь. — Страшно, что я там буду выглядеть идиотом. Как сегодня в начале. Я ничего в этом не понимаю. А в баре с друзьями — там все просто. Там я свой. Там меня уважают, слушают. Это моя территория, где я чувствую себя уверенно. И когда ты приходишь туда, такая красивая, умная… и недовольная… Мне кажется, что ты меня судишь. Что ты видишь, какой я на самом деле простой и примитивный по сравнению с твоим утонченным миром. И я начинаю злиться. На тебя, на себя».
Он замолчал, с трудом переводя дыхание. Я смотрела на него и видела не самоуверенного мачо, а испуганного мальчика, который боится не соответствовать.
«А я… — мой голос дрогнул, — а я думала, что это я тебе неинтересна. Что я превратилась в скучную домашнюю клушу, с которой не о чем поговорить. Что тебе нужны только эти твои вечные вечеринки, адреналин, веселье. А я со своими кастрюлями и книжками — это просто быт, обуза. Я видела, как ты оживаешь, когда уходишь к друзьям. И как ‘киснешь’ дома. И мне было так больно. Я чувствовала себя… невидимкой в собственном доме. Словно я просто функция: ужин приготовить, рубашку погладить. И когда ты бросил эту фразу, про ‘место на кухне’… это было так жестоко. Потому что кухня, мои увлечения — это было единственное место, где я еще чувствовала себя живой. А ты и это обесценил».
Слезы снова покатились по моим щекам. Артём встал, подошел ко мне, опустился на колени рядом с моим стулом и взял мои руки в свои.
«Прости меня, Оленька. Прости, я такой дурак. Я говорил это от бессилия, от злости на самого себя. Я видел, как ты меняешься, становишься глубже, интереснее, а я… я застрял. Застрял в этом своем ‘веселье’, которое на самом деле — просто бегство. Бегство от проблем, от возраста, от того, что я не знаю, куда двигаться дальше. Я испугался, что однажды ты проснешься и поймешь, что я тебе больше не ровня. Что ты переросла меня».
Он прижался щекой к моим коленям, и я почувствовала, как его плечи задрожали. Я гладила его по волосам, и мои слезы капали на его темную макушку. Мы оба плакали. Плакали о годах непонимания, о глухих стенах, которые мы сами выстроили между собой, о страхах, в которых боялись признаться даже самим себе.
«Я тоже тебя боюсь потерять, — прошептала я. — Каждый раз, когда ты уходил на свои вечеринки, я боялась, что однажды ты не вернешься. Что найдешь там кого-то… легкую, веселую. Не такую ‘сложную’ и ‘серьезную’, как я».
Он поднял на меня заплаканное лицо.
«Глупенькая, — сказал он. — Мне никто не нужен. Мне нужна ты. Только ты. Настоящая. Не та, которая пытается под меня подстроиться. И не та, которая молчит неделями. А та, которая сегодня учила меня готовить. Та, у которой горят глаза, когда она говорит о том, что любит. Я хочу знать эту женщину. Я хочу быть частью ее мира. Если она меня пустит».
Я наклонилась и поцеловала его. Соленый, горький, но такой долгожданный поцелуй. Это не был поцелуй страсти. Это был поцелуй примирения. Поцелуй двух заблудившихся людей, которые после долгих скитаний по одиночке наконец-то нашли дорогу домой. К друг другу. В этот вечер мы не решили всех проблем. Но мы сделали самое главное — мы снесли стену и начали разговаривать. Честно. Больно. Но по-настоящему.
***
Прошла неделя. Пятница. Тот самый день, который раньше был предвестником ссоры. Вечером Артём пришел с работы с загадочной улыбкой и большим бумажным пакетом.
«Что это?» — спросила я, заглядывая внутрь. Там лежали свежие овощи, кусок пармезана и пачка риса арборио.
«Сегодня шеф-повар — я, — торжественно объявил он. — А ты будешь моим су-шефом и главным дегустатором. Будем оттачивать мастерство в приготовлении ризотто. Я, кажется, понял главный секрет».
«И какой же?» — улыбнулась я, повязывая фартук.
«Главный секрет — готовить для того, кого любишь. Тогда любая ‘каша’ становится шедевром».
Мы готовили вместе. Смеялись, толкались бедрами на нашей маленькой кухне, спорили, сколько добавлять соли. Артём сосредоточенно помешивал ризотто, а я готовила легкий салат. В доме играла тихая музыка, горели свечи. Это был наш вечер. Не его и не мой. Наш.
Он больше не называл мои увлечения «скукой». Наоборот, он с интересом расспрашивал меня о новых рецептах, просил показать фотографии с мастер-классов. Он даже нашел в интернете курсы по приготовлению стейков и предложил сходить туда вместе.
Я, в свою очередь, перестала видеть в его друзьях угрозу. В следующую субботу они снова звали его на посиделки.
«Ты пойдешь?» — спросила я без тени упрека.
Он посмотрел на меня. «Хочешь, пойдем вместе? Только ненадолго. А потом сбежим в кино? Или если не хочешь, я не пойду. Останусь с тобой».
«Иди, — сказала я уверенно. — Проветрись. Я знаю, что это для тебя важно. Я доверяю тебе».
И это была правда. Я больше не боялась. Потому что я знала, что теперь он уходит не от меня, а просто для того, чтобы пообщаться с друзьями. И он знал, что его ждут дома. Не с упреками, а с любовью.
Он ушел. А я, вместо того чтобы терзаться ревностью, позвонила своей подруге, и мы проболтали по видеосвязи почти два часа. Я чувствовала себя спокойно и самодостаточно. Артём вернулся раньше обычного, трезвый, с букетом моих любимых цветов.
«Я соскучился», — просто сказал он и обнял меня.
Мы не стали одним целым. Мы остались двумя разными людьми. Он все так же любил шумные компании, а я — тихие вечера. Но мы научились главному: уважать миры друг друга и находить в них что-то ценное для себя. Он научился видеть в моих увлечениях не скуку, а творчество и глубину. А я — в его вечеринках не предательство, а потребность в общении и разрядке.
Однажды вечером, листая в интернете туристические сайты, я наткнулась на гастрономический тур по Италии.
«Смотри, — показала я ему ноутбук. — Неделя в Тоскане. Дегустации вин, мастер-классы от местных поваров, поездки на сыроварни…»
Он посмотрел на фотографии: залитые солнцем виноградники, уютные траттории, улыбающиеся итальянцы.
«Это же идеальное сочетание, — его глаза загорелись. — Твои мастер-классы и мое… кхм… ‘общение’ с вином. Идеальный компромисс».
«Это не компромисс, Артём, — улыбнулась я. — Это наш новый, общий рецепт».
Он притянул меня к себе и поцеловал. И я поняла, что счастье — это не когда вы смотрите в одну сторону. Счастье — это когда вы смотрите в разные стороны, но при этом крепко держитесь за руки, зная, что всегда можете повернуться и встретиться взглядом, полным любви и понимания. Мы нашли свой рецепт. И он был невероятно вкусным.
«Если вам понравилось — подпишитесь. Впереди ещё больше неожиданных историй.»