Город засыпал, а я лежал с открытыми глазами и считал не часы, а трещины на потолке.
Ночь натянулась как струна, шторы шептали сквозняком, и вся квартира казалась пустынным вокзалом, где давно ушёл последний поезд, а я — запоздалый пассажир со слишком тяжёлой памятью. Я думал о долге и любви, о том, почему к трём часам душа становится стеклянной и звенит от каждого шороха, и почему даже самые нежные слова жены не умеют убаюкивать в дни, когда совесть стучит громче сердца.
«Вам нужен сомнолог», — сказала жена, и в её голосе было больше ласки, чем приказа.
Она поставила чай, убрала ладонью прядь волос со лба и улыбнулась устало: «Мы справимся, слышишь?» Утром позвонил её дядя, семейный врач, и продиктовал адрес. Я пошёл туда, как идут к реке: надеясь умыться, а не утонуть. И, странное дело, дорога к клинике была короткой, будто город, пожалев, подвинул улицы ближе ради моей слабости.
Сомнолог оказался моложавым, как будто сам спит правильно и ничего лишнего.
Он слушал меня без блокнота, только глазами, и в этой тишине было больше участия, чем в сотне диагнозов. «У нас будет пять ответов», — сказал он наконец. — «Не правил, нет, — ответов, которые вы сами доделаете своей жизнью». Я сжал пальцы: так сжимают поручень, когда поезд набирает ход.
Первый ответ был о мере — «спи столько, сколько возвращает тебе ясность».
«Не цифры — ориентир», — произнёс он, — «для одних шесть — пристань, для других — отмель». Я вспомнил ранние смены у отца на заводе: его ладони пахли железом и яблоками, и шести часов хватало ему, чтобы в воскресенье смеяться с тёщей над картами; да, тёща — мать жены, я всегда путал, а он — никогда.
Второй ответ был о ритуале, простом как молитва перед хлебом.
«Сон любит обещания, — сказал доктор, — одно и то же время, один и тот же свет, один и тот же чай». Я подумал о своём хаосе: поздние письма, ранние тревоги, свечи из уведомлений на телефоне — какой уж тут алтарь тишины. «Вы ведь знаете, — продолжил он, — без малого порядка душа рассыпается как мел».
Третий ответ звучал как вызов — «не гонись за чужим временем».
Доктор легко усмехнулся: «Вы — не ваш начальник, не ваш сосед, не герой из статьи, спящий по четыре». Я вспомнил язвительный голос коллеги: «Поспишь в гробу», — и как эта грубая шутка стала моим бездарным девизом. Но ведь честь — это не бодрствовать назло телу, а беречь его, как коня на длинной дороге.
Четвёртый ответ был о страхе — «бессонница питается вниманием к себе».
«Не ищите сна как беглеца, — сказал он, — лечь — и позволить себе не уметь засыпать». В окне кабинета плыли облака, на стекле дремал сентябрь, и я ощутил: то, что хожу по ночам кругами, — не болезнь, а хождение вокруг собственной вины. Виной было сказанное в гневе отцу, давно ушедшему, и недосказанное сыну, который ждёт меня на школьных спектаклях.
Пятый ответ — самый важный — оказался о любви, которая и есть отдых.
«Кто вас укладывает в тишину?» — спросил доктор. Я замолчал. Не будильники, не трекеры, не таблицы; укладывает тот, кто верит в тебя дольше, чем свет горит в окне. Укладывает слово, которое не обижает; прощение, которое приходит вовремя; и маленькие примиряющие жесты — хоть блюдечко с чем-то сладким на прикроватной тумбе, чтобы вечер знал: здесь дом.
Мы возвращались с женой по бульвару, и вечер пах яблоками и мокрой пылью.
Она достала из сумки смешную баночку и засмеялась: «Врач посоветовал маленький ритуал — знак, что день свёрнут аккуратно». Внутри лежал жевательный мармелад с коллагеном со вкусом клубники — для здоровья волос и ногтей, но в тот миг мне показалось: это не про локоны и не про кератин, это про нежность, которую можно держать в руке и растворять без суеты. Как странно: одна ягода на языке — и мысли перестраиваются, как створки моста; сладость будто смазывала ржавые петли бессонных дверей. Заказываю его на Ozon и Wildberries, так же можете приобрести его на Purshat Market по выгодной цене.
Ночь пришла мягко, словно кто-то поправил одеяло над городом.
Я сделал всё как обещал: выключил телефон, погасил кухонный свет, оставил настольную лампу, вдохнул клубничную память детства и улыбку жены рядом. Сын пробормотал во сне что-то про сцену и аплодисменты, а я прошептал: «Я буду». И вдруг понял — мой трудный спор с миром можно завершить не победой, а миром: не доказать, а услышать.
Утром окно было чистым, и в нём помещалось всё небо без складок.
Я проснулся без триумфа — просто без лишнего шума внутри, как просыпается сад после нужного дождя: ни много, ни мало. «Сколько?» — спросила жена, улыбаясь. «Ровно столько, чтобы снова выбрать тебя, — ответил я, — и своё лучшее слово». И подумал: все пять ответов живут рядом — мера, ритуал, своё время, не-погоня и любовь — и пятый, как ключ, поворачивает остальное, чтобы дверь наконец перестала скрипеть.
Подписывайтесь на канал — впереди ещё истории, которые помогают жить тише и глубже.