Уставать — это стало моей нормой.
Не «подустал», не «хотелось бы полежать». А вот это всё — как в рекламе стирального порошка: серое бельё в голове, пустота в глазах и руки, которые тянутся не к чашке с чаем, а к кнопке «выключить весь мир».
Работа — выжимает. Люди — раздражают. Новости — бьют по нервам. А ещё окна не мыты, родители ждут звонка, холодильник молчит, потому что пустой.
И вот в этом состоянии я открываю дверь — и на меня несётся она.
Моя собака.
Хвост — пропеллер. Глаза — как на мультиках: «папа пришёл! папа пришёл!»
И я такой... ну, конечно, пришёл. А кому, по-твоему, идти домой с сумкой и чужой усталостью?
Она под лапы лезет, прыгает, лижет, бегает от стены к стене, тащит мяч, тапок, подушку.
Я говорю:
— Подожди.
Она не подожди. Она любовь на максималках.
А я — тишина с залипанием.
Сначала я просто отмахивался.
Садился за комп, ставил в микроволновку что-то вчерашнее, бросал ей пару игрушек: на, играй.
Она приносила — я не брал.
Она приносила ещё раз — я отворачивался.
Она клала мяч мне на ногу — я резко сдвигал ногу.
И начиналось раздражение.
— Да уйди ты, — говорю. Не злюсь, просто устал.
— Не до тебя сейчас.
— Что ты встала? Дай пройти.
— Ну хватит, ну сколько можно?
А потом — рывок поводка на прогулке, резкое «сидеть, кому сказали», короткое «фу» с голосом, от которого самому бы не по себе стало.
И всё это — не злость, а как будто в голосе глухая тоска, которая вылезает через зубы.
Я не бил. Я не ругал. Я просто… стал слишком острым.
Но знаете, как оно бывает?
Ты не замечаешь, как делаешь больно.
Потому что не кричал же, не пнул, не прогнал.
Просто тон стал другой.
Жёсткий. Механический. Без тепла. Без “ты моя хорошая”.
А она стала отступать.
Незаметно.
Не сразу.
Сначала перестала спать у ног. Потом — встречать у двери. Потом — приносить игрушку.
А потом я заметил, что она вообще перестала смотреть мне в глаза.
Один раз я уронил ложку, и она вздрогнула.
Не громко. Просто дернулась — и отошла в коридор.
Легла на коврик.
Не отвернулась. Не ушла. Просто не стала рядом.
И вот в этот момент я впервые подумал:
«А что с ней?..»
И тут же — другая мысль:
«А что — со мной?»
В воскресенье утром мы не пошли гулять.
Просто не смог. Встал, сел обратно. Уставился в стену и подумал:
«Пусть сама, что ли. Я не могу».
Собака села у двери. Не скулила. Не лаяла. Просто ждала.
Минут десять.
Потом ушла на кухню, легла под столом.
И всё. Ни единого звука.
А я сидел на кровати и смотрел в пол.
Почему я такой? Почему мне всё тяжело? Почему я не могу просто... быть нормальным?
Сначала я думал — это просто зима. Сезон.
Потом — работа.
Потом — одиночество.
А потом понял: я сам себе — как тяжёлый сосед сверху, который постоянно что-то гремит, толкает, раздражает.
Я живу с собой — и мне с собой тяжело.
В какой-то момент я встал, подошёл к зеркалу.
Глянул на себя.
И сказал в пустую комнату, не обращаясь к собаке, не к кому-то — а просто:
— Хватит.
Не крикнул.
Не разозлился.
Просто выдохнул: хватит.
Я открыл дверь на кухню. Она лежала, вытянув лапы.
Тихо.
Спокойно.
И как будто... от меня не ждала уже ничего.
Вот это и порвало.
Не игнор, не обида, а именно — смирение.
Как будто она решила:
«Ну хорошо. Если ты больше не мой — я всё равно с тобой. Просто на расстоянии».
Я упал на пол, прижался к ней лбом.
И разревелся.
Собака не лизала мне лицо, не прыгала, не радовалась.
Она просто осталась лежать.
И только через пару минут положила голову мне на ногу.
Как будто сказала:
«Наконец-то ты здесь».
Потом я долго гулял с ней.
Без телефона. Без цели.
Просто медленно, вдоль домов, с ней рядом.
И вспоминал — как я в последний раз слышал себя.
Не голос. А именно — себя.
Такого, каким был раньше. До всех этих “устаний”, “некогда”, “да отстань ты”.
В тот вечер я сел писать. Не пост в соцсетях, не письмо, не статью.
Просто сел — и начал выписывать всё, что болит.
Про родителей.
Про один день в июне, который я до сих пор не пережил.
Про себя — того, кто когда-то мечтал.
Про злость. На себя. Не на собаку.
Я выписывал — а она лежала рядом.
И просто была.
И вот что я понял:
я срывался на неё, потому что она не могла мне ответить.
Потому что она не уходила.
Потому что она была рядом, даже когда я сам себе не нужен был.
А значит — легче всего выливать в неё то, что внутри не помещается.
Но дело ведь не в ней.
Никогда не было в ней.
Я не знаю, как у других, но я никогда не умел извиняться правильно.
Не по-настоящему.
Говоришь: «Извини», — и уже надеешься, что тебя простили.
Как будто этих шесть букв достаточно, чтобы всё исчезло.
А ведь оно не исчезает. Оно остаётся внутри — у того, перед кем ты извинился, и у тебя самого.
И если не пройти через это по-настоящему — рана просто станет тише. Но не заживёт.
Утром я встал, налил себе кофе, и она пришла, как всегда. Села рядом.
И я вдруг понял — я не знаю, как сказать ей «прости», чтобы она поняла.
Словами — не объяснишь.
Жестами — тоже.
И я сделал, как мог.
Положил перед ней ладони, ладонями вверх.
Как будто сказал:
«Вот. Я не держу больше. Всё, что было — отпускаю».
Она подошла, лизнула мне пальцы.
Не как извинение, не как прощение — как будто проверила: ты действительно готов?
И только потом легла ко мне на ноги.
Весь день я думал: а могу ли я простить себя?
Не за крик. А за то, что я стал не тем, кем хотел быть.
Что устал. Что сорвался. Что позволил себе быть жестким с тем, кто вообще-то — мой единственный друг.
Что забыл, как быть рядом с живым существом, у которого нет ко мне претензий. Только ожидание.
Что я его подводил. Долго. Много раз.
И вот — не подводить хотя бы сегодня.
Я извинился.
Прямо, без пафоса.
— Прости.
(Пауза.)
— Мне так стыдно.
(Пауза.)
— Но я учусь.
Не знаю, понял ли кто-то, кроме нас двоих.
Но она подтолкнула меня носом.
Как будто сказала: «Ладно. Вперёд. Только не возвращайся туда снова».
С того дня мы гуляем каждый день. Без пропусков.
И я стараюсь быть не идеальным.
А живым.
Потому что собака — не психолог.
Она не должна лечить.
Но она может стать зеркалом.
И если уж отразил себя — смотри честно.
Сейчас у нас есть утренний ритуал.
Я сижу на полу, она подходит и ложится рядом.
Иногда я говорю:
— Всё хорошо.
Иногда —
— Сегодня будет день без крика.
А однажды я сказал:
— Спасибо, что осталась.
И понял: это был самый правильный способ сказать «прости».
Иногда я думаю:
а если бы она не простила меня?
Если бы в какой-то момент просто не подошла.
Перестала ждать у двери.
Пряталась в другой комнате, не смотрела в глаза.
Если бы вышла из моей жизни так же тихо, как вошла.
Я бы, наверное, сказал:
«Справедливо».
Но потом бы не справился.
Бывает, что животные уходят не потому, что их обижают, а потому что их не слышат.
Они показывают всё:
потупленный взгляд, отказ от еды, замирание, когда ты громко хлопаешь дверью.
Но человек думает: «Он привыкнет».
И вот тогда — ломается что-то, что не склеивается.
Я успел.
Не сразу. Не красиво. Не героически.
Просто в какой-то момент перестал быть важнее её чувств.
Я стал видеть, где я начинаюсь, а где заканчивается она.
Где моё раздражение — это усталость.
Где моя злость — это страх.
Где моя грубость — это просьба: «обними меня, я не справляюсь».
Теперь мы больше молчим, чем говорим.
Но в этих молчаниях — понимание.
В этих прогулках — не шаги, а дыхание.
Я перестал считать, сколько раз был неправ.
И стал считать, сколько раз она пришла ко мне, несмотря ни на что.
Она — не герой.
Не спасатель.
Не «мой ангел».
Просто собака.
Которая не сбежала.
📌 И если ты читаешь это, и думаешь:
«А вдруг я уже испортил всё?» — ты не испортил.
Ты просто ещё не начал говорить правильно.
И если твой пёс или кот ещё рядом — значит, у тебя есть шанс научиться.