Мать позвонила в десять вечера.
— Приедешь на выходных? Надо про Славу поговорить.
Я молчала. Слушала, как она дышит — неровно, сдерживаясь.
— Мы больше не тянем. Отец ночами на балконе сидит. Боюсь, сердце не выдержит.
Слава. Брат. Тридцать восемь. Пять лет на диване. Год назад устроился на работу— две недели продержался. Сказал, начальник самодур. Родители выдохнули: пусть дома, зато живой. Вспомнили сына соседки Светланы — ушёл, через неделю под мостом нашли. С тех пор мать у окна стоит, когда Слава за хлебом выходит.
Приехала в субботу. Отец открыл — постаревший, ссутуленный. В квартире пахло затхлостью. Слава на диване. В трениках, в наушниках. Чипсы, телефон, бутылки от газировки. Даже головы не повернул.
— Привет.
Дёрнул плечом. Промолчал.
Мать вышла из кухни.
— Слава, поздоровайся.
— Вижу её. Чё, слепой?
Голос безразличный. Я — пустое место.
На кухне мать шептала:
— Он кредит взял. Огромный. Банк звонит. Мы дачу хотели продать.
Отец молчал, уставившись в стол.
— На что деньги?
Мать пожала плечами.
— Не говорит.
Отец встал, вышел на балкон. Стоял там, сжав кулаки, смотрел вниз.
— Мам, так нельзя.— А что делать? Выгнать? Светкин сын...
— Я знаю.
Я сидела, сжав зубы. Понимала — если не вмешаюсь, они сломаются.
Пошла в зал. Слава в наушниках, на экране танки. Я встала перед диваном.
— Нам надо поговорить.
— Не надо.
— Родители из-за тебя...
— Отвали. Не твоё дело.
Спокойно так. Как о погоде. Внутри что-то щёлкнуло.
— Моё. Потому что когда они помрут, ты на меня сядешь. И я не буду тебя тащить.
Он поставил игру на паузу. Повернулся. В глазах — обида.
— Ты всегда правильная. Училась, замуж, дети. А я неудачник, да?
— Не неудачник. Просто ничего не делаешь.
— Ты не понимаешь.
— Тогда объясни.
Отвернулся. Снова включил игру.
— Вали. Заколебала.
Ночью не спала. Вспоминала: Слава защищал меня от пацанов. Учил кататься на велике. Таскал портфели. Однажды влетел от отца за меня — я окно разбила, он сказал, что это он.
А теперь я его выгоняю.
Или спасаю?
Встала рано. Прошла в зал. Он спал на боку, подложив руку под щёку. Как в детстве. На столе — пакеты, крошки, бутылки. Смердело кислым.
Взяла его телефон. Открыла банк. Увидела сумму кредита. Замерла.
Больше, чем думала.
Прокрутила покупки: компьютер, монитор, игры, донаты, доставка еды — по три раза в день. Жил как богач. На чужое.
Отец сидел на кухне. Чашка кофе перед ним нетронутая.
— Я видела сумму.
Он кивнул.
— Дачу продадите?
— Больше неоткуда.
Я села напротив.
— А если я сделаю так, что не придётся?
— Как?
— Заберу доступ к деньгам. Отключу карту. Заберу ключи. Скажу — или работаешь, или сам.
Он молчал. Долго. Покачал головой.
— Мать не даст.
— Без её согласия тогда.
В глазах отца — страх, надежда, усталость.
— А если уйдёт? Как Светкин?
— Не уйдёт.
— Откуда знаешь?
Не знала. Но сказала:
— Знаю.
Он кивнул. Коротко.
Днём дождалась Славу. Он вышел на кухню сонный, в одних трусах.
— Сядь.
Он оглянулся.
— Чё?
— Садись.
Сел. Мать стояла спиной у плиты.
Я достала ключи отца. Положила перед собой.
— Это папины ключи. Ты их больше не получишь. Карту я отключила утром. Отец разрешил. Денег нет.
Он замер. Посмотрел на отца. Тот не поднял глаз.
— Вы охренели?
— Нет. Это ты. Кредит — и всё на игрушки. Родители дачу продавать хотели. Там дед похоронен. Ты хоть раз о них думал?
Он встал. Лицо красное.
— Я вам ничего не должен!
— Тогда живи сам. Или работаешь, или съезжаешь. Бабки кончились.
Он стоял, тяжело дыша. Смотрел на меня — ненависть чистая.
— Ты всегда стервой была.
Развернулся. Через пять минут вышел с рюкзаком. Хлопнул дверью — стёкла дрожали.
Мать обернулась. Лицо белое, губы трясутся.
— Что ты сделала?
Я смотрела на дверь. Руки дрожали.
— То, что вы не смогли.
Две недели — тишина.
Слава не звонил. Мать сидела у телефона каждый вечер. Отец ходил по квартире, заглядывал в его комнату — кровать незастелена, вещи брошены.
Я звонила каждый день.
— Ничего?
— Ничего.
Голос матери становился тише.
Я не спала ночами. Думала: а вдруг под мостом? Вдруг я его убила?
На пятнадцатый день мать позвонила в шесть утра.
— Он звонил. Отцу. Просил денег. Сказал, есть нечего.
Голос дрожал.
— И что отец?
— Сказал — сам справляйся. Но я боюсь...
— Мам, если дадите, он вернётся на диван. И вы снова дачу будете продавать.
Молчание.
— Мне страшно.
— Мне тоже.
Через три недели позвонил отец.
— Устроился. Грузчиком. Снимает где-то угол.
Я замерла.
— Он хочет со мной поговорить?
— Сказал — нет. С тобой особенно.
Внутри оборвалось.
— Понятно.
— Спасибо, — тихо сказал отец.
— Мы бы не смогли.
Я сидела с телефоном. Хотела набрать Славу. Написать: «Прости». Не смогла.
Через месяц поехала к родителям. Пахло пирогами. Мать встретила с улыбкой.
— Он каждую неделю звонит. Говорит, нормально всё. Даже денег откладывает.
Отец сидел за столом. Выглядел лучше — лицо посвежело, спина выпрямилась.
— Он про меня спрашивал?
Помолчал.
— Нет.
Мать отвернулась к плите.
Я посмотрела на холодильник. На дверце — фотография. Мы со Славой. Мне пять, ему восемь. Обнимаемся. Тогда я с качелей упала, коленку разбила. Он нёс меня домой на спине: «Не реви, мама пластырь наклеит».
Я отвернулась.
— Может, простит когда-нибудь, — тихо сказала мать.
Я промолчала.
Вечером вышла на балкон. Отец стоял там, курил. Бросил десять лет назад.
— Матери не говори.
Кивнула.
Мы молчали. Внизу машины, фонари.
— Ты его вытащила, — сказал отец. — Понимаешь? Он бы сдох на диване. Медленно. А так живёт.
Молчала.
— Но простить не сможет. Никогда. Потому что ты показала ему, кто он есть. А этого не прощают.
Затушил. Ушёл.
Я осталась. Думала: родители спасены, брат жив, работает.
Но я его потеряла.
Прошло полгода.
Слава не звонил мне. Родителям — каждое воскресенье. Коротко: работает, всё нормально.
Мать передавала привет от него. Я знала — врёт.
Однажды позвонила мать.
— Он приедет в субботу. За вещами. Приезжай. Может, помиритесь.
Приехала. Не знала зачем.
Слава пришёл днём. Постучал — ключей нет. Отец открыл. Обнялись коротко. Мать кинулась, гладила по голове. Он позволял. Но был напряжён.
Я в коридоре. Он посмотрел. Кивнул. Без улыбки.
— Привет.
Голос чужой.
— Привет.
Прошёл в комнату. Складывал вещи. Мать суетилась.
— Поешь? Пирог...— Не надо, мам. Мне ехать.
Я стояла в дверях. Он похудел. Лицо осунулось. Но в глазах твёрдость. Взрослость.
— Как ты?
Не поднял глаз.
— Нормально.
— Работа?
— Нормально.
Коротко.
— Слава, я...
Он поднял руку.
— Не надо. Ты сделала что считала правильным. Может, так и надо было. Но я не хочу это обсуждать. И не хочу видеться.
Застегнул сумку. Посмотрел на меня долго.
Не простил. Никогда не простит.
Развернулся. Вышёл.
Мать проводила до двери. Плакала. Он гладил её по голове.
— Всё хорошо, не плачь.
Отец молчал. Слава ушёл. Дверь закрылась.
Мать вытирала слёзы. Отец обнял её.
— Он вернётся? — спросила мать.
— Вернётся, — сказал отец. — Но не скоро.
Я молчала. Знала — вернётся к родителям. Но не ко мне.
Вечером уезжала. Мать обнимала долго.
— Спасибо. За всё.
Отец пожал руку молча.
Дома зашла к детям. Спали. Села на край кровати старшего. Погладила по голове. Подумала: когда-нибудь он вырастет. И может, я сделаю что-то, что он не простит. Но сделаю. Потому что иначе нельзя.
Слава не звонил мне. Родителям — каждое воскресенье. Отец говорил: встретил девушку. Потом — переехал в другой город. Потом — повысили.
Я слушала. Радовалась. Он смог. Выжил.
Но когда мать говорила «он передаёт привет», я кивала. И знала — не передаёт.
Недавно была у родителей. Сидели на кухне. Мать показала фото.
— Слава прислал. Это его девушка.
Они стояли обнявшись, улыбались. Слава счастливый.
— Красивая.
Мать убрала телефон.
Я встала. Подошла к холодильнику. Та фотография висела. Мы со Славой, маленькие, обнимаемся.
Посмотрела. Отвернулась.
Вышла на балкон. Отец следом.
— Он живёт. По-настоящему. Ты это сделала.
— Знаю.
— И ненавидит за это.
— Знаю.
— Но выбора не было.
Кивнула.
Мы молчали. Внизу машины. Где-то там Слава. В другом городе. С девушкой. Без меня.
Родители спасены. Брат жив.
Я — одна с этим выбором.
Справедливо? Не знаю.
Правильно? Наверное.
Больно? Да.
Но по-другому нельзя было.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!