Всё рухнуло в один серый, дождливый вторник. Прошло всего два месяца с тех пор, как не стало моего мужа, Серёжи. Два месяца тишины, в которой каждый скрип половицы звучал как упрек. Дом, который мы с ним строили, наше гнездо, наше будущее, превратился в мавзолей воспоминаний. Каждый угол хранил его смех, его запах, его присутствие. Я ходила по комнатам как призрак, боясь сдвинуть с места хоть одну вещь, чтобы не нарушить хрупкое равновесие прошлого. А потом зазвонил телефон. На экране высветилось «Тамара Ивановна». Моя свекровь.
Сердце сразу ухнуло куда-то в пятки. За последние два месяца она звонила ровно три раза. Первый — чтобы сообщить, что выбрала для себя «самое удобное место» на поминальном обеде. Второй — чтобы уточнить, не собираюсь ли я продавать Серёжину машину. Третий — сейчас. Я глубоко вздохнула и провела пальцем по экрану.
— Алло, — мой голос прозвучал глухо и бесцветно.
— Леночка, здравствуй, дорогая, — заворковала она в трубку. Этот её медовый тон всегда был предвестником чего-то неприятного. Таким голосом она обычно просила одолжить денег до пенсии, которую потом «забывала» отдать, или сообщала, что приедет в гости на «пару дней», которые растягивались на две недели. — Как ты там, моя хорошая? Справляешься?
Справляюсь ли я? Нет, Тамара Ивановна, не справляюсь. Я каждую ночь просыпаюсь от того, что мне кажется, будто Серёжа сейчас войдёт в спальню. Я ем, потому что надо, а не потому что хочу. Я существую, а не живу. Но вам ведь это неинтересно, правда?
— Потихоньку, — выдавила я из себя. — Что-то случилось?
— Ну что ты, сразу «случилось»! Просто хотела узнать, как ты. И вот ещё что… Понимаешь, тут дело такое… бумажное. Формальности всякие после… ну, ты понимаешь. Остались кое-какие вопросы по имуществу. Я бы хотела подъехать, обсудить. Чтобы всё было по-честному, по-семейному.
Внутри всё похолодело. Вот оно. Началось. Я знала, что этот разговор неминуем, но до последнего надеялась оттянуть его. Тамара Ивановна никогда меня не любила. Она видела во мне наглую девчонку из другого города, которая «охмурила» её драгоценного сына и увезла его в свой мир, подальше от мамочки. А дом… дом был её главной болью. Она не раз при мне говорила подругам по телефону, что «Серёженька вкалывает на эту хоромину, а она там сидит, ногти красит». То, что я работала на двух работах, чтобы мы могли себе это позволить, её никогда не волновало.
— Обсудить? — переспросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да, Леночка. Я буду не одна, со мной приедет специалист, юрист. Артемий Викторович. Очень толковый мужчина, поможет нам во всём разобраться, чтобы никого не обидеть. Ты же не против? Мы буквально на часок. Завтра, часа в три тебе удобно будет?
Она даже не спрашивает, она ставит перед фактом. Уже нашла юриста. Уже всё решила. Она едет забирать моё. Наше. Мой дом.
— Хорошо, — ответила я неожиданно для самой себя твёрдо. — Приезжайте. Я буду ждать.
Положив трубку, я долго смотрела в одну точку. Дождь за окном усилился. Мне вдруг стало очень холодно. Я подошла к книжному шкафу, который мы с Серёжей собирали вместе. Он был огромным, из тёмного дерева, от пола до потолка. Серёжа обожал читать, и это была его гордость. Я провела пальцами по корешкам книг, пока не нашла нужный — потрёпанный томик стихов Есенина. Муж часто читал мне его вслух по вечерам. Я вытащила книгу с полки. Она была тяжелее, чем должна быть. Из-за вклеенного внутрь плотного конверта. Серёжа отдал мне его за месяц до своей внезапной болезни. «Лен, — сказал он тогда, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде была такая тоска, какой я никогда раньше не видела. — Возьми. Пусть будет здесь. Если со мной что-то случится, и мама начнёт… ну, ты знаешь, какая она бывает… Откроешь это. Только в самом крайнем случае. Обещай». Я тогда отмахнулась, сказала, чтобы он не говорил глупостей. Но конверт взяла и спрятала туда, куда он сказал. И вот, кажется, этот «крайний случай» стоял на пороге моего дома, одетый в дорогой костюм и вооружённый юридическими терминами. Я не стала его открывать. Ещё не время. Я должна была посмотреть им в глаза. Я должна была услышать всё, что они скажут.
На следующий день я проснулась с тяжёлым сердцем. В доме царила звенящая тишина, которую я так привыкла заполнять работой или музыкой, но сегодня она давила на меня своей тяжестью. Я убиралась в гостиной, протирая пыль с фотографий. Вот мы с Серёжей в день свадьбы, счастливые и немного растерянные. Вот мы в отпуске на море, он держит меня на руках, и мы хохочем. А вот последнее фото, сделанное за пару недель до его ухода, — мы сидим на крыльце этого самого дома, обнявшись, и смотрим на закат. Наш дом. Моя крепость. И я не позволю им её разрушить.
Ровно в три часа раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок. На крыльце под большим чёрным зонтом стояла Тамара Ивановна, одетая во всё чёрное, с подчёркнуто скорбным выражением лица. Рядом с ней — высокий мужчина лет сорока в идеально отглаженном сером костюме. Его лицо ничего не выражало, только глаза смотрели холодно и оценивающе. Это был тот самый «специалист».
Я открыла дверь.
— Леночка, здравствуй, — снова запела свекровь, проскальзывая внутрь и принося с собой запах сырости и дорогих духов. — Это Артемий Викторович.
— Добрый день, — кивнул юрист, протягивая мне холодную, безжизненную руку. Его рукопожатие было коротким и деловым.
— Проходите в гостиную, — сказала я, стараясь держаться как можно ровнее.
Они прошли в комнату. Тамара Ивановна тут же уселась в любимое Серёжино кресло, как будто занимая трон. Артемий Викторович расположился на диване напротив, положив на колени изящный кожаный портфель. Он оглядел комнату цепким взглядом, будто оценивая стоимость каждого предмета.
— Чаю? Кофе? — предложила я по инерции.
— Не нужно, милая, мы ненадолго, — отрезала Тамара Ивановна. — Мы по делу.
Артемий Викторович откашлялся и открыл свой портфель. Он извлёк оттуда аккуратную папку с документами.
— Елена Андреевна, — начал он ровным, безэмоциональным голосом. — Мы здесь, чтобы урегулировать вопрос о наследстве Сергея Петровича. В частности, это касается данного домостроения. Согласно документам, дом был приобретён в браке, но основные средства на его покупку были предоставлены Сергеем Петровичем.
Я молчала, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой узел. Основные средства? Что за бред? Мы собирали каждую копейку вместе.
— Мой сын всю жизнь работал, не покладая рук, — подхватила Тамара Ивановна с дрожью в голосе. — Всё в дом, всё в семью. Он мечтал, чтобы у его матери была спокойная старость. Он всегда говорил мне: «Мама, что бы ни случилось, этот дом — твоя опора».
Её слова были как пощёчины. Я вспомнила бессонные ночи Серёжи над проектами, его усталые глаза. Но я также помнила, как мы вместе сидели над расчётами, как я продала свою маленькую квартиру, оставшуюся от бабушки, чтобы внести первый взнос. Как мы отказывали себе во всём, чтобы быстрее закончить ремонт.
— Мы понимаем ваше положение, — продолжил юрист, заметив, как изменилось моё лицо. — Поэтому Тамара Ивановна готова пойти вам навстречу. Она не хочет оставлять вас на улице. Мы предлагаем вам разумную компенсацию в размере… — он заглянул в бумаги, — пятисот тысяч рублей за то, чтобы вы освободили дом в течение месяца. Это очень щедрое предложение, учитывая обстоятельства.
Пятьсот тысяч. За дом, в который мы вложили душу и все наши сбережения. За место, где каждая доска была пропитана нашими мечтами. Щедрое предложение. Мои руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Какие обстоятельства? — тихо спросила я.
Юрист слегка приподнял бровь, удивлённый моим вопросом.
— Ну, как же. Основным вкладчиком был ваш покойный супруг. Тамара Ивановна, как его мать и прямая наследница первой очереди, имеет законное право на его долю, которая, по нашим оценкам, составляет не менее трёх четвертей от стоимости недвижимости. В суде вы не получите и этого. Мы же предлагаем решить всё мирно.
— Мой мальчик мне все документы показывал, — вставила свекровь, доставая платок и демонстративно промокая сухие глаза. — Все чеки, все договоры. Он со мной советовался. Он мне доверял. Говорил, что это его капитал, его вложение в будущее.
Чеки? Договоры? Серёжа никогда бы не стал ей ничего показывать. Он знал её характер. Он пытался оградить меня от её нападок. Что-то здесь не так. Совсем не так.
Я подняла глаза на Артемия Викторовича.
— Покажите мне эти документы.
Он на секунду замялся, переглянувшись с Тамарой Ивановной.
— Это конфиденциальная информация, предоставленная моим клиентом. Но я уверяю вас, всё оформлено юридически безупречно. Вот, — он пододвинул ко мне какой-то бланк. — Это соглашение о добровольной передаче прав собственности. Вам нужно просто подписать здесь. И мы забудем об этом недоразумении.
Я смотрела на ручку, которую он протягивал мне. Дорогая, с золотым пером. Орудие, которым они хотели перечеркнуть всю мою жизнь. В голове промелькнула мысль: А что, если они правы? Что, если Серёжа действительно втайне от меня взял где-то большую сумму денег? У матери? И всё это время врал мне? Эта мысль была острой и болезненной, как осколок стекла в сердце. Нет. Не мог. Я знала своего мужа.
— Я не буду ничего подписывать, — мой голос прозвучал на удивление спокойно и твёрдо.
Тамара Ивановна ахнула.
— Ты с ума сошла? Лена, не будь дурой! Тебе же добра желают!
— Елена Андреевна, — в голосе юриста появились стальные нотки. — Я бы советовал вам хорошо подумать. В противном случае мы будем вынуждены обратиться в суд. И тогда процесс будет долгим, неприятным и, уверяю вас, куда менее выгодным для вас. Мы докажем, что ваши вложения в этот дом были минимальны.
— Доказывайте, — сказала я, вставая.
В этот момент я поняла, что больше не боюсь. Страх сменился холодной, звенящей яростью. Яростью за ложь, за лицемерие, за то, как они посмели использовать имя моего мужа в своей грязной игре.
— Что ж, как хотите, — ледяным тоном произнёс Артемий Викторович, убирая ручку и соглашение обратно в портфель. — Тамара Ивановна, я думаю, на этом наш разговор окончен. Будем готовить иск.
Свекровь поднялась с кресла. Её лицо из скорбного превратилось в злобное и мстительное.
— Я всегда знала, что ты такая! — прошипела она. — Вцепилась в моего сына, а теперь и в его имущество! Ничего, суд разберётся, кто здесь прав! Ты вылетишь из этого дома, как пробка!
Я молча подошла к книжному шкафу. Их взгляды, один — полный яда, другой — холодного любопытства, следовали за мной. Мои пальцы безошибочно нашли нужную книгу. Тот самый томик Есенина. Я вытащила его и вернулась к столу. Наступила тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов.
— Вы говорите, что основные средства на покупку дома внёс Серёжа? — спросила я, глядя прямо в глаза юристу.
— У нас есть тому подтверждения, — уверенно ответил он.
— А у меня есть вот это, — я положила на стол тот самый плотный конверт.
Я медленно вскрыла его. Внутри лежало несколько документов и небольшой цифровой диктофон. Первым я достала лист, который оказался банковской выпиской.
— Это выписка с моего личного счёта, открытого задолго до брака с Сергеем. Вот, посмотрите на дату, — я ткнула пальцем в строчку. — А вот — транзакция. Перевод суммы в размере четырёх миллионов рублей на счёт продавца этого дома. Это был первоначальный взнос, составлявший более половины его стоимости. Деньги от продажи квартиры моей бабушки.
Артемий Викторович взял документ. Его уверенность на мгновение дрогнула. Он внимательно изучал цифры и печати, его губы сжались в тонкую линию.
Тамара Ивановна фыркнула:
— Подделка! Ты всё подделала! Мой сын никогда бы не позволил тебе платить! Он мужчина!
— Правда? — я достала второй документ. — А это договор с подрядной организацией, которая занималась отделкой дома. На сумму почти в два миллиона рублей. И вот чеки, подтверждающие оплату. С моей зарплатной карты. Мы договорились с Серёжей: он платит за «коробку», я — за всё остальное. Потому что зарабатывали мы примерно одинаково. И это было наше общее решение.
Юрист взял и эти бумаги. На его лбу пролегла морщинка. Он перевёл взгляд с документов на Тамару Ивановну, и в его глазах читался немой вопрос.
— Это… это ничего не меняет! — закричала свекровь, её лицо пошло красными пятнами. — Он всё равно вложил больше! Он мне сам говорил! Он…
— Он говорил вам то, что вы хотели слышать, — прервала я её. Мой голос обрёл силу. — Он любил вас и не хотел расстраивать. Он всю жизнь пытался заслужить вашу любовь, которой вы его никогда не баловали. И он знал, что однажды вы придёте сюда. Именно поэтому он оставил мне вот это.
Мои пальцы легли на маленький диктофон. Я нажала кнопку Play.
Комнату наполнил до боли знакомый голос Серёжи. Он был тихим, уставшим, записанным, видимо, поздно ночью.
«Ленуся… котёнок мой. Если ты это слушаешь, значит, меня больше нет. И значит, мама пришла… Я знаю, это звучит ужасно, но я знаю её. Прости меня, родная. Прости, что был слаб. Я не смог сказать ей в лицо правду про дом. Она всегда считала, что я должен быть главным, добытчиком… Я и соврал ей, что купил дом сам. Сказал, что взял на работе какую-то мифическую ссуду. Просто чтобы она отстала, чтобы не лезла к тебе со своими упрёками. Это было глупо, и я так об этом жалею… Этот дом — твой. Он твой по праву. Ты вложила в него не меньше меня, а может, и больше. И уж точно ты вложила в него всю свою душу. Не отдавай его. Сражайся. Эти документы… они всё докажут. А если нет… просто знай, что я люблю тебя. И всегда буду рядом. Этот дом — наша с тобой крепость. Не её…»
Запись оборвалась. В наступившей тишине было слышно, как тяжело дышит Тамара Ивановна. Артемий Викторович медленно отложил бумаги в сторону и посмотрел на свою клиентку с нескрываемым осуждением. Его профессиональная маска треснула.
— Тамара Ивановна, — голос юриста был сухим, как осенний лист, — вы ввели меня в заблуждение. Вы не предоставили мне всей полноты информации.
Свекровь смотрела на меня, её глаза метали молнии. Унижение, ярость и бессилие смешались на её лице в уродливую гримасу. Она хотела что-то сказать, открыла рот, но из него вырвался лишь сдавленный хрип.
Артёмий Викторович быстро и молча собрал свои вещи в портфель, защёлкнул замки и поднялся.
— Прошу прощения за беспокойство, Елена Андреевна, — сказал он, не глядя на меня, и стремительно направился к выходу. — Мои услуги вам больше не понадобятся, Тамара Ивановна.
Он ушёл, оставив за собой громкий хлопок входной двери. Мы остались одни. Я и она. В тишине, наполненной голосом моего мёртвого мужа.
— Ты… ведьма, — наконец, выдохнула она. — Ты его приворожила! Опоила! Он бы никогда…
— Уходите, — сказала я тихо, но так, что в этом слове не было и тени сомнения. — Уходите из моего дома. Пожалуйста.
Она смерила меня последним ненавидящим взглядом, подхватила свою сумку и, шаркая ногами, пошла к выходу. Дверь за ней захлопнулась, и в доме снова воцарилась тишина. Но это была уже другая тишина. Не давящая, а звенящая свободой. Я села на диван, и меня затрясло. Слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули потоком. Я плакала не от горя, а от пережитого напряжения, от обиды за Серёжу и от горького облегчения.
Вечером, когда буря внутри немного улеглась, я включила Серёжин ноутбук. Просто так, чтобы почувствовать его рядом. И случайно наткнулась на папку, о которой совсем забыла. Она называлась «Для Лены. SOS». Внутри был тот же аудиофайл и один текстовый документ. Я открыла его. Это было короткое письмо от Серёжи. Он писал, что случайно подслушал разговор матери с её сестрой. Оказалось, что Тамара Ивановна много лет назад получила в наследство от своих родителей огромную по тем временам сумму. Деньги, на которые можно было купить три таких дома. Она никому об этом не сказала, положила их в банк под проценты и всю жизнь притворялась бедной пенсионеркой, вытягивая из сына деньги и жалуясь на жизнь. Дело было не в нужде. Дело было в патологической жадности и желании всё контролировать.
Прошла неделя, потом вторая. Тамара Ивановна больше не звонила и не появлялась. Будто её и не было в моей жизни. Звонил, правда, один раз Артёмий Викторович. Извинялся. Сказал, что расторг с ней договор и что ему стыдно за эту ситуацию. Я молча выслушала его и повесила трубку. Мне не нужна была его жалость.
Я начала по-настоящему жить в своём доме. Раньше я боялась что-то менять, сохраняя всё, «как было при Серёже». Теперь я поняла, что это неправильно. Жизнь продолжается. Я переставила мебель в гостиной, сделав её светлее и просторнее. Купила новые шторы — нежно-бирюзовые, цвета утреннего неба. Посадила в саду розы, которые так любила.
Каждый день, возвращаясь с работы, я чувствовала, как стены дома принимают меня в свои объятия. Это больше не было местом скорби. Это стало местом силы. Моей личной гаванью, за которую я сражалась и которую отстояла.
Я часто думала о Серёже. Обида на его слабость перед матерью давно прошла, сменившись глубоким, печальным пониманием. Он был заложником её любви-ненависти, и его последним поступком, его тайным письмом, он дал мне не просто юридические доказательства. Он дал мне правду. А правда — это самое сильное оружие.
Иногда я сажусь на крыльцо с чашкой чая и смотрю на сад. Мир вокруг больше не кажется враждебным. Он просто есть. И я в нём есть. В своём доме. На своей земле. И больше никто и никогда не посмеет сказать мне, что я здесь чужая. Это чувство было дороже любых денег и важнее любых побед. Это было чувство обретённого покоя.