На улице сегодня было шумно, как, впрочем, всегда весной, когда горожане наконец дождались льющего на землю потоки непривычного тепла солнца, когда серые, неприглядные сугробы смыло проходившими по проспекту поливалками, и теперь ручьи от них весело бегут, сверкая серебряными нитками, вниз, к переулку, и дальше, по Замятнической к церковке. В ней, кстати, сегодня тоже суетно. Выпорхнула из микроавтобуса группка людей, женщины в платьях и платках, нежно–голубых, зеленый, белых. Платки им на удивление к лицу. Мужчины в строгих костюмах, при галстуках и в начищенных ботинках.
Из другой машины, поменьше, вышла женщина. Она сосредоточенна и осторожна.
— Катя! Ну что же ты сама, Катя! Надо подождать, я бы подал руку! — обежав машину, спешит к ней муж.
— Не кричи, Славочка. Петя уснул. Хорошо бы не раскричался. Я боюсь, Слава… — растерянно прошептала Катерина. Она никогда не крестила младенцев! Она и матерью–то стала в первый раз, и теперь боится, что маленький Петя испугается, начнет истошно вопить, как неделю назад, когда его купали в ванночке. Он тогда так разошелся, что Славик вызвал доктора. Приехала спокойная, даже с виду флегматичная педиатр, Марина Викторовна, постояла, отдуваясь, в прихожей, прошла в комнату, где носила на руках извивающегося ребенка молодая мать, откашлялась.
— Положите, — велела Марина.
— Что? Я не слышу, что? — помотала головой вконец одуревшая Катя.
— Ребенка положите, что вы его трясете, как погремушку?! Небось все косточки в голове перепутали! — в самое Катюшкино ухо ответила Марина Викторовна.
— Господи! — Катя вскинула тонкие бровки, в ужасе уставилась на мужа.
Тот усмехнулся.
Эта Екатерина сама еще ребенок, девчонка, а вот уже родила Славику сына, первенца, наследника. Но как его растить, ни он, ни она не знают.
— Да положи ты его наконец! Так… Такусиньки… Вах, какие мы крепенькие! Какие бусечки! — засюсюкала фельдшер. — А на папу как похож!
Славик гордо выпрямился. Вот это другой разговор! А то тёща заладила: «Катюшина порода, Катюнечкина, Романовых!»
А Славка тоже заметил, что его, Говоровская! Особенно нос! Уши, конечно, смазаны, но это пока.
— Лобастенький. Наверное, мыслей полные полочки! — продолжила между тем Марина Викторовна. — Папаша, чего стоите? Оконце прикройте, простудите потомка!
Славик кинулся закрывать окно.
— Доктор, что с ним, а? Он никогда так не заходился, а тут… — уже сама чуть не плача, прошептала Катя.
— А что тебе мужик должен? Родила бы девчоночку, другое дело! А тут парень, да еще лобастенький! Папа, поди, тоже мамку мучал, голосил на свою округу, да, папаша?
Она что–то говорила, шутила, посмеивалась, а сама ловко и быстро осматривала малыша, крутила его и так, и сяк, расправляла прижатые к животу ножки, раскидывала сведенные в истеричной судороге ручки.
— Колики, — заключила наконец Марина. — Я напишу, что давать. Ой, да не тряситесь вы так, мамаша! Это поправимо. А мальчик у вас хороший, крепкий. Сами–то как? Ой, господи, да дайте вы ему пустышку! Надрывается бедный!
— Мы категорический против пустышек! — сделал шаг вперед лобастенький Славик. — Это совершенно ни к чему.
— Против? — как будто равнодушно переспросила Марина. — Екатерина… Ах, да, Семеновна, ага… Так, отдайте младенца отцу и ступайте на кухню. Да, запеленайте, так надежнее.
Катя отрицательно замотала головой, потом, поняв, видимо, что совершенно измотана, отдала Петеньку мужу.
— Славненько. А теперь пойдемте, дорогая вы моя, выпьем. Ой, — хохотнула Марина Викторовна, — да чаю, чаю! Ой, ну как дети, ей богу!
И, взяв Катюшу под локоток, повела прочь.
А Славка, бережно прижав к себе сына, стоял у окна и уговаривал Петьку успокоиться…
На кухне было темно, прохладно и пахло кофе.
— Так–с… Чайник есть, сахар есть, заварим, на стол накроем, прикусить бы еще чего… — Марина Викторовна по–хозяйски осмотрелась.
Катя выставила на стол две чашки. Она не знала, что фельдшеры на детской скорой такие…
— Какие «такие»? — уточнила Марина.
Молодая мать вздрогнула. Она начала думать вслух, а это уже, наверное, первые «звоночки».
— Ну… Не ругали ни за что, не учили, как надо, а просто… По–человечески… — пожала Катя плечами. — Хорошо быть детским врачом, все болезни умеешь лечить, не боишься.
Марина тоже пожала. Ой, если бы эта Катя знала, какой Маринка была поначалу матерью, даже с учетом ее образования…
— А чего вас учить? Книжки, слава Богу, сейчас все читать умеют, если там нет ничего, то интернет в помощь. Проблемы–то у всех одинаковые. А вы мать ответственная, я же вижу! И термометр плавает в ванночке, и халатик у вас чистенький, и ребеночек ухоженный. Да пей чай–то, пока время есть! Пей! — пододвинула к хозяйке невесть откуда взявшуюся чашку с горячим чаем фельдшер. — Просто испугались, просто Петя ваш голос показал, бывает. Но если надо, и прикрикнуть могу. Прикрикнуть? Ну, чтобы всё, как вы представляли? — улыбнулась Марина.
— Не надо, — пискнула Катюшка, а потом заплакала.
— Вы чего? — испугалась Марина Викторовна.
— Я устала. Я спать хочу. Петя ест много, подгузники не любит мокрые, а у меня уже нет сил… — Катя всхлипнула, по–детски кривила губы. — День, месяц, год, да даже свое имя, мне кажется, я уже не помню. Всё в тумане. Я не выдержу, вы понимаете? Мне сессию надо закрыть, мы со Славиком учимся. Мне еще три экзамена сдать надо, а я не могу. И ничего уже не хочу…
Марина Викторовна задумчиво кашлянула.
— А помощники где? Родня есть? — поинтересовалась она, шустро тыкая пальчиком по экрану планшета. Тот булькал и тарахтел, принимая какую–то информацию.
— Есть. Но… Свекры далеко, сюда не приедут. Нам к ним тоже не с руки перебираться. А мои… Мои родители были против нашей свадьбы, против Пети… Нет, им внук очень понравился, но мама мне сразу сказала, что рано, что поторопились, что надо было с институтом разобраться, а уж потом… Мы поругались, и мама сказала, что помогать не станет. Я сама во всем виновата, да?
Катя отхлебнула чай, закрыла глаза.
— Виновата? Что стала мамой? Что такого лобастенького мальчугана тебе Небеса послали? Ну да, виновата, что стала счастлива еще на килограмм. Нет, на пять семь килограммов, да?
— Четыре с копейками, — улыбнулась Катерина, шмыгнула носом. — Петенька весит четыре килограмма, шестьсот граммов.
— Ну вот я и говорю! Отхватила ты себе, девчонка, такой подарок. Стыдно тебе должно быть, ага! — Марина Викторовна подмигнула. — Поесть тебе надо. Слышишь? — вскинула палец. — Затихли мужики твои. Может и не надо пустышку… Поешь и спать ложись. Твой сынок так наорался, что теперь долго дрыхнуть будет. И тебе надо. А я пойду. Вот, написала вам всё, за «стулом» следите, массажик делайте, — положила она перед Катюшей бумажку. — А главное — не нервничать. Всё наладится, малыш! Всё будет хорошо!
Марина погладила девчушку по худенькому плечу и ушла.
Катя быстро, как будто сейчас отберут, съела котлету, запила все чаем с яблочной пастилой — Славик покупал где–то настоящую, самодельную, — и легла тут же, на кухонном диванчике. Хотела накрыться пледом, но достать его из–под подушки сил уже не было. Уснула так…
Это было как будто бы вчера.
А вот теперь Катя в кремового цвета платье и туфельках на низком каблучке стоит с Петей на руках перед входом в домик справа от церкви. Сегодня Петеньку будут крестить, и Катя очень боится.
— Кать, пора! Ну давай мне его сюда. Ах ты мой сладкий пацаненок! — сюсюскает с сыном Славка и уверенно шагает к остальным гостям.
Скоро они зайдут в домик, произойдет таинство крещения, Петя всхлипнет пару раз, покуксится, а потом распахнет свои голубого цвета глазенки, встретится взглядом с нарисованными на потолке святыми и как будто ахнет от того, что предстало перед ним, удивится. Гости улыбнутся, крестная, Катина подруга, тоже совсем еще молоденькая, довольно кивнет.
— Петька – крепкий орешек! — шепнет она Катюшке. — Молодцы, ребята!..
Марина Викторовна медленно зашла через кованные ворота в церковный дворик, перекрестилась.
Она–то уж, в отличие от стоящего недалеко мужчины, того, в замусоленной кепке и куртке с капюшоном, но, правда, в костюме, того, что скептически глядит на горящий золотом крест, она–то твердо знает, что иногда только Господь–Бог, ну или какая другая Сила, называй, как хочешь, может помочь.
— Вы бы, молодой человек, кепочку сняли, всё же в таком месте находитесь! — сделала ему замечание Марина.
Мужчина нехотя стянул с головы кепку, оголив лысеющую голову, расчесал пятерней хилые волосинки. Марина Викторовна осуждающе покачала головой, мол, никаких традиций, ничего сейчас нет…
— За «молодого человека», спасибо, конечно, — буркнул мужчина, стал, как и Марина, смотреть на крестящих младенца супругов.
— Хорошие крестины, красивая пара, и ребёнок у них замечательный! — кивнула фельдшер. Подходить к Кате не стала, та уж Марину и не вспомнит, наверное.
— Крестины как крестины. Ребенка только мучают! — отрезал мужчина.
— Вы ничего не понимаете, молодой человек… Ничего… — покачала женщина головой…
… — Миша, нам надо его покрестить. Я чувствую, что тогда все наладится, и Сашка выздоровеет! Слышишь?! — она уже не просто говорила, а кричала от бессилия, страха и усталости.
У Марины с мужем родился сын, Саша, большая радость, счастье. Молодые, сильные, Марина – так вообще педиатр, красота! Уж у них–то всё будет легко и просто!
Михаил ходил гордый, выпивал с друзьями за здоровье мальчика, хохмил, примеривая на себя «батю», мечтал о рыбалке, о том, как поедет с Сашкой к друзьям, научит его ездить на лошади, рубить дрова и…
А потом, в самый разгар веселья, — законного, ведь Миша тоже нервничал, пока жена десять чесов не могла родить, — позвонили из роддома.
Ситуация критическая. Шансов мало. Так бывает…
— Что? Я не понял, что вы говорите! — прошептал тогда в трубку Михаил, оглянулся на краснолицых, улыбающихся друзей, осел на табуретку. — Я ничего не понял…
Он не понимал, как у матери–врача, педиатра, между прочим, могло так произойти, что малыш подхватил какую–то инфекцию, как вообще могло так случится, что его, Мишин, сын, может умереть, не дожив даже до своего первого месяца. Как?! Чудовищно несправедливо!
И были больницы, лекарства, игла прямо в головке у новорожденного Сашеньки, были слезы Маринки и упрямая злость Михаила, его препирательства с медперсоналом, скандал с завотделением, хорошего друга семьи, Игорем Андреевичем.
— Ты мне, Игоряша, скажи, как есть! Ты мне правду скажи! Кто виноват?! Кто виноват, я тебя спрашиваю! — стучал кулаком по столу в кабинете Игоря Миша, стучал так, что звенели в соседней сестринской колбочки в шкафу за стеклянными дверцами.
— Миш, ну какая сейчас разница? Ты о другом думай. Они поправятся, выпишем Маринку с Сашей, а ты им уход создай, заботу, продуктов накупи. Ей надо кушать, ему надо тоже молочка… Давай по маленькой? Я уже не на работе, — посмотрел на часы Игорь Андреевич.
— А ты всегда не на работе. Я вообще удивляюсь, что ты сейчас трезвый! — рыкнул Михаил. — И кушают, Игорь Андреевич, свиньи. Вот они кушают. А мои… Мои… — Мишка стал тыкать в сторону пальцем, туда, за дверь, где на пятом этаже, в боксе, лежали «его». — Сгною, понял? Если хоть один волос… Сгною!
И вышел, хлопнув дверью так, что отвалилась доска от косяка, повисла, скалясь острыми гвоздями…
С тех пор Игорь никогда не приходил к друзьям в дом, не отмечали вместе праздников, не гуляли, не ездили в Серебряный Бор купаться. Обиделся. Оскорбился. На всю жизнь…
Марину с сыном выписали. Миша довез их на такси до дома, быстро поднял в квартиру. А там стерильная чистота, можно операции делать.
— Миша… Мишенька… Я тебя так люблю! Я тебя и Сашку люблю! — плакала и целовала мужа Маришка.
Потом заплакал ребенок, его принялись кормить, купать, укачивать. И казалось, что всё позади.
Но через неделю опять температура, какая–то сыпь.
— Слабый иммунитет. Надо бы в больничку, — вынесла свой вердикт приехавшая врач. — Марина Викторовна, сами понимаете, тут всё возможно. Ну чего ты ревешь, девочка моя?! Мы с тобой и не таких вытаскивали! Марина! Соберись, тряпка!
Это прозвище «тряпка» как будто шлепнуло Марину Викторовну по щеке, заныли нервы в зубах, стало противно от своих слез, от того, что не собрана сумка, чтобы ехать, от того, что ничего не можешь, мозг как будто отупел, покрылся плесенью.
— Хорошо. Через десять минут мы будем готовы, — бесцветным голосом ответила она. — Миша, помоги собрать Сашеньку.
Она попросила о помощи, потому что не могла сама. Ничего не могла. Хватала одно, клала на место, бралась за другое, опять не то… Она никчемный врач, раз ее сын болеет. Никчемный врач…
Из наступающей серой, вязкой темноты отчаяния Марину вытащила девчонка, Верочка, работающая в больнице санитаркой.
Здание из красного кирпича, мрачное, тяжелое, как всегда казалось Мрине Викторовне, с большими окнами, но все равно темное внутри, наводило тоску. Сколько здесь им придется быть? И как пережить уколы? Саша кричит так, будто его разрывают на кусочки.
А ведь Марина «и не таких вытаскивала»! Но со своим по–другому, тут не хватает хладнокровия. Ровная женская жалость к младенцу как маленькому человеку, но не твоему, уступила место трепетной любви, безоглядной, сумасшедшей, слепой. И как «отрезветь»?!
— Ой, какой славный! А как поет он у вас! — щебетала Вера, шваркая по полу тряпкой. — Я еще на первом этаже иду, слышу, как Сашка кричит, ну, думаю, второй Шаляпин или этот… Мама моя слушает его… Полный такой… Паваротти!
Верочкина трескотня поначалу раздражала. Паваротти, Карузо, Корелли… Кто они все? Зачем о них сейчас, когда Саше, а значит и Марине так трудно?!
Но в этой девчонке было то, чего не хватало Марине: она не утешала, не смотрела жалостливо, не гладила по руке, приговаривая, что «все будет хорошо». Вера просто жила и была совершенно спокойна, что с Сашкой действительно всё будет отлично.
Верочка, как потом узнала Марина Викторовна, до семнадцати лет жила в деревне, мать рожала каждый год, пока совсем не обессилела. Все дети были на старшей дочке Вере. Она их выхаживала, баюкала, учила. И то ли от невежества, то ли от этой внутренней силы веры в хорошее не сомневалась, что каждый из братьев и сестер вырастет, не пропадет.
И в Саше она не сомневалась.
Верочка видела много. И синюшного, почти уже неживого младенца, которого мать придавила собой, забывшись во сне, и бегала ночью по зимнему полю в поисках ушедшего давным–давно играть брата, и…
— А на улице–то совсем тепло! — трещала Верочка. — И утки прилетели. Сашке понравится! Ага!
А потом она сказала удивительную, странную фразу, повергшую Марину в полное оцепенение.
— Я думаю, он у вас будет футбольным болельщиком. Представляете, как его будет хорошо слышно! Ого–го голосище!
Вера сказала и ушла дальше блямкать своим железным ведром, а Мрина вдруг поняла, что у ее сына впереди целая огромная жизнь, необъятная, и всё не заканчивается вот в этой палате с неприятным белым, холодным светом, от которого болят глаза…
Ей приснился сын. Он, взрослый, с широченными плечами, потому что занимался спортивной гимнастикой и развил мышцы, сидит на трибуне и смотрит футбол. Кричит так, что его слышит вратарь на поле…
Марина тогда первый раз за всё это время проснулась довольная, даже немного отдохнула.
— Просто устала бояться, — храбро сказала она мужу. Тот хмыкнул, помялся, потом сгреб Марину своими большими ручищами, поцеловал.
— Вы что?! Марина Викторовна, сами же врач, а такое позволяете! — прикрикнула на них старшая медсестра, но супругам было всё равно…
Та же Вера убедила Марину Викторовну, что Сашу надобно покрестить.
— Вот знаете, это же не сложно – крестить! А зато ангел на всю жизнь за спинкой будет! — рассудила девушка. Я Мои все крещеные, я спокойна. Не уследишь, их же много! А есть тот, кто пошустрее меня окажется! Ангел.
Марина, сомневалась сначала, но потом согласилась.
— Миша, так он будет меньше болеть, я уверена! Это странно звучит, но… Не волнуйся, я схожу, сама договорюсь! Ты… — гладила она мужа по руке, кивала своим словам. — Ради меня, Миш…
— Ты что, обалдела совсем?! — вскочил вдруг Михаил, заорал, но потом испугался, что проснется ребенок, зашептал:
— Маринка, ты взрослый, образованный человек! Ты в институте училась, ты науку знаешь, врачевать умеешь! Какое крещение сейчас?! Он… — мотнул головой в сторону кроватки с Сашей. — Он только поправился, тьфу–тьфу–тьфу! — Миша постучал по дереву. — А ты его потащишь в стресс, в народ!
Жена металась между доводами мужа, простой уверенностью Верочки и своими страхами «А вдруг опять заболеет?!»
Посоветовалась с родителями, но те только пожали плечами.
— Тебе что ни посоветуешь – всё будешь виноват! — отмахнулся отец.
Мама вообще не поняла, зачем такие сложности, надо просто накормить ребенка как следует, дети же болеют от нехватки витаминов…
И Марина решилась. Она сделает так, как считает нужным. Крещение выдалось весьма нестандартным.
… Они пригласили только самых близких друзей, крестной стала Мариночкина подруга, крестным – друг Михаила. Миша страдальчески смотрел на сына, представлял, как того макают в купель, как это должно быть страшно и холодно. И руки у батюшки какие–то волосатые, и борода ребенку прямо в лицо! Марина, верно, сошла с ума, раз согласилась на такое.
В семье Миши все были атеистами. Все! До седьмого колена, как он говорил.
Но… Но жена так просила, так уговаривала… Он согласился.
Неловко подали Сашу батюшке, замерли, и тут он, Сашка, начал морщиться, стонать, а потом расплакался.
Мишино сердце не выдержало, он вырвал ребенка из рук священника и прижал к себе, стал уговаривать, шептать, гладить по покрытой пушком головке, баюкать. А потом выскочил из комнатенки, унес прочь свою драгоценность – сына.
Марина с батюшкой рты открыли, да так и закрыли, уж очень трогательным был этот поступок Миши.
— Не волнуйтесь. Бог всё видит, и так ангелом наделит. А за отцовскую любовь и простоту сторицей воздастся! — прошептал священник, погладил Марину по руке…
Это больше не обсуждали. Тихо посидели у супругов дома, поели, поговорили на отвлеченные темы, разошлись.
Права была тогда Маришка или нет, но Сашка выправился, болеть перестал. Мать считала это даром Бога.
И знала бы сейчас эта девочка Катя, как растерянно смотрела Марина Викторовна на своего сына, то поняла, что все матери одинаковы. Кто–то более уверен в себе, кто–то менее, но отчаяться может каждая из них. И устать…
…Когда Саше было семь, и он, жуя бутерброд, шел закоулками из школы, на его пути вдруг выросла большая черная клякса.
Сашка присмотрелся — собака. Она была голодная и обозленная гонявшими ее до этого на рынке мужиками. Те лупили животное палками, собака едва убежала. А теперь опять натолкнулась на человека.
Зарычала, оскалилась, пошла вперед.
Сашка испуганно всхлипнул, выбросил бутерброд, хотел бежать.
Но тут на его плечо легла сильная, теплая рука.
— Стой спокойно. Она поймет и уйдет, — услышал мальчик мужской голос.
И собака, поглядев на них умными, грустными глазами, ушла. Только бутерброд захватила.
Санька едва дождался, пока вернется с дежурства мама, пока придет с работы отец, взахлеб рассказывал, как спасся от собаки. И про теплую, уверенную руку того человека тоже рассказал.
— Это был ангел, Саша. Твой ангел, — прошептала Марина.
Михаил только поморщился, возражать не стал. Чем старше он становился, тем больше верил во что–то светлое, что спасает и помогает «вопреки»…
…И сейчас, стоя во внутреннем дворике той самой церкви, Марина Викторовна улыбнулась, глядя на несущих в крестильную своего ребеночка Катю и Славика. У него тоже все будет хорошо! У них, одернула она себя, всё будет хорошо.
Женщина поправила платок, вышла, направилась вверх по улице. Глаза слепило отражающееся в ручьях солнце, все вокруг было чистым, вымытым и приготовленным к таинству весны.
Тот мужчина, что нехотя содрал с головы кепку, тоже пошел вверх по улице, к дворцу бракосочетаний. Тут, собственно, у всех гуляющих был один маршрут.
Оба остановились, глядя на стайки молодоженов с друзьями у дверей ЗАГСа, старинного особнячка с современными пластиковыми окнами и гипсовыми колоннами.
— А я никогда, наверное, не дождусь его свадьбы… — сказала Марина Викторовна.
— Чьей это? — буркнул ее спутник.
— Понимаете, молодой человек, у меня есть сын. Он очень хороший мальчик, умница, работает, старается быть самостоятельным, но… Но он совершенно не желает создавать семью! Это ужасно – вот так жить одному! — пояснила Марина.
— Пф–ф–ф! — фыркнул собеседник. — Знаете, сударыня, сейчас всё по–другому. Вот мой сын понимает, что в приоритете. Работать надо, наладить свою жизнь, а уж потом строить семью. Мозгами обрасти, в конце концов. Они сейчас все инфантильные!
— Строить! — скривилась Марина Викторовна, придравшись к одному только слову и пропустив мимо ушей инфантильность молодежи. Но тут же улыбнулась, увидев милую невесту, юную, в веснушках, очень счастливую. — Что за слово? Строят дома. Мой сын строит дома. Там все по плану, по кирпичу. А семья– это другое. Это любовь, душа в душу. Приоритеты у вашего сына не те. Сбился компас!
Она дерзко посмотрела на владельца кепки.
— Это вам, женщинам, все поскорее бы замуж. А нам, мужикам, спешить не надо, мы всегда в чести, — вздернул розовеющую лысиной голову мужчина. — И ведь тут какое дело… Любовь должна быть. Мне повезло, я свою встретил. Та еще, знаете ли, стрекоза, но живем, стараемся. Но это только сила любви. Многое ей простил, терплю. Любовь у нас.
— Так не верит мой ребенок в любовь. Говорит, раньше была, а сейчас истлела. Не знаю… — Марина покачала головой. — А вдруг правда?! Вдруг все эти молодые люди разучились любить? И как тогда?
— Чушь на постном масле. Перетопчется! Во всё они верят, просто вам, матерям, не рассказывают. Вы ж в душу лезть начинаете: а как зовут, а что не знакомишь, а кем работает?.. Варвары вы все любопытные, вот!
Мужчина вдруг схватил Марину за плечи и потряс её, а потом дерзко поцеловал.
— Да что же вы делаете, молодой человек! — воскликнула женщина. — Полегче! Я полицию позову!
— Зовите! Всех зовите! Люди! Смотрите! Столько лет я уже с этой женщиной живу, а в ЗАГС хоть сейчас бы опять пошел! Слыхали? — крикнул лысоватый мужчина.
Молодежь стала оборачиваться на него, Марина покраснела.
— Мам! Пап! Ну чего вы топчитесь тут?! Давно уже все собрались! Идите, брачуйтесь! — гаркнул за их спинами Сашка. — Кольца у меня. Кажется. Или у Вовки… Нет, вот, в кармане, фух! Пап! Ну чего такой затрапезный вид? Хотя… Динозавры так и выглядели, наверное. А ты сам говоришь, что стар, как ископаемое.
— Саша! — взвилась Марина Викторовна. — Как можно?!
— Мне, мама, всё можно! У меня родители женятся. Во второй раз. Вот чудаки! И я, полукрещеный их сын, всё это дело организовал. Господи, куда катится мир?!
Саша закатил глаза, потом обнял родителей и потащил к отдельно стоящему зданию, залу для маленьких банкетов.
Там сегодня будут чествовать одну простую, среднестатистическую пару, которая, вот, вырастила сына, весьма неплохого кстати парня, жила жизнь, ни разу не подумав о том, чтобы «разбежаться». Марина работает педиатром, её муж, Михаил, — проектировщик, ушел с головой в выращивание микрозелени, кормит ею жену, подсовывает сыну, но тот куксится – ничего не понимает в витаминах.
Сашка, хороший, немного легкомысленный парень, работает, живет свою непонятную для матери жизнь, обещает жениться, но потом.
«Потом» длится вот уже который год, и Марина Викторовна немного обеспокоена. Но иногда она вспоминает, что у Саши есть ангел, и он поможет не пропустить что–то важное в этой жизни. И не в крещении, наверное, дело, а в любви. Нас кто–то любит таких, как есть, любит просто так, и эта любовь бережет и согревает.
Михаил верит в силу науки и здравого смысла. Но, нет–нет, да и вскинет глаза к небесам.
В них он смотрел, когда Саша болел. И Небеса помогали. Всегда… Через людей, через таких же растерянных и сомневающихся, грешных, делающих ошибки, иногда странных... Но помощь приходила всегда. Спасибо…
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! До новых встреч на канале "Зюзинские истории".