― А капучино у вас нормальный? ― Анна склонилась к витрине, чтобы разглядеть кофейную пену в чужой чашке.
Бариста ― молодой парень с хвостиком и татуировкой на шее ― заверил, что «у них самый сливочный в районе». Она кивнула и заказала два ― себе и тому, кто уже двадцать минут ждал ее у окна.
Игорь. Разведен. Архитектор. Сорок два года. С усмешкой на лице, будто жизнь ― это комедия с грустным концом. Они познакомились на каком-то онлайн-форуме по саморазвитию, потом переписывались в соцсетях. Анна долго думала, стоит ли встречаться, но решилась. Впервые за полтора года после развода.
Он поднял глаза, когда она подошла с подносом.
― Кофе ― это идеальный способ понять человека, ― сказал он. ― По тому, как он его пьет.
― С молоком и сахаром ― значит, не очень доверяет горькому, ― улыбнулась она.
― Или просто не любит страдать.
Он засмеялся, и она вдруг подумала: а ведь давно никто не смеялся рядом так просто.
Разговор шел легко. Он слушал. Задавал вопросы. Не переводил тему на себя, как это делают многие мужчины после сорока. Анна удивлялась: неужели вот так бывает? Никаких странных шуточек, никаких «а ты давно одна?», никаких попыток разжечь что-то неуместное. Только разговор ― про фильмы, книги, выставки.
― Я, кстати, живу с мамой сейчас, ― как бы между прочим бросил он, доедая чизкейк. ― После развода, временно. Пока не подкоплю на ремонт квартиры, которую взял в ипотеку.
Она чуть заметно кивнула. Взрослый мужчина, живущий с мамой… звучало тревожно. Но он быстро добавил:
― Мы с ней в разных комнатах. Она не вмешивается. Я уважаю границы.
Анна не стала задавать лишних вопросов. Хотела сохранить легкость. Да и неважно ― он же взрослый, да?
Когда они вышли из кафе, он проводил ее до машины, взял за руку ― без нажима, легко, как будто так и надо.
― Можно я тебе позвоню завтра? Без подвохов и обещаний. Просто голос услышать.
Она кивнула. И всю дорогу до дома думала: странно, как легко бывает ― просто говорить. Без страха. Без обидного послевкусия.
На следующее утро он прислал фото собаки, которую встретил в парке. Потом ― статуэтки совы в магазине: «У тебя, кажется, были такие?» Потом ― короткое сообщение: «Не хочешь выпить вина вечером? У меня ― тихо. Мама уедет на дачу».
И она, немного колеблясь, потом ответила: да.
* * *
В квартире пахло яблочным пирогом.
― Мама напекла, ― пояснил Игорь, снимая куртку. ― Она у нас кулинар со стажем. Хотя я просил не суетиться сегодня, ― добавил, будто извиняясь.
Анна улыбнулась. Все выглядело… чересчур аккуратно. Не просто чисто ― стерильно: на полочках по алфавиту расставлены книги, салфетки под вазочками, все предметы ― будто подобраны по цвету. Картины с видами Вены на стенах. Массивная люстра в гостиной, тяжелые шторы. Не было ни одной детали, говорящей о мужчине, который живет здесь сейчас. Только мамино дыхание ― в каждой мелочи.
― Проходи, чувствуй себя как дома, ― сказал Игорь, кивая в сторону гостиной.
Анна прошла и замерла у высокого окна, уставленного фикусами.
― Мамина коллекция, ― усмехнулся Игорь, подходя ближе. ― Она их холит и лелеет. У каждого свое имя. Этот, например, ― Борис.
― Борис? ― она улыбнулась.
― Ну да. Потому что у него «властная крона», как говорит мама.
Где-то за ее спиной послышались легкие шаги, и в комнату вошла она. Мама.
― Здравствуйте, Анечка, ― голос был мягкий, чуть хрипловатый. Женщина лет семидесяти, ухоженная, в уютном вязаном жилете. Глаза ― внимательные. Тепло ― на поверхности, но глубже ― диагностирующий взгляд. ― Очень рада познакомиться. Игорешенька говорил, вы ― психолог?
Анна кивнула, улыбаясь.
― Умная профессия. Но тяжелая, наверное. Столько чужих проблем. Надеюсь, мой мальчик не будет вам в тягость?
Вопрос прозвучал почти как комплимент. Почти.
― Нет, конечно, ― ответила Анна.
― Он у меня ранимый, ― продолжала мама, поглаживая спинку кресла. ― Всегда был. Даже если виду не подает.
Анна села на диван. Игорь улыбнулся:
― Солнышко, я чаю приготовлю.
Анна сначала подумала, что это он ей, но…
― Спасибо, Игорешенька, ― и, повернувшись к Анне: ― Я ему, конечно, не заменю женщину, но он привык, что его кружка ― зеленая, и чай в ней вкуснее. Не смейтесь, это мелочи, но важные. Привычка ― вторая кожа.
Зеленая кружка. Поднос с салфеткой. Фикусы с именами. Все как будто не про мужчину, а про мальчика, живущего по инструкции.
Анна почувствовала, как внутри поднимается странная неловкость. Будто она ― не гостья, а девочка на собеседовании. И она, кажется, не прошла первый тур.
Позже, когда они пили чай в гостиной, а мама, «уставшая», ушла в свою комнату, Анна попыталась разрядить напряжение.
― А мама не уехала?
― В последнюю минуту все отменилось.
― Ясно. У тебя очень ухоженный дом.
― Это все она, ― легко улыбнулся Игорь. ― У нее порядок ― почти как религия. Иногда это раздражает, но… привык.
― А ты когда планируешь переезд? ― спросила Анна как можно мягче.
Он пожал плечами.
― Как доделаю ремонт. Там пока голые стены. Не хочется в бетонную коробку переезжать. Да и мама пока одна, все же возраст…
Он замолчал. Анна кивнула.
Что она чувствовала? Не раздражение. Не злость. Просто ― странную тоску. Тоску по пространству, где не нужно подбирать слова, чтобы не нарушить чью-то заботливо выстроенную, устойчивую систему.
Когда она вернулась домой, дочь ― Лиза ― вышла из своей комнаты:
― Ну что, как твой архитектор?
Анна сняла пальто, подумала.
― Сложно сказать. Пока что он ― у мамы на балансе.
Лиза рассмеялась, не поняв, что в этих словах ― не ирония. А начало конца.
― Я заметила… Ты ее называешь «солнышко»? ― спросила Анна однажды, после телефонного разговора Игоря с мамой.
Он усмехнулся:
― Ну да. Ей приятно. Она ведь одна ― я хоть как-то радость приношу.
― И ты каждый день ей готовишь?
― Ну да. Завтрак и ужин. У нее давление скачет ― нужно следить. Плюс телек включаю, сериал записываю. Мы с ней «Клинику» смотрим, она без меня не включает. Боится, что запутается.
Анна промолчала. Не потому, что не понимала заботы. Потому что в нем что-то не совпадало с образом мужчины, которого она выбрала.
В пятницу она должна была заехать к нему к шести. Но дела закончились раньше. Было четыре двадцать. Решила сделать сюрприз ― купить его любимые пирожные и приехать пораньше.
Открыла дверь своим ключом ― дал пару недель назад: «Чтобы не ждать в коридоре, вдруг я задержусь». В прихожей ― запах пирога и валерьянки.
Из гостиной доносился голос матери:
― Игорешенька, я носочки не надела… Пол холодный.
― Сейчас, солнышко, ― раздался голос Игоря.
Анна вошла в комнату и застыла.
Он стоял на коленях перед креслом. Держал в руках серые вязаные тапочки и аккуратно надевал их на ноги матери. Та сидела, слегка наклонившись вперед, и поглаживала его по голове.
― Мой мальчик, ― ласково бормотала она. ― Ты у меня самый-самый.
Он что-то ответил тихо ― и в этот момент заметил Анну.
Встал слишком резко. Смущенно поправил свитер. Мать, напротив, улыбнулась:
― Анечка, а вы уже здесь? Ну как хорошо, что вы к нам… А то я Игорешке говорю: давно тебя не видела.
Анна кивнула. С трудом.
Вся сцена заняла секунд десять. Но этого хватило.
Они сидели на кухне. Чайник шумел, за окном загорались фонари.
― Ты застала… немного интимный момент, ― неловко сказал он.
― Да. Интимный.
― Ну это же мама. Она… ― он пожал плечами. ― Она одна. Я ей заменяю все.
Она посмотрела на него. Мужчина. Сорок два года. Сильные руки. Спина севшая, как у тех, кто носит тяжести. И ― лицо мальчика, перед которым сидит преподаватель.
― А тебе кто заменяет все?
Он не ответил.
«Ты ― ее муж или сын?» ― спросила она. Не вслух. Про себя. Но в комнате стало так тихо, будто этот вопрос прозвучал и отозвался во всем.
Анна вернулась домой рано. Лиза возилась на кухне.
― Что, без ночевки? ― удивилась она.
Анна развязала шарф, посмотрела на дочь:
― Кажется, я помешала своему мужчине… быть сыном.
Лиза пожала плечами. Ей было пятнадцать. Ей еще предстояло увидеть, как мужчины выбирают роль, и кто будет страдать, если ты не вписываешься в сценарий их семьи.
* * *
Они сидели в кафе. Он ел сырники с вареньем, как в детстве, как у мамы. Анна смотрела на него и искала в этом мужчине мужчину. А находила ― большого, растерянного ребенка.
― Я подумала, ― сказала она осторожно, ― может, нам стоит съездить куда-то на неделю. Вместе. Отдохнуть, пожить не в расписании.
― Ты хочешь отпуск?
― Я хочу понять, как нам вдвоем. Без... третьей стороны.
Он отложил вилку.
― Ты про маму?
Она не ответила. Просто смотрела.
― Анна, ну ты же знаешь, ей тяжело одной. Она привыкла, что я рядом. Что я делаю все. Она не выйдет в аптеку ― давление. Не спустится с пятого этажа ― нога болит. Если я уеду ― кто ее… кто?
― Ты хочешь сказать, что не можешь оставить мать на неделю?
Он отвел взгляд.
― Ну… если бы ты знала, как она плакала, когда я на три дня в Казань уезжал...
Анна вдруг поняла: у него нет свободного «я» ― есть «мы», где он и мама ― неразрывная пара.
Через день ей позвонили.
― Анечка, здравствуйте, ― голос Галины Семеновны лился, как сладкий сироп. ― Я вас не отвлекаю?
― Слушаю вас, ― спокойно сказала Анна.
― Я просто хотела… ну, по-доброму. Вы Игоря сильно не нагружайте, ладно? Он у меня… тонкая душа. Все близко к сердцу. После ваших разговоров ходит, как тень.
― После каких разговоров?
― Ну… вы, наверное, хотели его на что-то подтолкнуть. А он такой ― если почувствует давление, сразу замыкается. Он вам не говорил? Очень уязвимый. Я его знаю лучше всех.
«Я его знаю лучше всех».
Вот она, главная роль. Вот с кем ей приходится конкурировать. Не с бывшей женой, не с работой. С матерью, которая даже не считает нужным скрывать свое первенство.
― Я понимаю, вы взрослая женщина, ― продолжала Галина Семеновна. ― Независимая. Но Игорь у меня воспитан в любви. Он не приспособлен к жесткости. Постарайтесь быть помягче. Он потом сильно переживает.
Анна кивнула ― хотя та, конечно, не видела.
― Спасибо за совет, ― сказала она. ― Но мне кажется, взрослый мужчина должен уметь говорить сам.
― Вот вы сейчас обиделись… А он потом чувствует вину. Я просто прошу: не давите. Он у меня один.
После звонка Анна долго смотрела в окно. За стеклом шумела жизнь, играли дети, кто-то ссорился на парковке. Все было… живое.
А у нее ― будто консервированный сценарий. Где она ― второстепенная актриса в чужой пьесе. Где все эмоции мужчины заранее распределены ― маме. Где она может быть только терпеливой, мягкой, нестрашной.
Той, кто «не давит».
Той, кто ничего не требует.
Она поняла: ему не нужна женщина. Ему нужна вторая мама. Только моложе.
И она точно знала: ей не нужны больше сыновья. Ей нужен партнер. Равный.
* * *
Она не говорила с ним три дня. Ни звонков, ни сообщений. Он не звонил. Только однажды прислал смайлик ― тот самый, которым всегда отвечал на ее «доброе утро». Без текста. Без продолжения.
На четвертый день она написала сама:
«Можем увидеться? Мне нужно закрыть гештальт».
Он предложил парк. Там было людно, шумно, безопасно.
Анна пришла раньше. Села на лавку у фонтана, откинулась на спинку, закрыла глаза. В этом шуме, в этом воздухе, в этих чужих голосах было больше жизни, чем в их последнем разговоре.
Он подошел тихо. Как всегда.
― Привет, ― сказал. ― Ты хорошо выглядишь.
― Я сплю, ― она улыбнулась. ― Впервые за долгое время сплю нормально.
Он сел рядом. Помолчал.
― Ты ушла?
Она посмотрела на него. Не с упреком. С теплом. Как на того, кто не виноват, но и не способен быть иначе.
― Я освободилась.
Он кивнул. Понял.
― Я не знаю, как по-другому, Ань. У нас с мамой... с детства. Я у нее все, понимаешь?
― Понимаю. Только вот я ― не «все». Я ― отдельная. И мне нужен не тот, кто все отдает матери, а кто живет своей жизнью. Рядом. Со мной.
― Я не хотел тебя обидеть.
― Ты и не обидел. Ты просто не выбрал.
Он замолчал. Казалось, хотел сказать что-то еще ― но не нашел слов. И она не ждала.
― Я больше не хочу быть понимающей. Не хочу быть мягкой, терпеливой, адаптивной. Мне хватило. У меня уже есть дочь. И я уже ― мать. Ей и себе.
Она встала. Легкий ветер тронул подол пальто.
― Ты хороший человек, Игорь. Просто тебе нужна не женщина. Тебе нужно продолжение мамы. А я ― не продолжение. Я ― другой человек.
Он кивнул. Не обиделся. Только стал еще тише. Еще меньше.
Вечером она зашла в магазин, купила розы. Белые. Не в честь чего-то. Просто потому, что можно.
Дома Лиза писала что-то в тетради. Услышав ее шаги, выглянула из комнаты:
― Что, все?
― Все, ― кивнула Анна. ― Слава богу.
Она сняла пальто, поставила цветы в вазу, заварила чай с бергамотом. И ощутила, что никто не ждал, чтобы она объяснялась. Никто не требовал понимания.
Только тишина. И право быть собой. Без чужих сценариев и тапочек у кресла. Без «не обижай его».
«Я не обязана быть удобной, чтобы меня любили.
Не обязана быть терпеливой, чтобы меня выбрали.
Я не жена по наследству.
Я не мать по функции.
Я ― женщина.
И мне теперь не страшно быть одной.
Страшно ― снова потерять себя,
подменив любовь ― ролью,
а партнерство ― обслуживанием.
Сегодня я выбрала себя.
Это ― не гордость.
Это ― взрослость».
---
Автор: Наталья Трушкина
---
---
Всё сначала
Боже, как меня всё достало! Эта никчёмная жизнь, эта убогая квартирка, муж-инвалид, ребёнок — тоже инвалид! Муж уже десять лет еле ноги волочит, но всё чего-то храбрится. Я, говорит, инженер с высшим образованием, ну и что, что плохо хожу, я головой зарабатываю. Вот и заработал — получил третью группу инвалидности и копеечную пенсию, не хватает даже за квартиру заплатить. Нет, чего он на своих халтурках зарабатывает — как раз чтобы с голоду не умереть.
Поэтому главный кормилец в нашей семье — умственно-отсталый сын. На его пенсию в основном и живём. Одна надежда — я тоже когда-нибудь выйду на пенсию и буду получать минималку. Это же для нас бешеные деньги! Но пока пенсия — как морковка для ослика. Сначала я рассчитывала оформить её в 55 лет, но в пенсионном мне сказали — недостаточно стажа для трудовой пенсии, только социальная, а это ещё через пять лет. А потом нас осчастливили пенсионной реформой. В моём случае это ещё плюс пять лет. Вот сижу и думаю — доживу ли?
Одна радость — квартира своя. Мужу однушка по наследству досталась, когда мы только поженились. Вот в ней и живём уже который год. Муж сначала всё планы строил — купим новую трёшку! Деньги сами в руки идут! Только это было двадцать лет назад, когда его ещё не скрючило. А потом почти все эти деньги ушли ему же на лекарства. Хорошо хоть ему, как инвалиду, положена компенсация по уплате за коммуналку — хоть какая-то копеечка.
Вы, наверное, скажете — а ты, здоровая дылда, чего работать не пойдёшь? У тебя ведь тоже диплом есть. Ага, охренительный диплом с ужасно востребованной специальностью — «инженер АСУ». Вы знаете, что такое АСУ? Если не знаете, значит, вы родились уже не в Советском Союзе. Потому что в Советском Союзе ещё помнили, что это «автоматизированные системы управления». Вот только вся эта фигня закончилась в 1991-м вместе с Союзом. Я только год и успела в НИИ поработать, а потом в декрет ушла. Через три года выходить на работу, а вместо нашего НИИ уже торговый центр. Ну, думаю, хрен с ней, с наукой, сейчас много других возможностей, и стала Вадика, сына то есть, в детский садик пристраивать. А заведующая на дыбы — он у вас какой-то странный. Не поленилась у наших соседей все сплетни собрать. Короче — выставили нас из садика и посоветовали обратиться к психиатру.
После чего, естественно, вся моя работа пошла побоку. Жили на то, что Лёшка, муж, получал. Его тогда тоже из НИИ пнули, но он сумел пристроиться на хлебное место. Я всё старалась Вадика в школу засунуть, чтобы всё было как у людей. Но его удалось с трудом пристроить только во вспомогательную. Естественно, родня стала коситься, и моя, и Лёшкина. Типа — гены неправильные. Моя родня на Лёшку баллон катила, Лёшкина — на меня. Поэтому общаться с ними перестали. После вспомогательной школы Вадику дали вторую группу. Естественно, ни о какой работе и речи быть не могло — он одевается по полчаса. До меня только потом дошло — какого я упиралась с этой дурацкой школой?! Сидел бы дома — дали бы первую группу, а это совсем другие деньги. Но сейчас-то уже поздно пить боржоми.
Выпроводила Лёшку с сыном погулять, и сижу одна, даже реветь уже не хочется. А толку-то? Вот если бы понять — в какой момент всё пошло не так? Ведь сначала всё было хорошо. Ну там в школе — училась нормально, была как все. Потом поступила в институт, с Лёшкой уже на пятом курсе познакомилась, после института поженились. Вроде до этого момента всё нормально.
А потом забеременела, потом Вадик родился. Тоже всё как у других. Или это как в анекдоте, слышали? Спрыгнул мужик с небоскрёба, летит и орёт от ужаса. Уже половину до земли пролетел, а из окна ему кричат: «Чего орёшь, пока всё нормально». Так и в моём случае — я уже сделала роковой шаг, а мне все вокруг говорят: «Да чего ты переживаешь! Всё у тебя нормально». А асфальт всё ближе. . .
. . . читать далее >>