Я стояла с рюкзаком в руках и не понимала, что происходит. Женщина смотрела на меня так, будто я попыталась залезть к ней в сумку.
— Нижняя полка — моя, и точка. Вы наверху, вот туда и кладите свои вещи.
Хотя я просто хотела сунуть рюкзак под полку — туда, где все хранят багаж. Но место было занято. Её чемодан лежал так, что даже щели не осталось.
Спорить не хотелось. Она говорила так уверенно, что я вдруг ощутила себя виноватой. Будто правда влезла куда не надо.
Рюкзак затащила наверх. Тяжело, неудобно. Сутки в плацкарте — не вечность. Переживу.
Билет купили в последний момент — командировка закончилась внезапно. Верхняя полка, чужие запахи, женщина внизу уже расставила на столике термос, салфетки, контейнеры. Всё аккуратно, по линеечке.
На соседней нижней сидел парень лет тридцати. Наушники, взгляд в окно. Молчал с самого начала.
Через полчаса мне стало душно. Я спустилась — просто размяться. Не успела ступить на пол:
— Вы надолго?
Я обернулась. Она сидела, сложив руки на коленях.
— Ну... постою немного.
— Я разрешаю гостям сверху спускаться дважды в день. Поесть. Не больше пятнадцати минут. У меня тут своё пространство, я его берегу.
У меня пересохло во рту.
— Но... это же общий вагон.
— Общий, конечно. Только вежливость никто не отменял. Вы купили верхнюю — значит, ваше место там. Я нижнюю — значит, здесь моё. Логично?
Логики не было. Но я промолчала. Полезла наверх, чувствуя, как горят щёки.
Парень на соседней полке поднял глаза, встретился со мной взглядом — и отвернулся.
К вечеру стало хуже. Я спустилась поесть. Села на край, достала бутерброды. Она сидела напротив, пила из термоса и смотрела так, будто я заняла её кресло в театре.
— Вы знаете, некоторые специально берут верхние билеты. А потом висят над чужой головой. Хотя в плацкарте цены одинаковые... но всё равно хитрят. Билеты в последний момент покупают — вот и результат.
Я молча жевала. Внутри кипело, но слова застревали. Почему я молчу? Почему не говорю ей всё, что думаю?
Но я молчала. Потому что привыкла. Потому что не хотела скандала, несмотря на то, что она мне устроила настоящий ад.
Пятнадцать минут прошли. Она посмотрела на часы — демонстративно.
Я поднялась наверх.
Ночью я не спала. Душно, воздух тяжёлый. Хотелось спуститься, открыть окно, просто посидеть. Но я лежала и смотрела в потолок. Внизу спала она. И даже мысль нарушить её покой вызывала напряжение в груди.
Я злилась. На неё — за этот театр. На себя — за молчание. Всю жизнь так: промолчать, уступить, стерпеть. Проще же.
Только не проще.
В половине третьего она встала. Прошла мимо, шаркая. Дверь тамбура хлопнула. Потом — тишина. Долгая. Минут пятнадцать.
Когда вернулась, я уловила запах. Слабый, но узнаваемый. Табак.
Утром она сидела на полке, листала телефон. Я спустилась, села на край. Достала воду.
— Опять вы. С утра уже тут устроились.
Я промолчала. Пила и смотрела в окно.
— Вы бы постелили себе нормально наверху, а то лазите туда-сюда. Понимаю, билеты в последний момент — ну что ж, надо было думать раньше.
Парень на соседней полке дёрнул плечом. Молчал.
Я поднялась наверх.
Днём она снова выходила. Ушла в тамбур, долго не возвращалась. Минут двадцать. Когда появилась — от неё тянуло табаком сильнее.
Я лежала наверху и думала. В тамбуре дымить нельзя. Это нарушение. Серьёзное. Могут высадить, если кто-то пожалуется.
Только я не видела, как она это делала. Доказательств не было.
Но она не знала, что я не видела.
К вечеру я решилась. Ждала, когда она встанет. Она поднялась, направилась в тамбур. Я досчитала до двадцати. Спустилась. Села на её полку. Положила руки на колени. Дышала ровно, хотя внутри дрожало.
Когда она вернулась, я сидела на её месте.
— Что вы себе позволяете?! Это моя полка!
Голос сорвался — высоко, резко. Парень на соседней полке вздрогнул, вытащил наушники.
— Я видела, как вы дымите в тамбуре.
Она замерла. Лицо побелело.
— Неправда. Я не...
— Не врите. Сегодня днём. И ночью тоже. Проводница спрашивала, не чувствую ли я запах. Я пока не ответила.
Это была ложь. Но женщина не знала.
— Вы что, хотите на меня донести?!
Она шагнула ближе. Голос дрожал — от страха или ярости.
— Нет. Я хочу, чтобы вы убрали свой чемодан из-под полки. И перестали решать, когда мне можно сидеть. Сделаете — я промолчу.
Тишина. Долгая. Женщина стояла, сжав кулаки. Лицо красное, губы дрожат.
— Вы... вы меня шантажируете?!
— Нет. Я просто защищаю свои границы. Как вы говорили — логично же?
Она открыла рот, но ничего не сказала. Потом резко наклонилась, выдернула чемодан и швырнула его на свою полку. Села, отвернулась к окну.
Я встала. Убрала рюкзак под полку — туда, где ему положено быть. Руки дрожали. Внутри было странно. Не радость. Пустота. Как будто я сделала что-то правильное — и одновременно чужое.
Парень на соседней полке наклонился ко мне.
— Вы её правда видели?
Я посмотрела на него. Помолчала.
— Нет.
Он усмехнулся.
— Я бы не смог. Соврать вот так.
— Я не соврала. Я просто дала ей почувствовать то, что чувствовала сама.
— Что именно?
— Беспомощность.
Он кивнул. Надел наушники. Но перед этим сказал:
— Она заслужила.
Я не ответила. Потому что не знала — заслужила ли. Или я просто устала быть удобной.
Остаток пути она молчала. Сидела у окна, отвернувшись. Не выходила, не комментировала. Я спускалась, когда хотела. Пила, ела, просто сидела. Делала всё, что раньше было под запретом.
Только внутри не было радости. Было странно. Будто я переступила через что-то важное.
За час до прибытия она заговорила. Я сидела внизу. Она встала, начала собирать вещи. Остановилась рядом.
— Вы думаете, вы правильно поступили?
Я подняла глаза.
— Не знаю. А вы?
— Я защищала свои границы. Я купила нижнюю полку, я имела право...
— Вы не имели права решать, когда мне сидеть. Это общее пространство.
— Вы меня шантажировали!
— Вы меня унижали. Два дня подряд. Каждый раз, когда я спускалась. Каждый раз, когда комментировали мой билет, моё присутствие. Я просто ответила тем же.
Она молчала. На лице выступили красные пятна.
— Я просто хотела спокойно доехать. Без чужих над головой.
— Вы не хотели спокойствия. Вы хотели власти.
Она развернулась, схватила сумку и ушла в тамбур. Дверь хлопнула.
Когда поезд подъезжал к станции, она вернулась. Молча стащила чемодан, собрала вещи. Я протянула ей пакет, который упал. Она взяла, не глядя. Посмотрела на меня — долго, тяжело.
— Вы такая же, как я. Просто не хотите признавать.
И ушла.
Вагон опустел быстро. Парень вышел, кивнув на прощание. Я сидела и смотрела в окно — на перрон, на людей, на чужие жизни, которые пересекаются на сутки и расходятся.
Внутри было странно. Не легче. Просто по-другому.
Как будто что-то сломалось. Или срослось.
Я вышла последней. Вокзал шумел — голоса, объявления, скрежет. На улице был холодный ветер. Хотелось домой — в тишину, в своё пространство, где никто не решает, когда мне сидеть.
Но внутри осталось что-то. Не вина. Вопрос.
Она сказала: «Вы такая же, как я». И это засело занозой. Может, она права. Может, я правда такая же — просто раньше молчала.
Дома я села у окна. Телефон завибрировал — сообщение от коллеги: «Как доехала?»
Я написала: «Нормально. Договорились».
Ничего объяснять не стала.
Посмотрела на свои руки. Они всё ещё слегка дрожали. Вспомнила её лицо — когда она поняла, что проиграла. Вспомнила свой голос — спокойный, жёсткий, чужой.
Раньше я бы промолчала. Стерпела. Ушла бы с ощущением, что я хорошая, удобная, правильная.
Теперь я знаю: молчание не делает тебя лучше. Оно просто делает тебя невидимой.
И я больше не хочу быть невидимой.
Вечером я достала рюкзак — тот самый, который два дня лежал наверху. Расстегнула молнию. Внутри — записная книжка с рабочими пометками. Открыла последнюю страницу и написала:
«Сегодня я соврала. И не жалею».
Закрыла. Убрала.
Не знаю, стала ли я лучше. Но стала честнее — с собой.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!