– Фотографии? Какие еще фотографии? – голос Анастасии прозвучал глухо, теряясь в шуме дождя, барабанившего по карнизу.
Она стояла у окна своей маленькой квартиры на пятом этаже старой махачкалинской пятиэтажки. Мокрый асфальт внизу блестел, как спина каспийского тюленя, а редкие прохожие под зонтами казались темными, спешащими жуками. Осень в Махачкале была неласковой, с пронизывающим ветром с моря и затяжными, холодными дождями, которые вымывали из города все краски, оставляя только серый и бурый.
– Наши, Настя, наши! – раздраженно донеслось из трубки. – Отцовские. Я в его старом кабинете разбирался, нашел коробки с негативами и отпечатками. Целый архив.
Это был Михаил, ее младший брат. Его голос всегда нес в себе нотки нетерпения, словно весь мир был обязан двигаться в его, Михаила, ритме.
– Миша, я же просила тебя ничего не трогать, пока я сама не приеду, – Анастасия прикрыла глаза. Ей было сорок восемь, и последние несколько лет она отчаянно цеплялась за островки покоя в своей жизни. Работа в процедурном кабинете республиканской больницы, вечерняя йога на коврике в гостиной, редкие прогулки по набережной в хорошую погоду. Отец умер три года назад, мать – еще раньше. Старая квартира на проспекте Шамиля стояла пустая, и этот нетронутый мир был для нее чем-то вроде святилища.
– Да что там смотреть? Пыль одна. Слушай, тут дело есть. Я покупателя нашел.
Анастасия замерла. Холодная тревога, уже поселившаяся в душе с самого утра из-за хмурой погоды, сжалась в тугой узел.
– Какого покупателя? Миша, это же семейные фотографии. Там дед, бабушка, мы с тобой маленькие, папа в ординатуре…
– Вот-вот! – с азартом перебил он. – Особенно папины. Коллекционер один, серьезный человек. Валерий его зовут. Он собирает все, что связано с историей дагестанской медицины. Готов хорошо заплатить. Деньги нам с Жаннкой не помешают. У меня кредит, у нее дети в школу идут.
Анастасия отошла от окна. В комнате пахло лавандовым маслом, которое она капала в аромалампу перед утренней практикой. Запах покоя. Но сейчас он не действовал.
– Я не хочу их продавать.
В трубке повисла пауза. Потом Михаил тяжело вздохнул, так, что зашипело.
– Настя, не начинай, а? Что ты будешь с ними делать? В альбом наклеишь и будешь пыль сдувать? Время сейчас другое. Память – это хорошо, но за память в магазине хлеб не купишь. Я ему уже пообещал. Завтра он приедет смотреть.
– Без моего согласия ты ничего не продашь, – ее голос дрогнул, но она заставила себя говорить тверже. – Это и мое наследство тоже.
– Наследство! – фыркнул Михаил. – Нашла наследство. Старые бумажки. Слушай, я тебе твою долю отдам, чего ты? – Зачем тебе семейные фотографии, у тебя своя семья! Ой, то есть… – он осекся, вспомнив, что мужа Анастасии, Аслана, уже пять лет как нет. Неловкость в его голосе тут же сменилась раздражением на самого себя и на нее, ставшую причиной этой неловкости. – Короче, Настя. Завтра в десять я буду в квартире. Приезжай, если хочешь. Но решение я уже принял.
Он бросил трубку.
Анастасия медленно опустила телефон на старый комод. «У тебя своя семья». Фраза резанула больнее, чем все его доводы про деньги. Семья… У нее была работа. Были воспоминания. И был этот хрупкий, выстроенный заново мир, в который сейчас так грубо, по-хозяйски, вваливался ее брат. Она посмотрела на часы. Смена начиналась через час. Нужно было собраться. Она механически натянула белые брюки, медицинскую блузку, убрала волосы в тугой пучок на затылке. Движения были отточенными, привычными, но внутри все дрожало. Шум дождя за окном казался аккомпанементом ее тревоге.
Процедурный кабинет был ее царством. Царством стерильности, запаха спирта и четкого порядка. Десятки баночек, пробирок, штативов – все стояло на своих местах. Анастасия работала здесь почти двадцать лет и знала каждый нюанс: у какого пациента «трудные» вены, кто боится уколов до обморока, кому нужно заговорить зубы, чтобы он не заметил иглы. Она была старшей медсестрой, и ее авторитет был непререкаем. До недавнего времени.
– Анастасия Магомедовна, вы опять по старинке работаете? – раздался за спиной звонкий голос.
Мадина, молодая медсестра, пришедшая к ним полгода назад после колледжа, стояла, скрестив руки на груди. Она была красивая, резкая, с телефоном последней модели, который никогда не выпускала из рук.
– В смысле «по старинке», Мадина? – спокойно спросила Анастасия, не поворачиваясь и deftly попадая иглой в тонкую венку на руке пожилой женщины.
– Ну, с вакуумными системами же быстрее. Раз – и готово. А вы с этими шприцами… Двадцатый век. Нас в колледже учили оптимизировать процесс.
– Я оптимизирую процесс так, чтобы пациентке не было больно и не осталось синяка, – Анастасия сменила пробирку, не повышая голоса. – А у вас после вашей «оптимизации» на прошлой неделе половина отделения ходила с лиловыми руками.
Мадина поджала губы и демонстративно отвернулась к окну, где дождь все так же сек стекло. Старушка в кресле благодарно посмотрела на Анастасию.
– Спасибо, дочка. У тебя рука легкая, как у покойного доктора Алиева. Вот был врач…
Анастасия улыбнулась. Доктор Алиев был ее отцом. В этой больнице его помнили и уважали до сих пор. И эта память была для нее важнее всего. А теперь Михаил хотел продать ее. Продать оптом, вместе с фотографиями, какому-то коллекционеру.
Конфликт с Мадиной тлел уже несколько месяцев. Девушка была протеже нового заместителя главного врача, такого же молодого и амбициозного «оптимизатора», который видел в больнице не людей, а показатели, графики и отчеты. Мадина постоянно критиковала методы Анастасии, делала ей замечания при пациентах и писала докладные о «неэффективном использовании рабочего времени». Анастасия до поры до времени игнорировала это, списывая на молодость и гонор. Но сегодня, на фоне утреннего звонка, каждая реплика Мадины била наотмашь.
После обеда ее вызвала к себе заведующая отделением, Жанна Ибрагимовна, грузная, уставшая женщина предпенсионного возраста.
– Настя, опять на тебя жалоба, – она устало потерла виски. – От Мадины. Пишет, что ты саботируешь внедрение новых методик забора крови. Замглавврача уже звонил, интересовался. Говорит, может, нам пора омолаживать кадры.
Анастасия молчала, глядя на стопку бумаг на столе.
– Ты же знаешь, я за тебя горой, – продолжала Жанна Ибрагимовна. – Но ты пойми, на меня тоже давят. Этот новый, Валерий…
– Как его зовут? – резко спросила Анастасия.
– Валерий Арсенович. А что?
– Ничего, – Анастасия покачала головой, чувствуя, как ледяная волна поднимается от желудка к горлу. Валерий. То же имя, что назвал брат. Совпадение? В Махачкале, где все друг друга знают через два рукопожатия, совпадения бывали редко.
– Постарайся не конфликтовать с ней, ладно? – попросила заведующая. – Будь мудрее. Ты же у нас самая опытная.
Анастасия кивнула и вышла из кабинета. Мудрее. Легко сказать. Ее мир, такой стабильный и понятный, трещал по швам. Брат отнимал прошлое, молодая коллега – настоящее. Она чувствовала себя загнанной в угол.
Вечером, придя домой, она даже не включила свет. Скинула обувь, прошла в комнату и рухнула на коврик для йоги. Дождь прекратился, но небо было затянуто тяжелыми, фиолетовыми тучами. Город за окном зажигал огни. Она легла на спину, в шавасану, позу трупа. Попыталась расслабить тело, как учила ее инструктор. Пальцы ног, ступни, икры… Но тело не слушалось. Оно было каменным от напряжения.
«Чего я хочу на самом деле?» – пронеслось в голове. Она хотела тишины. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Хотела сохранить эти выцветшие черно-белые карточки, на которых ее отец был еще молодым, сильным, полным надежд. На одной из фотографий, которую она помнила с детства, он стоял в операционной, устало улыбаясь в камеру после многочасовой операции. Эта улыбка была для нее символом их профессии – тяжелой, изматывающей, но единственно правильной. И мысль о том, что какой-то чужой человек будет разглядывать эту улыбку, препарировать ее, искать в ней «скрытые смыслы» для своей книги, была невыносимой.
Она перевернулась и медленно вошла в позу Собаки мордой вниз. Вытягивала позвоночник, упиралась ладонями в пол, пытаясь «заземлиться», сбросить напряжение. Но перед глазами стояло лицо Мадины, ее презрительная ухмылка. И голос брата в телефоне: «Деньги нужны, Настя, деньги!».
Внезапно ее осенило. А что, если это не совпадение? Что, если коллекционер Валерий и замглавврача Валерий Арсенович – один и тот же человек? Человек, который хочет купить архив ее отца и одновременно выживает ее с работы. Зачем?
Она застыла в неудобной позе. Картина начала складываться. Отец был не просто врачом. В свое время он занимал высокий пост в министерстве здравоохранения республики. В его архиве могли быть не только семейные фото. Могли быть документы, рабочие снимки, фотографии с официальных мероприятий. Что, если этот Валерий ищет компромат? На старую гвардию врачей, на всю систему, которую представлял ее отец? И она, его дочь, работающая в той же системе, – досадная помеха. Ее увольнение или дискредитация сделает публикацию материалов из архива еще более скандальной. «Дочь известного врача уволена за профнепригодность, а теперь всплывают факты о деятельности ее отца…». Звучало как заголовок в желтой прессе.
Эта мысль была настолько чудовищной, что Анастасия потеряла равновесие и села на коврик. Тревога сменилась холодным, ясным гневом. Это была уже не просто защита памяти. Это была защита чести. Своей и отцовской.
Она встала, подошла к телефону и набрала номер.
– Алло, Жанна? Это Настя.
– Настюша, привет! Мишка звонил, сказал, ты недовольна? – защебетала на том конце провода ее старшая сестра. Жанна всегда плыла по течению, поддерживая того, кто был сильнее и громче. Сейчас это был Михаил.
– Жанна, скажи мне, этот Валерий, покупатель, он кто такой? Что Миша о нем рассказывал?
– Ой, да я не знаю. Какой-то историк, вроде. Писатель. Миша говорит, очень интеллигентный. Сказал, что папины фотографии – это достояние республики, и он хочет сделать выставку. Представляешь, наш папа – и выставка!
Выставка. Михаил сказал ей «коллекционер», сестре – «выставка». Он врал им обеим, говоря каждой то, что она хотела услышать.
– Жанна, я приеду завтра. И я не дам вам продать эти фотографии.
– Настя, ну что ты как маленькая? – заныла сестра. – Нам деньги нужны! Миша прав, у тебя ни детей, ни забот, сидишь в своей квартире, а у нас…
– Завтра в десять, – отрезала Анастасия и положила трубку.
Она снова встала на коврик. На этот раз она вошла в Вирабхадрасану, позу Воина. Руки вытянуты в стороны, взгляд устремлен вперед, поверх пальцев. Ноги твердо стоят на земле. Она чувствовала, как напрягаются мышцы, как тело наполняется силой. Она больше не была жертвой. Она была воином. И завтра ей предстояла битва.
Утром дождь снова зарядил с новой силой. Анастасия надела темное платье, строгое пальто и вышла на улицу. Она не стала ждать автобус, а поймала такси. Всю дорогу она смотрела на размытые улицы, на спешащих людей, и чувствовала странное, ледяное спокойствие. Страх ушел, осталась только решимость.
Квартира отца встретила ее запахом пыли и запустения. В большой комнате, где когда-то стоял рояль матери, теперь было пусто. Михаил и Жанна уже были там. Михаил нервно ходил из угла в угол, Жанна сидела на единственном уцелевшем стуле, поджав губы. На полу стояла большая картонная коробка, доверху набитая старыми фотоальбомами и конвертами с негативами.
– Явилась, – процедил Михаил, не здороваясь. – Думал, не придешь.
– Я же сказала, что буду.
– Настя, давай без скандалов, – вмешалась Жанна. – Валерий Арсенович вот-вот приедет. Человек серьезный, неудобно будет.
– Валерий Арсенович? – переспросила Анастасия, глядя прямо на брата. – Ты же говорил, его зовут просто Валерий.
Михаил дернул плечом.
– Какая разница? Паспорт я у него не проверял.
В этот момент в дверь позвонили. Михаил бросился открывать.
На пороге стоял высокий мужчина лет сорока пяти, в дорогом кашемировом пальто, с идеально уложенными волосами и цепким, оценивающим взглядом. Анастасия узнала его сразу. Это был он. Заместитель главного врача. Валерий Арсенович.
Он смерил ее удивленным, но быстро ставшим холодным взглядом.
– Анастасия Магомедовна? Какая встреча. Не знал, что вы имеете отношение к архиву доктора Алиева.
– Он мой отец, – ровно ответила Анастасия.
– Вот как? – Валерий Арсенович прошел в комнату, стряхивая капли дождя с пальто. Он вел себя как хозяин. – Тем лучше. Значит, вы, как человек из системы, понимаете всю важность сохранения исторической правды.
Он говорил гладко, уверенно, обволакивая словами, как паук – паутиной. Михаил и Жанна смотрели на него с подобострастием.
– О какой правде вы говорите, Валерий Арсенович? – спросила Анастасия.
– О той, которую принято замалчивать, – он улыбнулся одними губами. – О врачебных ошибках, о несовершенстве системы, о том, как принимались решения в советской медицине. Ваш отец был знаковым человеком своей эпохи. Его архив – это ключ к пониманию многих процессов. Я пишу книгу. Объективное исследование.
– Мой брат говорил, вы хотите сделать выставку.
Валерий Арсенович бросил на Михаила быстрый раздраженный взгляд.
– Выставка – это следующий этап. Популяризация материала. Но сначала – серьезная научная работа.
Он присел на корточки перед коробкой и начал брезгливо перебирать фотографии глянцевыми пальцами.
– Вот, например… – он вытащил снимок. – Заседание коллегии Минздрава, семьдесят восьмой год. Видите эти лица? Многие из них потом были замешаны в крупных скандалах с поставками импортного оборудования. Ваш отец сидит рядом с ними. Это не значит, что он виновен, но это контекст. Это историческая ткань.
Михаил заглядывал ему через плечо с жадным любопытством. Жанна вздыхала.
– Миша, – сказала Анастасия, и ее голос прозвучал в пустой комнате неожиданно громко. – Подойди сюда.
Брат нехотя выпрямился.
– Чего тебе?
– Ты понимаешь, что он делает? Он не память об отце хочет сохранить. Он ищет грязь. Он собирается перевернуть всю его жизнь, жизнь его коллег, и выставить это на всеобщее обозрение в своей «книге». Он будет судить людей, которых не знал, поступки, которых не понимал.
– Ну и что? – Михаил повысил голос. – Это его дело! Он за это платит! Нам что, от денег отказываться из-за твоих сантиментов?
– Это не сантименты! Это честь семьи! Честь отца!
– Да какая честь?! – взорвался Михаил. – Его уже три года в земле нет! Кому есть дело до его чести? Мне есть дело до того, что у меня крыша течет и машину надо чинить! Жаннке детей одевать надо! А ты со своей честью! – он шагнул к ней, его лицо исказилось от злобы. – Зачем тебе семейные фотографии, у тебя своя семья! А, у тебя же нет семьи! Одна, как перст! Вот и цепляешься за прошлое, потому что в настоящем ничего нет!
Слова ударили наотмашь, вышибая воздух из легких. Жанна вжалась в стул. Даже Валерий Арсенович замер, с фотографией в руке.
В наступившей тишине Анастасия сделала глубокий, медленный вдох, как перед самой сложной асаной. Она посмотрела на перекошенное лицо брата, на испуганное – сестры, на холодное и выжидающее – Валерия. И почувствовала, как гнев уступает место странной, горькой ясности.
– Нет, Михаил, – сказала она тихо, но так, что ее услышал каждый. – Я не дам согласия на продажу.
Она подошла к коробке, наклонилась и решительно взялась за нее обеими руками. Коробка была тяжелой.
– Поставь на место! – взвизгнул Михаил, бросаясь к ней. – Ты в своем уме?
– Это и моя половина. И я ее не продаю, – она выпрямилась, держа коробку перед собой, как щит.
– Анастасия Магомедовна, не будем устраивать сцен, – вкрадчиво начал Валерий Арсенович, поднимаясь. – Мы можем договориться. Я готов увеличить сумму.
– Мы с вами, Валерий Арсенович, договоримся в другом месте, – ответила Анастасия, глядя ему прямо в глаза. – Например, в кабинете главного врача. Я думаю, ему будет очень интересно узнать о внерабочих хобби своего заместителя. И о том, как он пытается оказывать давление на сотрудников через их семейные архивы.
Лицо Валерия на мгновение утратило свою глянцевую непроницаемость. В глазах мелькнул холодный расчет. Он понял, что она не блефует.
– Я забираю свою часть, – повторила Анастасия, глядя на брата. – Если хочешь свою долю денег – выкупай у меня мою половину квартиры. Или я выкуплю твою. Но этот архив не продается.
Она развернулась и, не глядя на них, пошла к выходу, прижимая к себе тяжелую, пахнущую пылью и временем картонную коробку. Шаги гулко отдавались в пустой квартире. За спиной раздался яростный крик Михаила и плаксивый голос Жанны, но Анастасия уже не слушала. Она вышла на лестничную клетку и плотно закрыла за собой дверь.
Она спустилась вниз. Дождь почти прекратился, осталась только мелкая изморось. Она поставила коробку на мокрый асфальт и вызвала такси. Пока ждала машину, она не чувствовала ни триумфа, ни радости. Только огромную, всепоглощающую усталость и странное чувство освобождения. Словно она только что завершила самую трудную практику в своей жизни, и все ее мышцы гудели от напряжения, но ум был ясным и спокойным.
Дома она поставила коробку посреди комнаты и долго смотрела на нее. Потом подошла, открыла и достала первый попавшийся альбом в потрескавшемся кожаном переплете. Она села на пол, прямо на свой коврик для йоги, и начала перебирать фотографии.
Вот ее отец и мать на свадьбе, совсем молодые, ослепительно счастливые. Вот она сама, годовалая, на руках у деда в папахе. Вот они с Мишей и Жанной строят замок из песка на каспийском пляже. А вот целая серия снимков из больницы. Ее отец с коллегами. Усталые, серьезные, смеющиеся. В их лицах не было ничего от того «контекста», который искал Валерий. В них была жизнь. Была работа. Была честь.
Анастасия провела пальцем по выцветшему изображению отца. Он смотрел на нее с фотографии, и в его взгляде ей чудилась поддержка. Она не просто спасла коробку со старыми бумажками. Она отстояла свое право на прошлое. Она защитила то, что было для нее по-настоящему ценным.
На следующий день на работе она столкнулась с Мадиной у кабинета. Девушка бросила на нее язвительный взгляд.
– Ну что, Анастасия Магомедовна, готовитесь к пенсии? Слышала, Валерий Арсенович вами очень недоволен.
Анастасия остановилась и посмотрела на нее. Спокойно, без гнева.
– Знаешь, Мадина, – сказала она ровным голосом. – Я работаю в этой больнице дольше, чем ты живешь на свете. И я видела много таких, как ваш Валерий Арсенович. Они приходят и уходят. А настоящая работа – она остается. Так что иди, оптимизируй процесс. А я пойду лечить людей.
Она прошла мимо опешившей девушки в свой кабинет, пахнущий спиртом и порядком. Впервые за долгие месяцы она чувствовала себя здесь хозяйкой не по должности, а по праву.
Через неделю Валерий Арсенович ушел на «повышение» – его перевели с глаз долой в какой-то бумажный отдел министерства. Мадина притихла и перестала делать замечания. А Михаил, после нескольких недель яростных звонков, согласился на предложение Анастасии: она взяла кредит и выкупила его долю в отцовской квартире, отдав ему даже больше, чем предлагал Валерий. Квартира, в которой прошло ее детство, теперь полностью принадлежала ей.
Одним дождливым ноябрьским вечером Анастасия сидела на широком подоконнике в той самой квартире. Она привезла сюда свой коврик для йоги и несколько любимых книг. В комнате пахло краской – она затеяла небольшой ремонт. Напротив, на стене, она повесила большую фотографию в простой деревянной раме. Ту самую, где ее отец, молодой и красивый, устало улыбался после долгой операции.
За окном шумел ночной город. Анастасия сделала глоток горячего чая с чабрецом и посмотрела на фотографию. Она заплатила за свое решение. Кредит, испорченные отношения с братом и сестрой. Но, глядя на спокойное и достойное лицо отца, она знала, что цена была справедливой. Она обрела не просто квартиру и коробку со старыми снимками. Она обрела себя. Свою целостность. Свой внутренний стержень, который не согнуть никаким ветрам, дующим с холодного осеннего моря.