— Ну что ты опять надумала, Настя? — Нина устало помешала ложечкой остывающий капучино, глядя на подругу.
За окном тюменская зима плакала. Не по-сибирски, не яростным бураном и трескучим морозом, а каким-то слякотным, нерешительным дождём, который размазывал по стеклу огни машин и серый свет короткого дня. Капли срывались с карниза кафе, барабаня по подоконнику монотонную, унылую дробь. Внутри, наоборот, было тепло и пахло корицей.
Анастасия, полная противоположность этому унынию, вся — энергия и движение, сверкнула идеально сделанным маникюром и подалась вперёд через столик.
— Я не надумала, Нина, я дело предлагаю! Ты со своей этой… работой… совсем себя в гроб загонишь. Сорок три года, вдова, сидишь в своём бункере, пересчитываешь чужие деньги. Это жизнь? Миша бы этого не одобрил.
Имя мужа, которого не было уже два года, прозвучало так обыденно, будто он просто вышел за сигаретами. Нина вздрогнула.
— При чём здесь Михаил?
— А при том! — Анастасия не унималась. Она была владелицей двух небольших, но успешных пекарен, и на всех, кто работал «на дядю», смотрела с лёгким снисхождением. — Он же сам всегда смеялся. Помнишь? «Моя Нинуля в банке играет, в монополию». Говорил, что твоя работа — это так, для души, несерьёзно.
Нина молчала, глядя в чашку. Там, на молочной пенке, коричный узор давно расплылся в бесформенное пятно. Она помнила. О, ещё как помнила. Эти слова, сказанные с любовью, с его обычной добродушной иронией, ранили её тогда и продолжали тлеть где-то глубоко внутри. Особенно потому, что её «несерьёзная» зарплата кассира пересчёта в инкассаторском центре была почти втрое выше его оклада инженера-конструктора в проектном бюро. Он об этом, конечно, не знал. Она тщательно скрывала разницу, чтобы не задеть его мужское самолюбие.
— Настя, моя работа — это стабильность, — тихо, но твёрдо произнесла Нина. — И она вполне серьёзная.
— Да какая стабильность? Ты же кассир! — всплеснула руками подруга, привлекая внимание соседнего столика. — Ты посмотри на себя! У тебя же золотые руки! Твои пироги, твои торты, эти твои пельмени… Да люди в очередь будут стоять! Я дам тебе стартовый капитал, найдём помещение. Откроем кулинарию «У Нины». А? Звучит же!
Нина подняла глаза. Взгляд Анастасии был полон искреннего участия и делового азарта. Она действительно хотела помочь. Но её слова, как кривое зеркало, отражали давний разговор с Михаилом, и от этого становилось только горше. Она видела себя его глазами, глазами подруги — сорокатрёхлетней вдовой, застрявшей на «несерьёзной» работе. И этот образ ей отчаянно не нравился, потому что он был ложью.
— Я подумаю, — сказала она, чтобы прекратить этот дружеский допрос. — Спасибо, Настя. Правда.
Она вышла из кафе в холодную, мокрую взвесь. Дождь тут же принялся липнуть к волосам, стекать холодными струйками за воротник пальто. Тюмень, обычно такая строгая и собранная в зимнем наряде, сейчас казалась размытой акварелью. Нина поёжилась и пошла в сторону дома, но ноги сами несли её по кругу, через воспоминания.
***
«Кассир пересчёта наличных денежных средств» — так сухо и официально звучала её должность. Для всех знакомых, для Михаила, это было синонимом девушки за кассой в супермаркете. «Пик-пик, пакет нужен?». Он любил её так дразнить. Нина не обижалась, только загадочно улыбалась. Она не могла рассказать ему о своей работе. Подписка о неразглашении была железной.
Её «офис» не имел окон. Это был стерильный, гудящий улей в подвальном этаже главного расчётного центра банка. Воздух, прогнанный через десятки фильтров, пах озоном и старой бумагой. Главным звуком был не человеческий говор, а непрерывное, сытое урчание счётных машинок. Они пожирали пачки денег с невероятной скоростью, выплёвывая аккуратные корешки, обтянутые бумажной лентой.
Нина сидела в своей стеклянной кабинке, похожей на аквариум. Перед ней на столе — гора денег. Не абстрактных цифр на экране, а настоящих, хрустящих, пахнущих тысячами рук, карманов и кошельков купюр. Инкассаторские мешки с пломбами, которые она вскрывала специальным ножом, были похожи на мешки с картошкой, только вместо клубней внутри — миллионы. Её задача была не просто пересчитать. Она должна была отсортировать ветхие купюры, проверить каждую пачку на подлинность под ультрафиолетом и в инфракрасном свете, сформировать новые пачки, вакуумировать их. Работа требовала звериной концентрации. Ошибка в одну купюру — и вся бригада сидит до ночи, пока не найдут недостачу или излишек.
В первые месяцы она приходила домой выжатая как лимон. Пальцы сводило от напряжения, а в глазах стояли водяные знаки и защитные нити.
— Устала, моя пчёлка? — встречал её Михаил с кухни, где пахло жареной картошкой. — Много сегодня «пик-пик» наделала?
Он обнимал её, целовал в макушку, и она утыкалась ему в плечо, вдыхая родной запах, и вся усталость отступала. Она смотрела на его руки — сильные, с въевшейся в кожу технической смазкой, на его чертежи, разложенные на столе, и чувствовала себя хранительницей тайны. Он, создающий мосты и развязки, считал свою работу настоящей, мужской, важной. А она, перебирающая бумажки в подвале, просто «играла в монополию». И эта иллюзия была ей почему-то необходима. Она берегла его мир, где он был главным, сильным, опорой. А её «несерьёзная» зарплата тем временем оплачивала ипотеку за их просторную квартиру с видом на набережную Туры, новую машину и их ежегодные поездки в Крым. Он думал, что это всё благодаря его премиям и «удачным проектам». Она не разубеждала.
Однажды он пришёл домой мрачнее тучи. Их КБ проиграло важный тендер. Премии не будет. Поездка на море откладывается.
— Ничего, Миш, — сказала она тогда, обнимая его за плечи. — Прорвёмся. Главное, что мы есть друг у друга.
В тот вечер она пекла его любимый яблочный штрудель. Аромат печёных яблок, корицы и сливочного масла заполнил всю квартиру, вытесняя запах неудачи и разочарования. Она раскатывала тесто так тонко, что сквозь него можно было читать газету, — этому её научила бабушка. Кулинария была её второй, тайной жизнью. В мире муки, сахара и специй она была не безликим кассиром, а творцом. Она создавала нечто из ничего, дарила радость и уют. Когда Михаил, попробовав штрудель, улыбнулся впервые за вечер и сказал: «Нинк, да тебе надо было в повара идти, а не купюры мусолить», она почувствовала укол странной, смешанной с обидой гордости. Он хвалил её хобби, но снова принижал работу. Работу, которая в этот самый момент спасала их от финансовых проблем.
Она так и не сказала ему правду. А потом его не стало. Внезапный инфаркт в сорок пять. Мир рухнул. И в этом рухнувшем мире её «несерьёзная» работа вдруг оказалась единственным спасательным кругом. Гудящий подвал стал её убежищем. Монотонное шуршание купюр — её мантрой. Концентрация, необходимая для дела, не давала утонуть в горе. Она приходила в свой «аквариум», надевала нарукавники, и мир за пределами стеклянных стен переставал существовать. Только она, деньги и гул машин.
***
Дождь усилился, превратившись в полноценный ливень. Нина стояла под козырьком подъезда, не решаясь войти. Слова Анастасии всё ещё звенели в ушах. «Миша бы не одобрил». А что бы он одобрил? Чтобы она после его смерти бросила стабильную, пусть и невидимую для других работу, и пустилась в авантюру с кулинарией? Или чтобы она нашла себе другого «настоящего» мужчину, который бы взял на себя заботу о ней?
Она усмехнулась своим мыслям. Она и сама прекрасно справлялась.
На следующий день на работе было особенно суетно. Привезли выручку из крупной сети гипермаркетов после предновогодней распродажи. Мешки, казалось, были бездонными. Воздух был наэлектризован. Рядом с ней, в соседней кабинке, пыхтел Антон, молодой парень, пришедший к ним полгода назад. Он был старательным, но немного рассеянным.
Вдруг гул в его кабинке прервался резким, неприятным писком. Машинка остановилась, выдав ошибку. Антон побледнел. Это означало, что в пачке либо фальшивка, либо слипшиеся купюры, либо ошибка в счёте.
— Спокойно, Антон, — голос Нины прозвучал ровно и уверенно через переговорное устройство. — Не паникуй. Вытаскивай пачку. Ручной пересчёт. Три раза.
Парень дрожащими руками извлёк деньги. Нина наблюдала за ним, не прекращая своей работы. Она видела, как он сбивается, начинает заново, нервно облизывает губы.
— Антон, дыши, — снова сказала она. — Смотри на меня. Вдох. Выдох. Это просто бумага. Не торопись. Веером разложи. Проверь каждую.
Она говорила с ним, как с ребёнком, и одновременно её пальцы, как живые, летали над столом, формируя идеальные, хрустящие прямоугольники. Она закончила свой мешок, запечатала документы и подошла к его кабинке. Начальник смены уже недовольно косился в их сторону.
— Дай сюда, — тихо сказала Нина, когда Антон в третий раз получил расхождение в счёте.
Она взяла пачку. Её пальцы, казалось, обладали собственной памятью. Она не считала купюры — она их чувствовала. Вес, плотность, фактура. Через полминуты она протянула Антону две купюры.
— Вот. Склеились. Новые, только из-под пресса. Стандартная проблема. Их машинка иногда как одну считает. Прогони ещё раз без них, потом их добавишь.
Она положила купюры на стол и вернулась на своё место. Антон с благодарностью и восхищением посмотрел ей вслед. В его глазах она не была «просто кассиром». Она была мастером, гуру, спасителем. И в этот момент Нина вдруг поняла то, что не могла сформулировать в споре с Анастасией.
Её работа была серьёзной. Она требовала мастерства, выдержки и огромной ответственности. И она была в ней лучшей. Это давало ей не только деньги, но и чувство собственного достоинства, которое не мог поколебать ни скепсис мужа, ни жалость подруги. Она была профессионалом. И это было важно.
В обеденный перерыв она достала из контейнера кусок домашней шарлотки. Коллеги тут же потянулись к её столу, как коты на валерьянку.
— Нина Михайловна, это опять ваш шедевр? Божественно!
— Рецептик не дадите? Мои домашние вашу выпечку больше ресторанной любят.
Она улыбалась, угощала всех, делилась секретами — добавить щепотку соли для баланса вкуса, яблоки брать непременно антоновку. И вдруг, глядя на эти довольные лица, на то, как её скромное хобби приносит людям столько радости, она увидела картину целиком.
Анастасия была права и неправа одновременно. Права в том, что её кулинарный талант — это нечто большее, чем просто хобби. Неправа в том, что ради этого нужно было обесценить и бросить то, что давало ей опору все эти годы.
Одно не должно было исключать другое.
Вечером, вернувшись домой, она не стала включать телевизор. Она прошла на кухню, достала свою старую тетрадь в клеёнчатом переплёте, куда ещё её бабушка записывала рецепты. Шаньги с картошкой, курник, пироги с муксуном, черёмуховый торт… Это была не просто поваренная книга. Это была история её семьи, её корней.
Она села за стол и начала писать. Не рецепты. Бизнес-план. Маленький, наивный, но очень конкретный. Она не будет бросать работу. По крайней мере, не сейчас. Она начнёт с малого. Готовить на заказ. Для коллег, для знакомых Анастасии. Создаст страницу в соцсети. Будет печь по вечерам и в выходные.
Это был не порыв, не бегство от «несерьёзной» работы. Это был следующий шаг. Логичный. Выросший из её уверенности в себе. Уверенности, которую ей дала её работа в гудящем подвале. Она научилась быть точной, методичной, ответственной. Научилась не паниковать и находить склеившиеся купюры. Теперь эти качества она могла применить и в другом деле.
Она набрала номер Анастасии.
— Настя, привет. Это Нина. Я насчёт твоего предложения.
— Ну наконец-то! — радостно воскликнула подруга на том конце провода. — Я уже нашла два отличных помещения! Одно возле Моста Влюблённых, представляешь, какой трафик!
— Подожди, — мягко прервала её Нина. — Помещения пока не нужны. И стартовый капитал тоже. У меня есть свой.
Наступила тишина.
— В смысле? — озадаченно спросила Анастасия.
— В прямом. Моя «несерьёзная» работа позволяла мне неплохо откладывать, — в голосе Нины не было ни обиды, ни хвастовства, только спокойная констатация факта. — Я хочу начать сама. С малого. С доставки. Буду готовить дома. Если дело пойдёт, тогда и поговорим о расширении. Мне нужна твоя помощь не деньгами, а советом. Как лучше упаковать, как продвигать, вот это всё.
Анастасия помолчала ещё секунду, переваривая информацию.
— Нинк… ты… ты серьёзно? Сама?
— Абсолютно, — Нина улыбнулась. — Я же не в монополию играю.
В голосе подруги прозвучало совершенно новое, незнакомое уважение.
— Хорошо. Я поняла. Тогда завтра в семь у меня. Обсудим детали. И захвати… захвати свой черёмуховый торт, а? Я за него душу продам.
Положив трубку, Нина подошла к окну. Дождь прекратился. Низкие тучи разошлись, и в прорехе показался бледный диск луны. Мокрый асфальт внизу блестел, отражая огни города. Тюмень жила своей обычной зимней жизнью.
Она посмотрела на фотографию на стене. Они с Михаилом, молодые, счастливые, стоят на набережной. Он обнимает её и что-то весело шепчет на ухо. Она знала, что он сказал бы сейчас. Он бы рассмеялся своим заразительным смехом и сказал: «Ну ты даёшь, Нинуля! Решила всё-таки весь мир накормить?». И в этом смехе уже не было бы снисхождения. Только гордость.
На душе было легко и светло. Впервые за долгое время она смотрела в будущее не со страхом, а с азартным любопытством. Завтра будет новый день. Утром она пойдёт в свой гулкий, стерильный подвал, где она — незаменимый профессионал. А вечером её кухня наполнится ароматами ванили и корицы, где она — творец и будущая хозяйка своего маленького, но очень серьёзного дела. И одно больше не противоречило другому. Они наконец сложились в единую, цельную картину её жизни. Оптимистичную.