Серый, плотный, как мокрый войлок, дождь прилип к окнам с самого утра. Он шёл не сильно, но упрямо, без перерывов, превращая Владивосток в размытую акварель. Сопки утонули в тумане, и гудки судов с рейда доносились глухо, словно из-под воды. Марина стояла у окна, обхватив себя за плечи, и смотрела на мокрый асфальт двора. В руке остывал телефон.
– Ты же не будешь жить в деревенском доме! – голос брата Евгения всё ещё звучал в ушах, настойчивый, почти приказной. – Марин, ну будь реалисткой. Это же развалюха под Партизанском. Продай свою долю мне, я там хоть баню поставлю, на шашлыки ездить. Тебе-то зачем эти проблемы?
– Я подумаю, Женя, – ответила она тогда, и её собственный голос показался ей чужим и слабым.
Из спальни вышел Валерий, потягиваясь и зевая. Он был в одних шортах, его грузное, когда-то мускулистое тело обмякло за последние годы. Двадцать лет гражданского брака стёрли романтику морских походов, оставив лишь привычку и общую квартиру с видом на бухту Золотой Рог.
– Опять Женёк твой названивает? Про дом? – спросил он, наливая себе кофе. Он не смотрел на неё. – И правильно говорит. Отдай ему эту халупу. Что ты там делать будешь, бухгалтер предпенсионного возраста? Грядки полоть?
«Бухгалтер предпенсионного возраста». Эта фраза, брошенная небрежно, как кость собаке, больно уколола. Ей было пятьдесят восемь. Да, не девочка. Но разве это приговор? Разве это означало, что её желания больше не имеют значения?
– Это дом бабушки, – тихо сказала Марина, скорее себе, чем ему.
– И что? – Валерий отхлебнул кофе, поморщился. – Бабушка хотела, чтобы ты там жила, что ли? Она бы сама посмеялась. Ты городской житель, Марина. Всегда была и будешь. Не выдумывай.
Он допил кофе, поставил чашку в раковину и ушёл обратно в спальню. Через минуту оттуда донёсся его голос, уже совсем другой – вкрадчивый, с нотками флирта. Он с кем-то говорил по телефону. Марина замерла, прислушиваясь. Она не разбирала слов, но интонация была слишком знакомой, слишком болезненной. Так он говорил с ней давным-давно, когда только вернулся из очередного рейса, привозя ей японскую косметику и смешные безделушки. Когда их жизнь ещё пахла морем и обещаниями. Сейчас она пахла только вчерашним ужином и равнодушием.
Дождь за окном усилился. Марина вздохнула, накинула плащ и вышла из дома. Работа была её спасением, её крепостью, где цифры и отчёты складывались в понятный и логичный мир, в отличие от её собственной жизни.
В её маленьком офисе, который она арендовала на паях с нотариусом, было тихо и пахло бумагой и кофе. Марина вела несколько ИП – флористы, дизайнеры, фотографы. Творческие, по большей части, женщины, с которыми было легко и приятно работать. Сегодня у неё была встреча с новой клиенткой, открывшей небольшую вокальную студию.
Женщина, лет сорока, с горящими глазами, рассказывала о своих планах, о детских группах, о мастер-классах по постановке голоса.
– Я всю жизнь мечтала петь, – говорила она, раскладывая перед Мариной документы. – Работала в банке, цифры, планы… А душа просила другого. Вот, в сорок пять решилась. Муж, конечно, был против. Говорил, куда тебе, несерьёзно всё это. А я упёрлась. И знаете, Марина, ни разу не пожалела.
Марина кивала, делая пометки в блокноте, а сама думала о своём хоре. Она пела в любительском коллективе при ДК Моряков уже пятнадцать лет. Это была её отдушина. Два раза в неделю она забывала о проводках и счетах-фактурах, о молчаливых ужинах с Валерием, о его всё более частых «задержках на работе». Она просто пела. Её альт, глубокий и бархатный, сливался с другими голосами, и в эти моменты она чувствовала себя частью чего-то большого и настоящего. Валерий над её увлечением посмеивался. «Хор бабушек», – называл он это. И каждый раз, когда он так говорил, что-то внутри неё сжималось.
После встречи Марина долго сидела за столом, глядя на столбики цифр в квартальном отчёте. Но видела она не их. Она видела лицо Валерия, искажённое злостью, когда она в прошлом месяце спросила, откуда у него новый, явно дорогой парфюм. «Клиенты подарили, тебе-то что? Вечно ты лезешь не в своё дело!» А потом она нашла в кармане его пиджака чек из парфюмерного магазина. И рядом – чек из ресторана на двоих. На приличную сумму.
Она вспомнила, как они познакомились. Владивосток девяностых, она – молодая бухгалтерша в порту, он – третий помощник капитана на сухогрузе, только что пришедшем из Пусана. Он был красив той особенной морской красотой – обветренное лицо, выгоревшие на солнце волосы, уверенный взгляд. Он рассказывал ей про шторма и далёкие страны, обещал показать ей Сингапур и привезти жемчуг с Таити. Жемчуга она так и не увидела, как и Сингапура. Вместо этого были двадцать лет совместной жизни в панельной девятиэтажке, его уход с флота в логистическую компанию на берегу и медленное, почти незаметное угасание его интереса к ней. Он всё ещё обеспечивал, приносил деньги, но давно перестал приносить в дом радость.
На свой последний день рождения она получила от него набор гелей для душа. Стандартный подарок из супермаркета, купленный впопыхах. А через неделю увидела на нём новые часы, дорогие, швейцарские. «Премия», – буркнул он. Но она-то знала, что премии в их фирме выплачивали только в конце года.
«Сколько лет я себе вру?» – пронеслось в голове у Марины. Она отодвинула от себя документы и позвонила Инне.
– Инн, привет. Ты можешь сейчас говорить?
– Привет, подруга. Конечно. Что стряслось? Голос у тебя, как будто ты баланс годовой не свела.
Инна была её единственной близкой подругой, острой на язык, но преданной. Они встретились в кафе на набережной Цесаревича. Туман немного рассеялся, и стал виден вантовый мост на Русский, похожий на гигантскую белую арфу.
– Он опять, – выдохнула Марина, едва присев за столик. – Брат звонил насчёт дома, а Валера тут же поддакнул. Мол, куда тебе, сиди уж на месте. А потом… потом опять этот шёпот по телефону. Инн, я так больше не могу. Я чувствую себя мебелью. Старой, надоевшей мебелью, которую не выбрасывают только по привычке.
Инна внимательно посмотрела на неё, помешивая ложечкой капучино.
– Марин, а ты сама-то чего хочешь? Вот честно. Без оглядки на Валеру, на Женю. Ты. Что. Хочешь?
– Я… – Марина запнулась. Она так давно не задавала себе этот вопрос. – Я не знаю. Я хочу… чтобы меня уважали. Чтобы со мной разговаривали, а не цедили слова сквозь зубы. Чтобы… чтобы мой голос что-то значил. Не только в хоре.
– А дом? – мягко спросила Инна. – Ты хочешь этот дом?
Марина представила себе старый деревянный дом под Партизанском. Она была там последний раз лет десять назад. Покосившийся забор, заросший сад, запах яблок и сухих трав. И тишина. Не давящая тишина их с Валерием квартиры, а живая, наполненная шелестом листьев и пением птиц.
– Хочу, – твёрдо сказала она, сама удивляясь своей уверенности. – Наверное, хочу. Это… это шанс.
– Вот и держись за этот шанс, – Инна накрыла её руку своей. – Валера твой давно живёт своей жизнью, Марин. Ты просто делаешь вид, что не замечаешь. Он тебя не держит. Тебя держит твой собственный страх. Страх остаться одной в твоём «предпенсионном возрасте».
Слова Инны были жестокими, но честными. Марина вернулась домой с тяжёлым сердцем, но впервые за долгое время в её душе забрезжил огонёк решимости.
Вечером Валерий вернулся в необычно хорошем настроении. Он даже принёс её любимые пирожные из кондитерской, где они не были уже несколько лет. Он суетился, рассказывал какие-то анекдоты с работы, пытался обнять. Марина чувствовала фальшь в каждом его жесте, в каждом слове. Она молча пила чай, а он всё говорил и говорил.
– …представляешь, а этот идиот из снабжения опять всё напутал! Еле разрулили. Кстати, Марин, тут такое дело… Мне нужно будет в командировку на выходные. Под Уссурийск, там новый склад открываем.
У Марины всё похолодело внутри. Уссурийск.
– Один поедешь? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.
– Ну а с кем же ещё? – он рассмеялся, но смех получился нервным. – Работа же.
Она молчала. Она уже всё знала. Ей не нужны были доказательства, но судьба решила подкинуть ей и их. Ночью, когда Валерий уже спал, на его телефон пришло сообщение. Экран на тумбочке загорелся, и Марина, не удержавшись, бросила взгляд. «Валерочка, не могу дождаться наших выходных! Целую, твоя Анечка».
Это было точкой невозврата. Не было ни слёз, ни истерики. Только ледяное, звенящее спокойствие. Она тихо встала, прошла на кухню и села у окна. Дождь кончился, и в разрывах облаков показались крупные, яркие звёзды. Владивосток внизу переливался огнями, как рассыпанные сокровища. Но она больше не чувствовала себя частью этого города, этой квартиры, этой жизни.
Утром, пока Валерий был в душе, она достала с антресолей большой чемодан. Он удивлённо посмотрел на неё, когда вышел.
– Ты куда-то собралась?
– Я ухожу, Валера, – сказала она ровно.
Он опешил. Потом на его лице отразилось недоумение, сменившееся гневом.
– Что за глупости? Куда ты уйдёшь? Из-за чего? Из-за дома этого дурацкого? Я же сказал тебе, это бред!
– Нет, не из-за дома. Хотя теперь я понимаю, что дом – это мой спасательный круг. Я ухожу, потому что устала быть тенью. Устала от твоего вранья, от твоего пренебрежения. От твоей Анечки.
Он побледнел.
– Ты… ты рылась в моём телефоне?
– Мне не нужно было рыться. Ты сам всё показал. Своими духами, своими «командировками», своим шёпотом. Своим гелем для душа на мой день рождения.
Наступила тишина. Он смотрел на неё, и в его взгляде больше не было превосходства. Был страх. Страх потерять удобную, налаженную жизнь.
– И куда ты пойдёшь? – зло бросил он. – Кому ты нужна, бухгалтерша в климаксе? Думаешь, тебя там кто-то ждёт? В твоей развалюхе? Вернёшься через неделю!
– Не вернусь, – спокойно ответила Марина, застёгивая молнию на чемодане. – И не смей так говорить о моём доме.
Она позвонила Евгению.
– Женя, привет. Я по поводу дома. Я не буду продавать свою долю. Я переезжаю туда жить.
На том конце провода повисло ошеломлённое молчание.
– Марин, ты серьёзно? – наконец выдавил он. – Ты… ты всё обдумала?
– Более чем, – её голос звучал твёрдо и уверенно, как никогда раньше. – Если хочешь, приезжай в гости. Поможешь баню поставить.
Она вызвала такси. Стоя у подъезда с чемоданом, она в последний раз оглянулась на свои окна на седьмом этаже. Там, за стеклом, виднелся растерянный силуэт Валерия. Ей не было его жаль. Было только чувство огромного, всепоглощающего облегчения, будто она наконец сбросила с плеч неподъёмный груз.
Дорога до деревни заняла несколько часов. Таксист, словоохотливый парень, всю дорогу рассказывал про рыбалку и ремонт своей машины. Марина смотрела в окно. Лето было в самом разгаре. Зелёные сопки, синее небо, яркое солнце, пробивающееся сквозь листву. Мир снова обрёл краски.
Дом оказался именно таким, как она его помнила. Старенький, с облупившейся голубой краской на наличниках, но крепкий. У крыльца буйно разрослись флоксы, пахнущие мёдом и детством. В саду наливались соком яблоки. Да, здесь было много работы. Нужно было подправить крышу, покрасить забор, разобраться с заросшим огородом. Но это были её проблемы. Её задачи. Её жизнь.
Она открыла дверь своим ключом. Внутри пахло деревом, сухими травами и временем. Пыльно, но светло. Солнечные лучи падали на старый круглый стол, покрытый вышитой скатертью.
Марина поставила чемодан посреди комнаты. Она была одна. Впервые за двадцать лет по-настоящему одна. И это не пугало. Наоборот, дарило пьянящее чувство свободы.
Она обошла дом, открыла окна, впуская внутрь свежий летний воздух. На старом пианино, которое бабушка когда-то выменяла на мешок картошки, лежала стопка пожелтевших нот. Романсы, народные песни. Марина провела пальцами по клавишам. Инструмент был безнадёжно расстроен, но это было неважно.
Она вышла на крыльцо и села на тёплые от солнца ступеньки. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь жужжанием пчёл и шелестом листьев. Она посмотрела на свои руки – руки бухгалтера, привыкшие к клавиатуре и бумагам. Теперь им предстояло научиться многому другому.
И вдруг, неожиданно для самой себя, она запела. Сначала тихо, неуверенно, а потом всё громче и свободнее. Это была старая песня, которую они разучивали в хоре, про реку и любовь. Её альт, чистый и сильный, полился над заросшим садом, над покосившимся забором, над всей этой новой, только начинающейся жизнью. Она пела не для кого-то. Она пела для себя. И в этом пении была вся её боль, всё её прошлое и вся её надежда на будущее.
Дождь во Владивостоке давно кончился. А здесь, под Партизанском, для Марины начиналось самое ясное, самое солнечное утро.