— Так вот оно что, Жанна. Вот оно, значит, как.
Инна Григорьевна нажала отбой, и палец ее, сухой и твердый от земли, на несколько секунд замер над потухшим экраном. Телефон лежал на старом кухонном столе, покрытом выцветшей клеенкой с подсолнухами. За окном шелестел дождь, ленивый и бесконечный, как это ульяновское лето. Он стучал по железному отливу, размывал контуры многоэтажек Засвияжья, превращал зеленый двор в акварельное пятно. Тревога, которая последние недели сворачивалась тугим комком где-то под ложечкой, наконец разжалась, заполнив грудь холодной, звенящей пустотой.
Тишина в квартире стала оглушительной. Не спасали ни тиканье ходиков в прихожей, ни шум дождя. Эта тишина была тяжелее трех месяцев лжи, изворотливых объяснений и натянутых улыбок. Тяжелее сорока лет дружбы, рассыпавшейся в прах за один телефонный разговор.
Все началось в мае, когда еще не отцвела сирень и воздух был густым и сладким. Они хоронили Клавдию Петровну, их общую подругу, одинокую учительницу музыки, жившую в маленькой «хрущевке» на Верхней Террасе. Ни детей, ни родни. Только они вдвоем, Инна и Жанна, да пара бывших коллег из музыкальной школы. После скромных поминок нотариус, пожилой мужчина в старомодных очках, зачитал завещание. Квартира, единственное достояние Клавдии Петровны, отходила в равных долях им обеим — «моим самым верным и дорогим подругам».
Инна тогда растерялась. Она, социальный работник с почти сорокалетним стажем, привыкла решать чужие проблемы, а не свои. Вся ее жизнь была расписана: работа, подопечные, которым она была нужнее воздуха, и дача — ее маленькое царство, где каждый куст смородины и каждая грядка с помидорами были результатом ее любви и труда. Мысль о продаже квартиры, о дележке денег, о бесконечной бумажной волоките вызывала у нее почти физическое отторжение.
Жанна, наоборот, оживилась. Ее глаза, обычно чуть потухшие, загорелись деловитым огнем.
— Инусь, слушай, — сказала она, когда они вышли от нотариуса на улицу Гончарова, щурясь от яркого майского солнца. — Ты же вся в делах. У тебя работа эта твоя, люди… Дача скоро начнется, полоть-поливать. Давай я все на себя возьму? Я все равно на пенсии, времени вагон. Оформлю наследство на себя, так проще, меньше беготни. А как продам — деньги пополам, до копеечки. Честно-пречестно. Ты же меня знаешь.
Инна знала ее с пятого класса. Они сидели за одной партой, вместе бегали на танцы в ДК «Современник», вместе плакали над первыми несчастными любовями. Жанна всегда была легче на подъем, авантюрнее. Инна — основательнее, тише. Их дружба была похожа на старое дерево: корявое, со шрамами от жизненных бурь, но с глубокими, вросшими друг в друга корнями. Разве можно было не доверять?
— Да неудобно как-то, Жанна, тебя нагружать, — пробормотала Инна, но в голосе ее уже звучало облегчение.
— Да брось ты! — отмахнулась Жанна. — Какая нагрузка! Мне только в радость. Сын мой, Валерий-то, опять про машину заладил. Деньги лишними не будут. А тебе на дачу, на крышу новую. Все по-честному, Инусь.
И Инна согласилась. Она подписала у нотариуса отказ в пользу Жанны, чувствуя, как с плеч падает тяжелый груз. Теперь можно было с головой уйти в привычный мир: в проблемы своих стариков, в судьбу только что выпустившегося из детдома Артема, в прополку молодой морковки.
Лето в Ульяновске выдалось переменчивым. Жаркие дни сменялись затяжными дождями, Волга то серебрилась под солнцем, то становилась свинцово-серой. Инна моталась между городом и дачей. Утром — обход подопечных. Вот Марья Степановна, ей нужно купить лекарства и просто поговорить, потому что одиночество страшнее любой болезни. Вот семья с ребенком-инвалидом, им надо помочь оформить льготы, пробиться через стены бюрократии.
А после обеда — на стареньком трамвае в пригород, на свой участок. Там, среди жужжания пчел и запаха нагретой земли, Инна отдыхала душой. Она подвязывала тяжелеющие кисти томатов, любовно обрывала пасынки, разговаривала с цветами, как с живыми существами. Садоводство было ее терапией, способом навести порядок хотя бы в одном, отдельно взятом уголке вселенной. Когда она погружала руки в теплую, рыхлую землю, все тревоги отступали.
Особенно много сил отнимал Артем. Худой, угловатый парень с вечно настороженным взглядом. Система выплюнула его в восемнадцать лет с небольшой суммой на счете и туманными перспективами. Инна Григорьевна билась за него, как львица. Выбивала временное жилье в общежитии, помогала восстановить какие-то утерянные документы, устраивала на курсы.
— Инна Григорьевна, да зачем я вам сдался? — спрашивал он, когда она в очередной раз приносила ему пакет с домашними пирожками. — У вас своих дел полно.
— Потому что если не я, то кто? — отвечала она просто. — Ты, Артем, не барагозь, а учись. На ноги встанешь — другим помогать будешь. Такой круговорот добра в природе.
В июне Жанна звонила часто. Рассказывала, как продвигаются дела.
— Ой, Инусь, такая волокита! В БТИ очередь на месяц вперед, будто вся область недвижимость оформляет. Но я прорвусь!
Через неделю:
— Представляешь, в Росреестре какую-то запятую не там нашли! Пришлось все переделывать. Бюрократы!
Инна сочувствовала, благодарила, предлагала помощь, но Жанна неизменно отказывалась:
— Сиди, сиди на своей даче, расти помидоры. Я сама справлюсь.
К середине июля звонки стали реже. Инна набирала сама.
— Жан, ну как там?
— Ой, Инусь, привет! Да все в процессе. Покупатели нашлись, но такие привередливые! То им балкон не застеклен, то соседи шумные. Торгуются, жуки. Но я их дожму.
В голосе Жанны слышалась какая-то фальшивая бодрость, но Инна списывала это на усталость. Она знала, как выматывает общение с людьми, особенно когда речь идет о деньгах.
А потом Жанна пропала. Не отвечала на звонки, а если и брала трубку, то торопливо бросала: «Перезвоню, занята!» — и отключалась. Инна чувствовала, как внутри нарастает холодное беспокойство. Она пыталась гнать от себя дурные мысли. Это же Жанка, ее Жанка, с которой они делили одну конфету на двоих и тайны, которые нельзя было доверить даже маме. Не может быть.
Она с головой ушла в работу и сад. Выпалывала сорняки с ожесточением, будто выдирала из души сомнения. Сорняки лезли снова и снова. Пырей, вьюнок, мокрица — они расползались по ухоженным грядкам, как ложь, опутывая корни здоровых растений.
В один из таких тревожных дней, в конце августа, к ней на работу зашел Артем. Он устроился курьером в службу доставки пиццы, и форма ему ужасно шла, делая его взрослее и солиднее.
— Инна Григорьевна, здравствуйте! Я вам тут это… отчет принес по практике, — он протянул ей папку и смущенно кашлянул. — И спасибо хотел сказать. За все.
— Ну что ты, Тема, — улыбнулась она. — Садись, чаю выпьем. Как работа?
— Нормально. По городу мотаюсь. Весь Ульяновск уже как свои пять пальцев знаю. И Правый берег, и Новый город. Вчера вот на Верхней Террасе был, на улице Врача Михайлова. Заказ отвозил. Там семья такая прикольная, молодые, с ребенком. Ремонтище затеяли, все вверх дном. Угостили лимонадом, пока я сдачи искал.
Инна замерла с чайником в руке. Улица Врача Михайлова. Дом семь. Квартира Клавдии Петровны.
— Артем, а… номер квартиры не помнишь?
— Как не помнить, — усмехнулся он. — Тринадцатая. Я еще подумал, несчастливое число, а люди такие хорошие живут.
Тринадцатая. Чайник в ее руке дрогнул, и кипяток плеснул на стол, зашипев на старой клеенке. Вот оно. Не покупатели, которые торгуются. Не бюрократы, которые ставят палки в колеса. А молодая семья, которая уже делает ремонт.
Инна молча вытерла лужицу. В голове было пусто. Она не чувствовала ни гнева, ни обиды. Только ледяное, всепоглощающее недоумение. Как? Зачем?
— Инна Григорьевна, с вами все в порядке? Вы бледная какая-то, — встревожился Артем.
— Все хорошо, Тема. Погода, наверное. Давление, — она заставила себя улыбнуться. — Ты иди, работай. Молодец, что зашел.
Весь вечер она сидела у окна, глядя на мокрый город. Дождь все не прекращался. Она вспоминала их с Жанной жизнь. Как Жанна прибежала к ней среди ночи, когда ее бросил первый муж. Как Инна сидела с ее маленьким Валерием, пока Жанна устраивала свою личную жизнь. Как они вместе сажали картошку на этой самой даче, смеялись, пачкаясь в земле, и строили планы на старость — купить домик на двоих где-нибудь на Волге и разводить розы.
Все это было ложью? Или ложь началась только сейчас?
Она не спала всю ночь. Утром, с серым, отекшим лицом, она подошла к своему маленькому огороду на балконе. В ящиках росли карликовые помидоры «Пиноккио», базилик, петрушка. Она машинально провела пальцем по влажному листу. Земля. Она никогда не врет. Ты сажаешь семечко — и она отдает тебе плод. Все честно. Не то что люди.
Она взяла телефон. Пальцы не слушались. Она набрала номер Жанны. Та ответила почти сразу, голос был сонный и раздраженный.
— Алло.
— Жанна, это Инна.
— Инусь, привет! А я сплю еще. Что-то случилось? — в голосе проскользнула тревожная нотка.
— Да, случилось, — сказала Инна ровно, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Я хотела спросить, как там наши привередливые покупатели. Уже дожали их?
На том конце провода повисла пауза. Долгая, вязкая. Инна слышала, как Жанна тяжело дышит.
— Ин, ну… почти. Там сложности возникли. Юридические. Я тебе потом все расскажу.
— Не надо потом, Жанна. Давай сейчас. Какие сложности? Соседи шумные? Балкон не застеклен? Или то, что там уже три недели новая семья ремонт делает?
Снова молчание. Еще более страшное, чем первое. А потом голос Жанны изменился. Он стал высоким, визгливым, полным слезливого самооправдания.
— Инна, ты не понимаешь! Ты просто не можешь понять! У тебя работа, у тебя все хорошо! А я одна! Валерию этому машина нужна, на работу ездить! У него кредиты! А тут эти деньги… они как с неба упали! Я думала, возьму немного, потом отдам…
Инна слушала и не узнавала ее. Это говорила не ее подруга. Это был чужой, жалкий, изворотливый человек.
— Сколько, Жанна?
— Что «сколько»?
— Сколько ты думала «взять немного»? Половину? Или все?
— Ну что ты такое говоришь! — закричала Жанна. — Я бы тебе отдала! Потом! Когда у Валерия дела наладятся! Ты же подруга, ты должна понять!
— Так вот оно что, Жанна. Вот оно, значит, как. — Инна произнесла эту фразу тихо, почти шепотом. И в этой тишине было больше окончательности, чем в любом крике. Вся сорокалетняя история их дружбы съежилась, почернела и обратилась в горстку пепла.
— Инна, подожди, не вешай трубку! Иночка!
— Не называй меня так, — отрезала Инна. Голос ее был чужим, металлическим. — Жанна Викторовна, вы, кажется, ошиблись номером.
Она нажала отбой.
Телефон лежал на столе. Дождь за окном припустил сильнее, барабаня по стеклу быстрыми, сердитыми каплями. Инна подошла к окну. Внизу, во дворе, под дождем мокли качели и одинокая скамейка. Мир не рухнул. Просто в нем стало на одного близкого человека меньше. И на одну большую иллюзию.
Она посмотрела на свои руки. Пальцы в темных прожилках земли после вчерашней работы на балконе. Она вдруг почувствовала острое, непреодолимое желание поехать на дачу. Прямо сейчас, под этим дождем. Надеть старые резиновые сапоги, закутаться в плащ и пойти к своим грядкам. Земля не предаст. Она примет ее боль, ее разочарование, ее усталость. Она даст силы жить дальше.
Нужно было еще позвонить Артему. Спросить, как у него дела. Убедиться, что он поел. Он ждал ее звонка. У нее была работа. Были люди, которым она была нужна. Была жизнь, настоящая, не придуманная.
Инна Григорьевна накинула на плечи старую кофту. Тревога ушла. Осталась только глухая, ноющая боль, как от занозы, которую наконец-то вытащили. И еще — странное, горькое чувство освобождения. Дождь смывал с города пыль, а с ее души — ложь. Впереди была осень. Время собирать урожай.