Вот оно, значит, как.
Эта мысль, тихая и острая, как иголка, пронзила Нину, пока Константин говорил. Она сидела в своем любимом кресле, обитом выцветшим гобеленом, и смотрела, как последние лучи ульяновского солнца, уже ленивые и багровые, тянутся через комнату от окна, за которым темнела Волга. Летний вечер был душным и тихим, пахло пылью и нагретым за день асфальтом. Константин стоял посреди комнаты, высокий, все еще статный в свои шестьдесят пять, и его голос, обычно такой бархатный и успокаивающий, теперь звучал с нажимом, с какой-то новой, чужой убежденностью.
– Нина, я тут подумал… Нам нужен совместный счёт. Чтобы всё было прозрачно, как в настоящей семье. Я буду управлять нашими общими активами, так эффективнее.
Активами. Он сказал «активами». Нина медленно моргнула. Её скромная пенсия социального работника, накопления, которые она откладывала десятилетиями с каждой зарплаты, с каждой подработки, теперь назывались «активами». И он, Константин, собирался ими «управлять». Человек, который всего неделю назад спустил почти сто тысяч с её карты на очередную «сверхприбыльную инвестиционную платформу».
Она не ответила, лишь плотнее сжала в руке пульт от телевизора. В голове калейдоскопом замелькали картинки прошедшего года, складываясь в одну безобразную, но до ужаса ясную мозаику.
***
Они познакомились полтора года назад, здесь же, в Ульяновске, в парке Победы. Нина после смерти мужа долго жила одна, привыкла к своему укладу: работа в соцзащите Засвияжского района, редкие встречи с дочерью Екатериной, которая жила в Москве, и теннис. Теннис был её отдушиной, её способом держать в тонусе не только тело, но и разум. Два раза в неделю она выходила на корт в «Спартаке» и забывала обо всем. О чужих бедах, которые пропускала через себя на работе, о собственном одиночестве, о подступающей старости. На корте были только она, ракетка, упругий желтый мяч и противник. Стратегия, расчет, точный удар. Теннис не прощал слабости и суеты.
Константин, бывший инженер с «Авиастара», вдовец, оказался прекрасным партнером по игре. Он двигался легко, бил сильно, но без лишней агрессии. После игры они пили чай в маленьком кафе у корта, и он рассказывал ей о самолетах, о своей покойной жене, о том, как пусто стало в его большой квартире на улице Минаева. Он был обаятелен, умен, с тихим юмором и грустинкой в глазах. Нина, привыкшая за годы работы видеть людей насквозь, в нем не находила ни одного фальшивого уголка. Он казался надежным, как старый волжский утес.
Их роман развивался неспешно, по-взрослому. Прогулки по Венцу, поездки в Ундоры на выходные, тихие вечера в её маленькой, но уютной квартире с видом на Императорский мост. Он дарил ей цветы, читал вслух стихи, восхищался её работой.
– Ты святая, Нина, – говорил он, когда она поздно возвращалась после очередного сложного случая. – Я бы так не смог. Целый день в чужом горе копаться. Это ж какую душу надо иметь.
Тогда его слова грели. Она и правда любила свою работу, хоть и выматывалась до предела. Это было её призвание – помогать тем, кто оказался на дне. Как, например, семья Ковалевых из дальнего Засвияжья. Молодая мать, одна с тремя детьми, муж уехал на заработки и пропал. Квартира – убитая двушка в старой панельке, долги по коммуналке, младший ребенок постоянно болеет. Нина несколько месяцев билась за них: выбивала пособия, договаривалась с управляющей компанией о реструктуризации долга, находила через благотворительные фонды одежду и продукты, устроила старшего мальчика в бесплатную спортивную секцию. Она видела, как в потухших глазах женщины снова появляется надежда, как она начинает убираться в квартире, готовить нормальную еду. В такие моменты Нина чувствовала, что живет не зря.
Константин слушал её рассказы, качал головой и крепко обнимал.
– Ты мой герой, – шептал он.
Полгода назад он сделал ей предложение. Просто, без пафоса, во время ужина в их любимом ресторанчике на улице Гончарова. Достал коробочку с аккуратным колечком. Нина, которой уже перевалило за шестьдесят, растерялась и расплакалась, как девчонка. Она сказала «да». Дочь Екатерина, приехав из Москвы на следующий день, новость восприняла сдержанно.
– Мам, ты уверена? – спросила она, когда они остались вдвоем на кухне. Катя была прагматиком, юрист по профессии, и всегда искала подводные камни. – Он хороший человек, спору нет. Но ты его знаешь всего год.
– Катюша, в нашем возрасте год идет за пять, – улыбнулась Нина. – Чего ждать? Он надежный. И я его люблю.
Катя пожала плечами, но в глазах её осталось сомнение.
А потом что-то начало меняться. Почти незаметно. Сначала Константин стал все больше времени проводить в своем смартфоне. Раньше он его почти не доставал, теперь же телефон был постоянно у него в руках. Он листал какие-то ленты, смотрел видео, с кем-то активно переписывался. На вопросы Нины отмахивался: «Да так, новости читаю, с мужиками в группе общаемся».
Затем изменилась его речь. В ней появились новые, незнакомые Нине слова: «активы», «пассивы», «диверсификация портфеля», «финансовая грамотность», «ресурсное состояние». Он начал критиковать её образ жизни.
– Нин, ну сколько можно в этой соцзащите горбатиться за копейки? – сказал он как-то вечером. – Это же не работа, а волонтерство за госсчет. Ты свой главный ресурс – время – сливаешь в никуда. Пора уже подумать о себе, о пассивном доходе.
Нина опешила. «Сливаешь ресурс»? Её работа, которой она отдала тридцать пять лет жизни, её призвание – это «слив ресурса»?
– Костя, я людям помогаю, – тихо ответила она.
– Помогать надо эффективно, – отрезал он, не отрываясь от экрана. – Вот я нашел один проект… Вложения минимальные, а доходность до тридцати процентов в месяц. Это реальная помощь нашей будущей семье. А твои Ковалевы как сидели в нищете, так и будут сидеть. Система такая.
В тот вечер между ними впервые пробежал холодок. Нина вдруг поняла, что его восхищение её работой было лишь красивой позой. На самом деле он презирал то, чем она занималась, считал это бессмысленной возней.
Дальше – больше. Он стал реже ходить с ней на теннис.
– Что за детские забавы, мячик перекидывать? – морщился он. – У меня вебинар по криптовалютам. Нужно быть в тренде, Нина, в тренде!
Теннис, который их свел, который был их общим маленьким ритуалом, превратился в «детские забавы». Нина продолжала ходить одна. Удары по мячу становились злее, резче. На корте она выплескивала обиду и недоумение, которые копились внутри. Она выигрывала сеты у своих постоянных партнеров, но радости это не приносило. После игры она сидела в кафе одна, пила остывший чай и пыталась понять, куда исчез тот Константин, которого она полюбила.
Приехавшая на майские праздники Екатерина забила тревогу сразу. Она пробыла у них всего пару часов, послушала восторженный монолог Константина о «блокчейне» и «кэш-флоу», посмотрела на его горящие фанатичным блеском глаза и, улучив момент, отвела Нину на кухню.
– Мама, это что вообще такое? – спросила она шепотом. – Он же как зомбированный. Это же типичный инфоцыганский бред! Какие тридцать процентов в месяц? Это финансовая пирамида!
– Катя, он просто увлекся… – начала было Нина, сама не веря своим словам.
– Увлекся? Мам, он перечитал каких-то пабликов для обиженных жизнью мужиков, которые внезапно решили стать Уорренами Баффетами в шестьдесят лет. Он же смотрит на тебя как на свой «ресурс». Ты слышала, как он сказал: «Нинина пенсия – это стабильный, хоть и небольшой, финансовый поток»? Он не о тебе говорит, он о твоих деньгах!
Нина тогда отмахнулась. Ей не хотелось верить. Не хотелось признавать, что Катя права. Что её взрослая, выстраданная любовь оказалась мыльным пузырем. Она списала все на кризис возраста у Константина, на его попытку доказать себе и миру, что он еще на что-то способен. Она решила быть мудрее, терпеливее.
Терпение лопнуло неделю назад. Утром в субботу Константин был необычайно ласков. Принес ей кофе в постель, поцеловал руку.
– Ниночка, душа моя, тут такая возможность подвернулась, нельзя упускать. Один проект закрывает вход для инвесторов сегодня в полночь. Гарантированная прибыль, всё проверено. Мне не хватает буквально ста тысяч. Одолжи до следующей недели, я тебе с процентами верну, как первая прибыль придет.
Нина колебалась. Сумма была для неё значительной. Это были деньги, отложенные на «черный день», на здоровье.
– Костя, я не знаю… Это рискованно.
– Никаких рисков! – его глаза снова зажглись тем самым нездоровым огнем. – Я все просчитал. Это наш шанс, понимаешь? Шанс пожить по-человечески, а не считать копейки. Поехать в круиз, купить дачу на Волге… Ну что тебе стоит? Деньги же просто лежат на карте, мертвым грузом. А так они будут работать!
Он говорил долго, убедительно. Он рисовал картины их счастливого будущего. Он давил на её любовь, на доверие. И Нина сдалась. Она сама вставила карту в терминал на его ноутбуке, сама ввела пин-код. Он обнял её, назвал своей «королевой» и «самой мудрой женщиной на свете».
А через три дня сайт «сверхприбыльной платформы» перестал открываться. Телефон «куратора» был недоступен. Сто тысяч, которые Нина копила несколько лет, просто исчезли.
Константин не извинялся. Он был растерян и зол.
– Просадка рынка… Манипуляции крупных игроков… – бормотал он, глядя в пустой экран. – Ничего, это временная коррекция. Нужно было больше вкладывать, чтобы усреднить позицию.
Он не сказал «я потерял твои деньги». Он сказал «просадка рынка». Как будто это было стихийное бедствие, а не его глупость и жадность. Нина тогда ничего не сказала. Она просто ушла в свою комнату и долго сидела в темноте, слушая, как гудят пароходы на Волге. Она чувствовала себя опустошенной и униженной. Не столько из-за денег, сколько из-за этого тотального, всепоглощающего вранья.
И вот теперь, после всего этого, он стоит перед ней и предлагает открыть совместный счёт. Чтобы он мог «управлять активами». То есть, добраться до остатков её сбережений и её пенсии.
***
– …так будет правильно, Нина. В семье все должно быть общим. Доверие – это основа.
Голос Константина вырвал её из воспоминаний. Он закончил свою речь и теперь смотрел на неё выжидающе, даже с какой-то снисходительной улыбкой. Мол, я тут все по-умному разложил, тебе осталось только согласиться.
Нина медленно подняла на него глаза. Меланхолия, окутывавшая её весь вечер, испарилась. На её место пришел холодный, кристально чистый гнев. Тот самый, который она чувствовала на теннисном корте перед решающим ударом. Когда нет права на ошибку. Когда нужно бить точно в цель.
Она встала с кресла. Пульт от телевизора глухо стукнулся о пол.
– Нет, Костя, – сказала она. Голос её был тихим, но твердым, как сталь. Таким голосом она разговаривала с опустившимися алкоголиками, которые пытались врать ей в лицо, или с чиновниками, от которых зависела судьба её подопечных. – Никакого совместного счета не будет.
Улыбка сползла с его лица.
– То есть как? Ты мне не доверяешь? После всего, что между нами было?
– Именно поэтому, – Нина сделала шаг к нему. Она была ниже его на голову, но сейчас казалось, что это он смотрит на неё снизу вверх. – Именно после всего, что между нами было.
– Но я же хотел как лучше! Для нас! – в его голосе появились обиженные, почти детские нотки. Тот самый Владимир из чужого рассказа, который был так подвержен влиянию.
– «Как лучше» для нас ты уже сделал неделю назад, – отчеканила она. – Опустошив мою карту.
– Это была инвестиция! Риск! Мужчины рискуют, женщины сохраняют! Это разные энергии! – он начал сыпать заученными фразами из своих вебинаров.
Нина горько усмехнулась.
– Знаешь, Костя, у меня на работе есть термин – «токсичная среда». Это когда один член семьи отравляет жизнь всем остальным. Своим враньем, своей безответственностью, своими зависимостями. Ты за последние полгода создал вокруг себя именно такую среду. Ты принес в наш дом ложь из этих своих интернет-пабликов.
– Это не ложь! Это новые знания! Ты просто мыслишь по-старому, как все эти бюджетники! – он начал заводиться, его лицо покраснело. – Вы не видите возможностей! Вы привыкли сидеть на своих копейках и дрожать над ними! А я хочу жить! Жить, а не существовать!
– Жить за мой счет? – спросила она в упор.
Он замолчал, сбитый с толку этой прямотой.
– Я мужчина! Я должен обеспечивать семью! Я должен принимать решения! – выкрикнул он, почти срываясь. И в этом крике было столько отчаяния и уязвленного самолюбия, что Нине на секунду стало его почти жаль. Почти.
– Ты не мужчина, Костя. Ты инфантильный мальчишка, который нашел себе новую игрушку. Сначала это были самолеты на «Авиастаре», потом теннис, потом я. А теперь вот «финансовые пирамиды». Только в этой игре ты ставишь на кон не свои фишки, а чужие. Мои.
Она подошла к комоду, взяла с него ту самую коробочку с кольцом, которую он подарил ей на помолвку. Открыла. Камешек тускло блеснул в сумерках.
– Я тоже думала, что в нашем возрасте уже не ждут подвоха, – сказала она тихо, больше себе, чем ему. – Думала, что люди уже состоялись, что им нечего доказывать. Ошибалась.
Она протянула ему коробочку.
– Забери. Можешь считать это своим новым «активом». Может, получится выгодно «инвестировать».
Константин смотрел то на кольцо, то на её лицо. Он не мог поверить. В его картине мира женщины должны были быть мягкими, податливыми, восхищенными. Они должны были «сохранять очаг» и «вдохновлять мужчину на подвиги». А эта женщина, его тихая, милая Нина, сейчас стояла перед ним, как судья, и выносила приговор.
– Нина… ты… ты выгоняешь меня? – пролепетал он.
– Я прошу тебя уйти, Константин. И больше не приходить. Наши отношения, как ты бы сказал, стали нерентабельным проектом. Они генерируют одни убытки. Эмоциональные и финансовые.
Она использовала его же оружие, его уродливый новояз, и это ударило по нему сильнее любого крика. Он отшатнулся, словно от пощечины.
– Ты… ты пожалеешь! – бросил он, хватая со стула свою куртку. – Останешься одна со своей копеечной пенсией и своими нищебродами! А я еще стану миллионером! Ты еще будешь локти кусать!
– Я не сомневаюсь, – ровно ответила Нина, открывая входную дверь. – Только, пожалуйста, становись им без моего участия.
Он выскочил на лестничную клетку, что-то еще бормоча про женскую неблагодарность и узколобость. Нина молча закрыла за ним дверь на два оборота замка.
В квартире стало оглушительно тихо. Солнце окончательно село за Волгу, и комнату залила густая синева. Нина вернулась к своему креслу, но садиться не стала. Она подошла к окну. Внизу проносились машины, на набережной зажглись фонари, их свет дрожал на темной воде.
Меланхолия вернулась, но теперь она была другой. Не тягучей и тоскливой, а светлой и очищающей, как летний дождь, который смывает пыль с листьев. Да, было больно. Было горько от собственного обманутого доверия. Но под этой болью проступало отчетливое, почти физическое чувство облегчения. Словно она только что отыграла тяжелейший пятисетовый матч и, хоть и вымоталась до предела, но все-таки выиграла его. Последним, точным, неотразимым ударом.
Она достала телефон и набрала номер дочери.
– Катюш, привет. Это я.
– Мам? Что-то случилось? У тебя голос странный.
– Все в порядке, дочка. Даже лучше, чем было. Ты была права. Во всем.
Она помолчала, глядя на огни ночного Ульяновска.
– Знаешь, что? Завтра утром иду на корт. Давно я так не хотела играть.