– Я вернулся, – голос в трубке был до боли знакомым и абсолютно чужим.
Лидия замерла, сжимая в руке тонкие бамбуковые спицы. Мерное постукивание, убаюкивающее ее уже много лет, оборвалось на полуслове, на полупетле. За окном ее уютной мансарды на старой астраханской улочке завывал ледяной зимний ветер, прилетевший из калмыцких степей. Он бился в стекло, словно неприкаянная душа, и его вой вдруг показался ей продолжением этого голоса из прошлого.
– Костя? – выдохнула она, хотя знала ответ. Этот тембр, с легкой, едва заметной хрипотцой, она узнала бы из тысячи. Двадцать лет прошло. Двадцать лет тишины, нарушенной одним телефонным звонком.
– Узнала, – в его голосе не было вопроса, лишь констатация. – Я в Астрахани. По делам. Можем встретиться?
Ее пальцы, только что ловко управлявшие тонкой шерстяной нитью цвета грозового неба, одеревенели. Вязание, ее спасение и медитация, выпало из рук и мягко легло на персидский ковер. Сложный аранский узор, который она с таким упоением вывязывала для нового свитера, теперь казался бессмысленной путаницей.
– Зачем? – спросила Лидия ровно, удивляясь собственному спокойствию. Пятидесятитрехлетняя, успешная, давно научившаяся держать лицо и спину прямо, она не позволила себе ни единой дрогнувшей ноты.
– Поговорить надо, Лид. О сыне. Об… обо всем.
О сыне. Антону скоро тридцать. Взрослый мужчина, у которого своя жизнь, своя семья. И которого Константин не видел с тех пор, как Антону исполнилось десять.
– Хорошо, – ее голос звучал холодно, как волжский лед под февральским ветром. – Завтра. В «Розмарине» на набережной. В два.
Она повесила трубку, не дожидаясь ответа. Ветер за окном взвыл с новой силой, и Лидия подошла к окну. Внизу, в свете фонарей, кружились мелкие, злые снежинки. Астрахань, город ее юности, ее любви и ее крушения, казалось, замерла в ожидании. Память, которую она так тщательно укладывала на самые дальние полки души, рассыпалась, как старый клубок, и нити потянулись в прошлое.
***
Ей был двадцать один год, когда она встретила Костю. Он был похож на заезжую кинозвезду – высокий, темноволосый, с улыбкой, от которой хотелось щуриться, как от яркого астраханского солнца. Она, начинающий стилист, только что окончившая курсы в столице и вернувшаяся в родной город с головой, полной идей, увидела его на вернисаже местного художника. Он стоял у картины с изображением лотосовых полей и смотрел не на полотно, а на нее.
Их роман был стремителен, как весенний паводок на Волге. Он заваливал ее полевыми цветами, возил на лодке по протокам дельты, читал стихи на старинном городище Сарай-Бату. Он восхищался ее талантом, ее умением видеть красоту в обыденном, ее страстью к созданию образов.
– Ты волшебница, Лида, – шептал он, зарываясь лицом в ее волосы, пахнущие лаком для укладки и ветром. – Ты можешь из любого человека сделать произведение искусства.
Она верила. И влюблялась все сильнее, не замечая тревожных звоночков. Первый прозвенел, когда он привел ее знакомиться с мамой.
Анастасия Павловна, невысокая, но властная женщина с цепким взглядом и приторно-сладкой улыбкой, встретила ее в своей просторной квартире с видом на Кремль. Осмотрела с ног до головы, словно диковинный товар на базаре.
– Стилист, значит, – протянула она, наливая чай в фарфоровые чашки. – Модная профессия. Но несерьезная. Костюше нужна стабильность. Ну да ладно, главное, чтоб человек был хороший. А ты, я вижу, девочка скромная, домашняя. Вязать умеешь?
Лидия, которая как раз увлеклась вязанием, с радостью кивнула.
– Да, Анастасия Павловна. Вяжу.
– Вот и умница, – удовлетворенно кивнула та. – Мужчине важен уют. Чтобы дома ждали, чтобы носочки теплые были связаны. Костюша у меня с детства простудливый.
Константин сидел рядом, пил чай и молча улыбался, позволяя матери вести допрос. Лидии тогда это показалось проявлением сыновней любви и уважения. Она еще не знала, что это было проявлением полной и безоговорочной капитуляции.
После свадьбы они начали искать квартиру. Лидия нашла прекрасный вариант в новом доме, с большой лоджией, где можно было бы устроить мастерскую. Костя был в восторге. Они уже собирались вносить залог, когда он вернулся после очередного «воскресного обеда» у матери.
– Лид, тут такое дело… – начал он, виновато глядя в сторону. – Мама говорит, сейчас рынок недвижимости очень нестабильный. Вкладываться рискованно. Говорит, можем пожить пока в ее второй квартире, на Татищева. Она все равно пустует. А там посмотрим.
– Но, Костя, мы же хотели свою! – Лидия была ошеломлена. – Это же совсем другое, мы будем хозяевами…
– Ну какая разница, кто хозяин по документам? – он раздраженно махнул рукой. – Зато деньги сэкономим. Мама плохого не посоветует.
Они переехали в квартиру Анастасии Павловны. Уютная «двушка» быстро превратилась в клетку. Свекровь приходила без предупреждения, со своим ключом, «проверить, все ли в порядке». Она переставляла мебель, критиковала Лидину стряпню («Костюша такое не ест, у него желудок нежный»), давала советы по ведению хозяйства.
А потом Лидии пришло предложение, от которого захватывало дух. Ее бывшая преподавательница открывала в Москве элитный салон и звала ее на должность ведущего стилиста. Это был шанс, который выпадает раз в жизни.
Она летала по квартире, рассказывая Косте о перспективах, о том, как они заживут в столице, как он найдет себе там работу еще лучше, чем здесь, в астраханском филиале нефтяной компании. Он слушал, обнимал ее, радовался вместе с ней.
– Это потрясающе, Лид! Я знал, что ты прорвешься!
А через два дня, после разговора с матерью, он пришел домой мрачнее тучи.
– Ты серьезно насчет Москвы? – спросил он тоном, каким говорят с неразумным ребенком.
– Конечно, серьезно! Костя, что случилось?
– Я говорил с мамой. Она считает, это чистое безумие. Срываться с места, бросать мою стабильную работу. А она? Она останется тут одна, в возрасте уже. Семья должна быть вместе, Лидочка.
– Но это мой шанс! – в голосе Лидии появились слезы. – Ты же сам говорил…
– Я погорячился. Нужно думать головой, а не эмоциями. – Он говорил чужими, заученными фразами. – Мама права. Твое место здесь, рядом с мужем. И вообще… – он сделал паузу, собираясь с духом, чтобы нанести самый точный удар. – Зачем тебе своё мнение, слушай мужа! А муж слушает мать, потому что мать плохого не посоветует.
В тот вечер Лидия впервые плакала от бессилия. Она смотрела на своего любимого мужчину и видела в нем лишь послушную марионетку. Но любовь была еще слишком сильна. Она отказалась от предложения. Она осталась.
Рождение Антона только усугубило ситуацию. Анастасия Павловна полностью взяла на себя роль главной матери.
– Лидочка, ты не так его держишь, головку надо придерживать! – говорила она, забирая плачущего младенца из рук Лидии. – Опять ты его в синтетику нарядила! Только хлопок! Я же приносила пеленки.
Она учила Лидию, как кормить, как пеленать, как убаюкивать. Любая попытка Лидии сделать по-своему натыкалась на стену снисходительного осуждения и жалоб сыну: «Костюша, твоя Лида совсем меня не слушает, а ведь я двоих вырастила! Она же навредит ребенку!»
Константин, возвращаясь с работы, выслушивал мать, а потом отчитывал жену:
– Лид, ну почему ты не можешь просто сделать, как мама говорит? Она же из лучших побуждений. Она опытнее.
Профессиональная нереализованность и постоянное давление свекрови превратили Лидию в тень самой себя. Она все реже брала заказы на дом, все чаще отказывалась от предложений. Единственной отдушиной осталось вязание. В мерном стуке спиц, в ровных рядах петель она находила покой и порядок, которого не было в ее жизни. Она вязала для Антона – крошечные пинетки, теплые кофточки, мягкие пледы.
Однажды она решила связать свитер для Кости. Долго выбирала пряжу – дорогую, итальянскую, из мериносовой шерсти с кашемиром, сложного серо-стального цвета, под цвет его глаз. Она вложила в эту работу всю свою нерастраченную нежность, все свое желание вернуть того мужчину, которого полюбила. Свитер получился идеальным – стильным, элегантным, безупречно сидящим.
Она с гордостью показала его мужу. Костя примерил, посмотрел в зеркало.
– Здорово, Лид. Спасибо.
В выходные пришла Анастасия Павловна. Увидела свитер, висевший на спинке стула. Взяла его в руки, пощупала.
– Меринос? – она знала толк в хороших вещах. – Дорогой, небось. И цвет какой-то… мрачный, Лидочка. Депрессивный. Мужчине, особенно на руководящей должности, нужно что-то поярче. Чтобы располагал к себе. Вот я бы ему связала насыщенный синий. Или бордо. А это что? Цвет астраханской пыли.
Костя, стоявший рядом, промолчал. Он больше ни разу не надел этот свитер. Он так и провисел в шкафу, немым укором, символом ее отвергнутой любви и растоптанного мнения.
Последней каплей стала ситуация со школой для Антона. Лидия хотела отдать сына в новую гимназию с языковым уклоном. Она собрала информацию, поговорила с директором, договорилась о собеседовании. Константин сначала согласился. Но после очередного визита к Анастасии Павловне его мнение снова изменилось на 180 градусов.
– Мама говорит, нечего мучить ребенка этими языками. Пусть идет в обычную школу возле дома. И ей будет удобнее его забирать, если мы задержимся.
– Она будет его забирать? – взорвалась Лидия. – Это наш сын, Костя! Наше решение! При чем здесь твоя мама?
– Она член нашей семьи! И она желает нам только добра! – кричал он в ответ. – Почему ты всегда все воспринимаешь в штыки? Почему не можешь просто прислушаться к мудрому совету?
– Потому что это не совет, а приказ! – кричала Лидия, и слезы текли по ее щекам. – А ты ее послушный солдат! У тебя нет своего мнения, нет своей жизни! Есть только «мама говорит»!
– Да, говорит! И она права! – его лицо исказилось от злобы. – Я должен был слушать ее с самого начала, когда она сказала, что твоя ветреная профессия и твои столичные замашки до добра не доведут!
В ту ночь Лидия собрала сумку. Она взяла сына за руку, положила в сумку спицы и пару клубков пряжи – все, что у нее было своего. И ушла. Ушла в никуда, в холодную астраханскую ночь. Развод был быстрым и грязным. Анастасия Павловна позаботилась, чтобы ей не досталось ничего. Константин на суд не явился.
Первые годы были адом. Она снимала крошечную комнатку в коммуналке, работала в трех местах – в парикмахерской, на рынке, брала частные заказы. Антон часто болел. Вечерами, когда сын засыпал, она садилась у окна и вязала. Спицы стучали, как метроном, отсчитывая новую жизнь. Она вязала не только вещи, она вывязывала из себя боль, обиду, разочарование. Петля за петлей, ряд за рядом, она создавала новую себя – сильную, независимую, цельную.
Постепенно жизнь наладилась. Ее имя стало известно в городе. Она открыла свою маленькую студию. «Стиль от Лидии». Она не просто одевала людей. Она помогала им найти себя, обрести уверенность. К ней приходили женщины после тяжелых разводов, мужчины, потерявшие себя в рутине. Она смотрела на них, слушала их истории и видела не только то, как их одеть, но и как им помочь расправить плечи. Ирония судьбы – она, потерявшая себя в браке, теперь возвращала себя другим.
Она купила эту мансарду, о которой всегда мечтала. Вырастила сына. Антон стал прекрасным, чутким мужчиной, который уважал ее и ее мнение. О Константине она не слышала ничего. Он и его мать будто растворились, исчезли из ее мира. До сегодняшнего дня.
***
Лидия сидела за столиком у окна в «Розмарине». Ветер с Волги трепал голые ветви деревьев на набережной. Она заказала зеленый чай и смотрела на реку, скованную льдом. Она не нервничала. Было лишь холодное, отстраненное любопытство.
Он вошел ровно в два. Постаревший, осунувшийся, с сединой на висках и глубокими морщинами у глаз. Та самая дорогая куртка, которую он носил, теперь сидела на нем мешковато. Он увидел ее, на мгновение замер, а потом неуверенно подошел к столику.
– Здравствуй, Лида.
– Здравствуй, Костя.
Он сел напротив. Неловкая пауза повисла между ними, густая, как астраханский туман.
– Ты… ты прекрасно выглядишь, – выдавил он.
– Спасибо. Ты хотел поговорить.
Он кивнул, комкая в руках бумажную салфетку.
– Мамы не стало. Три месяца назад. Инсульт.
Лидия молчала. Она не почувствовала ничего – ни злорадства, ни сочувствия. Просто пустота. Человек, который сломал ее жизнь, просто перестал существовать.
– Мне жаль, – сказала она, потому что так было принято говорить.
– Не надо, – он горько усмехнулся. – После ее смерти… я будто проснулся. Знаешь, я перебирал ее вещи и нашел коробку. А в ней… все, что было связано с тобой. Фотографии, какие-то твои засушенные цветы. И тот свитер. Серый. Который ты мне связала.
Лидия подняла на него глаза.
– Я… я понял, каким был идиотом, Лид. Каким слепым, глухим трусом. Она… она управляла мной, каждым моим шагом, каждой мыслью. Я это понимал где-то глубоко, но боялся себе признаться. Боялся остаться один. А в итоге и остался один. Антон со мной почти не разговаривает. И я его понимаю. Я ведь даже на его свадьбе не был. Мама сказала, что нас не пригласили, что твоя новая жизнь – это не наше дело. А я потом узнал от общих знакомых, что приглашение было. Я поверил ей, а не собственному сыну.
Он говорил сбивчиво, жалко. Лидия смотрела на него и видела не мужчину, просящего прощения, а сломанную куклу, у которой оборвались ниточки. В ней не было ни капли злости. Только брезгливая жалость. Он не был злодеем. Он был просто слабым. А слабость, как она давно поняла, бывает разрушительнее любой злобы.
– Я хочу все исправить, Лид, – он подался вперед, его глаза впились в ее лицо. – Я знаю, что прошу о невозможном. Но, может, мы могли бы… начать сначала? Я теперь другой. Я свободен. Я хочу вернуть сына. Хочу вернуть тебя.
Он потянулся через стол, чтобы накрыть ее руку своей. На стуле рядом с Лидией лежала ее сумка, из которой выглядывал краешек вязания и бамбуковые спицы. Его взгляд упал на них.
– Ты все вяжешь? – он слабо улыбнулся. – Помнишь тот свитер? Серый. Я его нашел. Он как новый. Жаль, что так и не носил. Он бы мне сейчас впору пришелся, в эту стылую погоду.
Это была последняя, отчаянная попытка найти точку соприкосновения, уцепиться за общую нить.
Лидия медленно убрала свою руку. Она посмотрела на него спокойно, без тени эмоций. Ее голос был ровным и тихим, но каждое слово било наотмашь, точнее любого крика.
– Я его распустила, Костя. Давно. Сразу после развода.
Он непонимающе моргнул.
– Как… распустила?
– Просто взяла и распустила. Петля за петлей. Это заняло целый вечер. А потом из этой пряжи я связала Антону плед. Он получился очень теплый и прочный. Сын до сих пор укрывается им, когда приезжает в гости.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него.
– Нельзя вернуть то, что распущено на нитки и стало чем-то другим, Костя. Чем-то новым и нужным.
Лидия встала, оставив на столе деньги за свой нетронутый чай. Она надела пальто, взяла сумку со своим вязанием.
– Прощай, – сказала она и, не оборачиваясь, пошла к выходу.
Толкнув тяжелую дверь, она вышла на набережную. Ледяной степной ветер ударил в лицо, но она его почти не почувствовала. Он больше не казался ей злым или враждебным. Это был просто ветер. Часть ее города. Часть ее жизни. Она глубоко вдохнула морозный воздух, пахнущий рекой и зимой, и пошла домой, в свою теплую мансарду, где ее ждал незаконченный свитер цвета грозового неба. И впереди было еще так много петель. Но теперь все они были только ее.