Октябрь. Мелкий дождь барабанил по подоконнику, а в кухне Юлии стояла та самая тишина, которая давит сильнее любого шума. Она вернулась с работы, усталая, как после марафона. Куртка насквозь промокла, пакеты тянули руки, и казалось, что мир нарочно решил проверить, сколько у неё терпения. Она бросила сумки на стол, сняла капюшон и на минуту прикрыла глаза. Хотелось просто налить себе крепкого чая, сесть и хотя бы десять минут не слышать ни упрёков, ни претензий.
Но, как назло, тишину пронзил стук в дверь — короткий, требовательный, такой, от которого у неё внутри всё сжалось.
Юлия сразу поняла, кто пришёл.
Свекровь.
— Открой, я знаю, ты дома, — прозвучало за дверью.
Она вздохнула, провела рукой по лицу и открыла. На пороге стояла Валентина Николаевна — аккуратно уложенные волосы, куртка застёгнута до горла, в руках зонт. На лице — ни тени улыбки, только тот самый взгляд, от которого Юлия всегда чувствовала себя как школьница, пойманная на чем-то «неправильном».
— Вот и славно, — свекровь прошла мимо, будто к себе домой. — Я как раз успела, пока Володя с работы не вернулся.
Юлия машинально закрыла дверь, а в голове стучала одна мысль: только бы не сегодня, пожалуйста, не сегодня.
Валентина Николаевна уже расположилась на своём любимом месте у окна, достала из сумки очки и протянула руку:
— Давай чек.
— Какой чек? — растерялась Юлия.
— Из магазина. Ты же опять что-то купила.
Юлия глубоко вдохнула, достала длинную ленту и протянула молча. Свекровь сразу же наклонилась к бумаге, губы шевелились, будто она читала про себя каждую строчку.
— Макароны за сто двадцать рублей? — она подняла глаза. — Ты хоть знаешь, что через дорогу такие же — по восемьдесят пять?
— Я не успеваю бегать по всем магазинам, — спокойно ответила Юлия. — Беру всё в одном, после работы.
— Вот поэтому и денег у вас нет, — отрезала свекровь. — А это что? Йогурты? И зачем? Можно было кефир взять — дешевле раза в три.
Юлия продолжала молча раскладывать продукты. В груди поднималось знакомое чувство — смесь бессилия и раздражения.
— Это мои йогурты, я их себе беру, — голос дрогнул, хотя она старалась говорить ровно.
— Себе... любимые, понимаешь ли. В наше время люди думали, как семью прокормить, а не как себе угодить.
Юлия резко закрыла дверцу холодильника. Гулкий звук словно поставил точку в этом разговоре.
Хватит. Сколько можно.
Но спорить она не стала. Просто взяла кружку и ушла в комнату.
Прошёл месяц. Октябрь сменился серым ноябрём. В квартире свекрови — суета: день рождения Валентины Николаевны. Воздух пропитан запахом оливье и жареного мяса, в углу мигает гирлянда, на столе — горка салатов.
Юлия стояла у стола, держала в руках бархатную коробочку и старалась не смотреть на свекровь, чтобы не выдать волнения. Подарок был дорогим — золотые серьги с фианитами. Полгода она отказывала себе в мелочах, чтобы купить их. Хотелось, чтобы та хоть раз сказала что-то доброе.
— С днём рождения, Валентина Николаевна, — она протянула коробочку.
Свекровь открыла, мельком взглянула и тут же захлопнула крышку.
— Спасибо, конечно.
Без эмоций. Без улыбки. Просто «спасибо».
Юлия сжала пальцы, пряча дрожь.
В комнату влетела Светлана, сестра Владимира, с мужем Андреем. В руках у них — букет хризантем, жалкий, полузавядший.
— Мамочка, с праздником! — воскликнула Света.
— Ой, какие чудесные цветочки! — Валентина Николаевна всплеснула руками, будто ей вручили бриллианты. — Вы всегда знаете, что мне по душе!
Юлия поставила их в воду. В прозрачной вазе эти три жёлтые хризантемы выглядели откровенно печально. Но весь вечер свекровь не уставала хвалить именно их.
— Светочка с Андреем молодцы, знают, что женщине приятно, — повторяла она снова и снова.
Юлия сидела в углу дивана, чувствуя, как внутри что-то ломается. Когда пыталась вставить слово, Валентина Николаевна перебивала или делала вид, что не слышит.
— Юля, — в какой-то момент сказала она, — сходи на кухню, посмотри, не подгорает ли там мясо.
Хотя до кухни ближе была Света.
Юлия молча встала. На губах застыли слова, которые она проглотила, чтобы не устроить сцену при гостях.
Через пару недель, прямо на работе, Юлия получила звонок. Голос в трубке дрожал:
— Юля... это тётя Марина... бабушки больше нет.
Всё вокруг будто растворилось. Юлия села, закрыла лицо руками. Бабушка была для неё всем — домом, теплом, опорой. Единственным человеком, кто не осуждал и всегда говорил: «Ты достойна лучшего, девочка моя».
Вечером она рассказала всё Владимиру.
— Мне нужно поехать, — прошептала она.
— Конечно, — сказал он, обняв её. — Я возьму отгул. Поедем вместе.
Он действительно хотел. До тех пор, пока не позвонил матери.
— Сынок, — голос Валентины Николаевны в трубке звучал резко, — зачем тебе туда ехать? Это же не твоя родственница. Юля пусть сама едет, если хочет.
— Мам, ну это важно для неё, — тихо возразил он.
— Ты на работе нужен! Никаких поездок!
Юлия стояла рядом, слушала и чувствовала, как в груди всё холодеет.
А утром, в день отъезда, раздался звонок:
— Володя... мне плохо... сердце, кажется... приезжай, пожалуйста...
Он побледнел. Начал метаться по комнате.
— Юль, прости, но я должен к маме. Она совсем одна.
Юлия только кивнула. Говорить не могла. Всё внутри будто выгорело. Она знала — это спектакль. Не впервые Валентина Николаевна «заболевает», когда что-то идёт не по её сценарию.
Юлия поехала одна. Стояла на кладбище, слушала ветер и думала, что даже сейчас бабушка, наверное, сказала бы: не держи обиду, живи для себя.
Но в тот момент ей казалось, что жизни больше нет.
После похорон Юлия вернулась домой, но домом эта квартира уже не была. Между ней и свекровью пролегла пропасть. Владимир стал чужим — говорил с ней отрывисто, избегал разговоров. А через две недели пришло письмо от нотариуса: бабушка оставила ей трёхкомнатную квартиру в старом районе города.
Юлия не сразу поверила. Когда впервые вошла в ту квартиру — простор, высокие потолки, старинная лепнина на потолке, запах старого дерева — у неё защемило сердце.
— Вот где начинается моя жизнь, — сказала она вслух, стоя посреди гостиной.
Ремонт длился всю зиму. Юлия сама выбирала плитку, обои, светильники. Каждый угол был продуман, каждая мелочь — как часть новой себя. Владимир помогал нехотя: бурчал про траты, про то, что «лишнего пафоса». Но она не обращала внимания.
Она впервые делала что-то для себя.
Весной, когда ремонт почти закончился, в дверь новой квартиры позвонили. На пороге — свекровь.
— Ну что, покажешь владения? — с ухмылкой произнесла она и прошла внутрь, не дожидаясь приглашения.
Юлия сжала губы, но промолчала.
Свекровь шла из комнаты в комнату, трогала мебель, открывала шкафы.
— Шторы надо было бежевые брать, а не эти голубые, — прищурилась она. — И диван лучше к окну поставить, света больше будет.
Юлия стояла у двери, чувствуя, как закипает.
— В своей квартире я сама решу, где что ставить, — сказала она ровно.
Валентина Николаевна обернулась, глаза сузились.
— Что ты себе позволяешь? Я тебе добра желаю!
— Спасибо, но ваши советы мне больше не нужны.
— Да как ты смеешь! Я в тебя как в дочку смотрела!
Юлия сделала шаг к двери и открыла её настежь:
— Уходите.
— Что?!
— Уходите и больше не приходите без приглашения.
Свекровь покраснела, вскинула подбородок и вышла, громко хлопнув дверью.
Прошло две недели после того, как Юлия выставила свекровь из квартиры. Казалось, что жизнь понемногу начинает выравниваться: по утрам она наконец просыпалась не от звонка «советов» Валентины Николаевны, а от солнца, пробивающегося сквозь голубые шторы — те самые, которые «не того цвета». Она поливала цветы, включала радио, готовила завтрак в тишине. И эта тишина теперь казалась правильной, спокойной, как глубокое дыхание после долгой бури.
Но спокойствие длилось недолго.
Вечером, когда за окном уже темнело, в квартиру зашёл Владимир. Он молчал, снял куртку, поставил сумку на пол и сел за стол. Юлия поставила перед ним тарелку с макаронами и курицей — обычный ужин, но внутри всё напряжено, будто в воздухе запахло грозой.
— Мама хочет прийти, — наконец сказал он, глядя в тарелку.
— Пусть приходит, если будет себя вести спокойно, — ответила Юлия, стараясь говорить мягко.
— Она боится, — он поднял глаза. — Боится, что ты снова выгонишь.
— Если начнёт командовать — да, выгоню. — Юлия поставила на стол салфетки и присела напротив. — Я больше не обязана терпеть унижения.
— Ты могла бы быть помягче, — пробурчал он.
Юлия усмехнулась:
— Владимир, а ты помнишь, как она не дала тебе поехать со мной к бабушке? Помнишь?
Он отвёл взгляд.
— Она переживала за меня.
— Да ладно тебе! — Юлия повысила голос. — Она просто не хотела, чтобы ты сделал что-то по своей воле, не спросив у неё разрешения!
Он резко встал, сдвинул стул.
— Не смей так о ней говорить! Она мать!
— А я кто? — Юлия встала тоже. — Твоя жена или просто служанка, с которой можно не считаться, если мама сказала «нет»?
Он ничего не ответил. Только забрал куртку и ушёл.
Юлия осталась стоять в пустой кухне, слушая, как хлопнула дверь. Потом села, опустила голову на руки и долго сидела, пока не остыла сковорода и не остыл чай в кружке.
Свекровь появилась через неделю, как будто ничего не случилось. Пришла с коробкой конфет и надменной улыбкой.
— Юленька, мириться надо, — сказала с порога. — Сколько можно глупости устраивать?
Юлия вздохнула:
— Валентина Николаевна, я не ссорилась. Просто не хочу, чтобы вы снова меня унижали.
— Я? Унижала? — она округлила глаза. — Да я вам всё прощала!
Они сели за стол. Первые минуты всё шло относительно мирно. Но стоило разговору дойти до бытовых мелочей, как началось.
— Юля, а зачем у тебя солонка на столе? Её надо в шкаф убирать. Неприлично.
— Мне так удобно, — спокойно сказала Юлия.
— Но ведь это неправильно!
— Может, у вас неправильно, а у меня правильно.
Валентина Николаевна поджала губы.
— Ты зазналась, да? Квартирка новая, вот и нос задрала! Думаешь, теперь королева?
Юлия медленно встала.
— Валентина Николаевна, выход там, — она показала на дверь. — Я не обязана выслушивать оскорбления в собственном доме.
— Что? Да ты... — свекровь вспыхнула. — Да я твою жизнь поднимала с нуля!
— Вы мешали мне жить, — холодно ответила Юлия. — И всё. Уходите.
Валентина Николаевна вскочила, хлопнула дверью и ушла, оставив за собой запах дешевых духов и ощущение выжженного воздуха.
Юлия закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и выдохнула.
— Всё. Хватит, — сказала она вслух.
Но всё оказалось не так просто.
Вечером Владимир ворвался в квартиру. Лицо перекошено, глаза полыхают.
— Ты что себе позволяешь?! — закричал он. — Мама рыдает! Говорит, ты её выгнала, как собаку!
— Она сама ушла, — спокойно ответила Юлия, хотя руки дрожали.
— Не ври! — он подошёл ближе. — Она теперь таблетки глотает, места себе не находит! Ты обязана извиниться!
— За что? За то, что не дала себя оскорблять?
— За то, что довела человека до слёз!
Юлия вскинула голову:
— А кто довёл меня до них все эти годы, Володя? Кто каждый раз заставлял оправдываться за каждый потраченный рубль? За каждый йогурт, за каждую плитку шоколада?
— Хватит! — он ударил кулаком по столу. — Мама — это святой человек!
— Святой человек не манипулирует сыном, когда у его жены умирает родная бабушка! — Юлия шагнула ближе. — Она просто привыкла, что ты выполняешь любые её капризы!
Он резко схватил её за плечи.
— Ты должна ей отписать долю в квартире, слышишь?!
Юлия отпрянула, будто от пощёчины.
— Что?
— Чтобы она чувствовала себя спокойно. Чтобы знала, что это тоже её дом!
— Её дом?! — Юлия не верила своим ушам. — Это квартира моей бабушки! Она мне её оставила! Ни тебе, ни твоей матери к ней нет никакого отношения!
— Ты эгоистка! — выкрикнул он. — Думаешь только о себе!
— Я впервые в жизни думаю о себе! — крикнула Юлия в ответ. — Потому что устала жить по вашим правилам!
— Значит, вот как... — он покачал головой. — Тогда решай, кто тебе важнее — я или твоя гордость.
Юлия посмотрела ему прямо в глаза.
— Моя гордость, — произнесла она тихо, но твёрдо. — Потому что без неё я превращаюсь в тряпку.
Он побледнел, словно получил удар.
— Ты это серьёзно?
— Абсолютно.
Он метнулся к двери, схватил сумку, бросил:
— Живи как хочешь!
Дверь хлопнула.
Юлия осталась одна. Долго стояла у окна, смотрела на темнеющий двор, где редкие фонари освещали мокрый асфальт. Потом взяла телефон, выключила звук и просто легла на диван.
Слёзы не шли. Только странная пустота, будто из неё вырвали кусок, но на его месте осталась свобода.
Утром телефон зазвонил. На экране — «Валентина Николаевна».
Юлия колебалась секунду, потом всё-таки ответила.
— Ты совсем совесть потеряла?! — визгнул голос. — Выгнала моего сына! Сама его довела, а теперь строишь из себя жертву!
— Это вы всё разрушили, — устало сказала Юлия. — Не вылезали из нашей жизни, диктовали, как жить.
— Я о вас заботилась!
— Нет. Вы нас контролировали. И теперь пожинаете, что посеяли.
— Юля, ты ещё пожалеешь!
— Я уже пожалела, что терпела столько лет. — Юлия выдохнула. — Я подаю на развод.
И сбросила вызов.
Прошло полгода.
Весна сменилась летом, потом пришёл сентябрь, и теперь — середина октября. Та же осень, что и год назад, но Юлия уже другая.
В квартире пахло свежей выпечкой и яблоками. На столе лежала путёвка — неделька на море, подарок самой себе на новую жизнь. Радио тихо играло старые песни, а за окном шумел ветер, гоняя листья по тротуару.
Юлия стояла у плиты, доставала из духовки подрумяненный яблочный десерт и вдруг поймала себя на мысли: вот оно — счастье. Простое, без чужих советов, без тяжёлых разговоров, без притворных улыбок.
Телефон завибрировал. Сообщение от незнакомого номера:
«Прости, если сможешь. Мама уехала к сестре, я остался один».
Она посмотрела на экран и долго не отвечала. Потом просто удалила сообщение.
Села за стол, разрезала пирог, налила чай и открыла окно. Ветер принес запах мокрой листвы, свежий, немного горький, но живой.
— Всё, хватит жалеть, — сказала она вслух. — Теперь только вперёд.
Она подняла чашку, сделала глоток и впервые за долгое время улыбнулась — по-настоящему.
Конец.