Солнечный зайчик, пробившийся сквозь щель между шторами, поймал кружащуюся в воздухе пылинку, и та вспыхнула крошечным бриллиантом. Ольга замерла на пороге гостиной, наблюдая за этим безмолвным танцем. Тишина в доме была особенной, насыщенной, звенящей, будто перед грозой. Но сегодня это был добрый знак. Тишина ожидания.
Она провела ладонью по шелковой ткани своего нового платья — темно-синего, в мелкий белый горошек. Надевала его всего второй раз в жизни. Первый был десять лет назад, на собственном дне рождения, еще до замужества. Сегодня оно должно было принести удачу.
Сегодня было сорок лет Алексею.
Не юбилей в классическом понимании, но рубеж. Возраст, когда принято подводить итоги. Ольга мысленно подводила свои. Главным итогом была вот эта квартира, наполненная утренним покоем, и дочка Катя, сладко посапывающая в соседней комнате. И он, конечно. Алексей.
Они договорились. Всего один день. Только они трое. Никаких гостей, никаких шумных застолий, никаких внезапных визитов. Он сам попросил об этом месяц назад, устав от бесконечного круговорота рабочих встреч и семейных обязанностей, тянувшихся за ним из детства, как хвост кометы.
— Оль, — сказал он тогда, обнимая ее сзади, пока она мыла посуду. — Хочу проснуться, и чтобы весь мир сузился до площади нашей кухни. Только ты, я и Катя. Обещаешь?
— Обещаю, — ответила она, и это было похоже на клятву.
И вот этот день настал. Ольга подошла к окну, раздвинула тяжелые портьеры. Стекло было холодным. На подоконнике стояли три горшка с фиалками — подарок Кати на прошлый Новый год. «Это наши цветы, мам, — серьезно говорила дочь. — Один — твой, один — папин, один — мой. Они должны быть всегда вместе».
Она услышала за спиной шаркающие шаги. Из спальни вышел Алексей, мятый, с заспанными глазами. Он улыбнулся ей той самой, немного виноватой улыбкой, которая покорила ее когда-то.
— С добрым утром, именинник, — тихо сказала Ольга, подходя к нему.
— Спасибо, — он обнял ее, прижал подбородок к ее макушке. — Тишина. Как и договаривались.
— Как и договаривались, — повторила она, закрывая глаза.
Они стояли так несколько минут, и Ольга позволила себе надежду. Хрупкую, как старинный фарфор. Она вспомнила прошлый год. Тогда Лидия Петровна, его мать, устроила сцену прямо за столом, обвинив Ольгу в том, что торт недостаточно сладкий, и довела Алексея до того, что он ушел в себя и просидел весь вечер, уставившись в одну точку. А годом ранее Игорь, его брат, «заскочил на пять минут» с бутылкой коньяка и просидел до утра, рассказывая о своих финансовых успехах, пока Алексей не уснул от усталости и скуки.
Но сегодня все будет иначе. Она все продумала.
Раздался легкий стук, и в комнату влетела Катя, вся сияющая.
— Папа, с днем рождения! — она вручила ему самодельную открытку, разрисованную сердцами и смешными рожицами.
Алексей рассмеялся, подхватил дочь на руки, покружил. Их смех наполнил комнату, слился с солнечным светом. Ольга наблюдала за ними, и в сердце затеплился теплый, уверенный огонек. Она успела приготовить ему его любимые сырники, уже поставила тесто на пирог с вишней, купленной с осени специально для этого дня. Все было идеально.
— А что, бабушка с дядей Игорем не придут? — вдруг спросила Катя, спускаясь на пол.
Алексей и Ольга переглянулись. Один краткий миг.
— Нет, рыбка, — твердо сказала Ольга. — Сегодня только мы. Семья.
Она поймала взгляд мужа и увидела в нем то, что хотела увидеть — не страх, не сомнение, а решимость. Он кивнул.
— Только мы.
Ольга глубоко вдохнула. Воздух был чист и свеж. Хрупкое стекло спокойствия оставалось целым. Она верила, что так будет и дальше. До самого конца этого долгого, такого важного дня.
Аромат вишневого пирога, только что извлеченного из духовки, смешивался с запахом свежезаваренного чая. Ольга расставляла на столе фарфоровые тарелки — тот самый сервиз, что достался ей от бабушки Варвары, легкий, почти прозрачный, с тонкой синей полоской по краю. Катя, надев свою лучшую пачку, торжественно раскладывала салфетки. Алексей, умытый и переодетый, смотрел новостную передачу, но взгляд его блуждал где-то далеко, будто он мысленно уже пробовал этот праздничный обед.
В доме пахло уютом и безмятежностью. Та самая идиллия, ради которой Ольга трудилась все утро, наконец обрела зримые очертания.
— Пап, смотри, я сама положила тебе самую красивую салфетку! — похвасталась Катя.
—Я вижу, принцесса, — улыбнулся Алексей, и в его улыбке на мгновение появилась та самая, не замутненная заботами легкость.
И в этот самый момент, будто ножницами разрезав тишину, зазвонил телефон. Не ее, а его. Алексей нахмурился, посмотрел на экран. Имя «Игорь» высветилось ярким пятном.
Ольга замерла с салатницей в руках. Ледяная игла пронзила ее от макушки до пят. Она посмотрела на мужа, пытаясь поймать его взгляд, мысленно умоляя: «Не бери. Пожалуйста, не бери».
Алексей колебался секунду, палец замер над экраном.
—Наверное, поздравить, — неуверенно пробормотал он и все же смахнул палец. — Алло?
Ольга слышала лишь одну сторону разговора, но по напрягшейся спине мужа поняла все.
—Да, все в порядке... Спасибо... Нет, ничего особенного не планируем... Просто посидим...
Потом пауза, и его лицо вытянулось.
—Что? Нет, не надо... Мы вроде как договорились... — голос его заметно сдал, в нем появились знакомые Ольге просящие, виноватые нотки. — Ну, я не знаю... Ладно... Только ненадолго.
Он положил трубку, не глядя на жену. Воздух в комнате стал густым и тяжелым.
—Это Игорь. Говорит, хочет лично вручить подарок. Заскочит на пятнадцать минут, не больше.
— На пятнадцать минут, — безжизненно повторила Ольга. Она поставила салатницу на стол. Звон фарфора прозвучал неожиданно громко. — Алексей, мы же договаривались. Один день. Всего один день.
— Оленька, ну что я могу сделать? Он же брат. Он у подъезда. Не гнать же его в конце концов!
«У подъезда». Значит, звонок был формальностью. Они уже здесь. Ольга закрыла глаза. Хрустальный шар ее спокойствия, который она так бережно выдувала все утро, с треском разлетелся на тысячи осколков.
Не прошло и десяти минут, как в дверь постучали — настойчиво, властно, не как гость, а как хозяин. Алексей бросился открывать.
На пороге стояли они все. Игорь в дорогой куртке, с ухмылкой и бутылкой в плетеной корзине. Его жена Марина, жеманная, с безразличным взглядом. И, конечно, Лидия Петровна. Невысокая, кряжистая женщина, чей пронзительный взгляд всегда искал слабину.
— С днем рождения, братец! — громко провозгласил Игорь, входя и не глядя на Ольгу, протягивая Алексею бутылку. — Прорвались сквозь все пробки, нельзя же без поздравлений!
Лидия Петровна, не снимая пальто, прошла в гостиную, окинула комнату оценивающим, придирчивым взглядом, остановив его на Ольге.
— Ольга, дорогая, — голос ее звучал сладко и ядовито. — А платье-то у тебя... знакомое. Небось, из прошлой жизни? Надо бы что-то посвежее, в такой день.
Ольга почувствовала, как по щекам у нее разливается жар. Она стояла посреди своей кухни, в своем платье с горошком, и чувствовала себя непрошеной гостьей. Алексей суетился, помогал матери раздеться, принимал подарки, избегая смотреть в глаза жене.
— Катя, подойди к бабушке, поздоровайся, — скомандовала Лидия Петровна, усаживаясь в самое мягкое кресло, будто на трон. — Что это вы тут такое скромное застолье затеяли? У мужа сорок лет — и тихо, как в библиотеке? Нет, мы так не позволим.
Игорь тем временем уже расстегнул корзину.
—Алексей, глянь, какой коньяк отец привез из командировки, помнишь? Только такое и пить в достойной компании.
Ольга наблюдала, как ее муж, ее именинник, стоял перед своей семьей с растерянной улыбкой, и понимала — ее день, их день, закончился, даже не успев начаться. Пятнадцать минут? Она знала этих людей. Они входили в ее дом, как оккупанты, и уходить не собирались. Тишина была мертва. Ее место занял громкий, бесцеремонный гул чужих голосов.
Стол, накрытый для троих, теперь казался жалким и тесным. Игорь расселся во главе, словно хозяин, разливая привезенный коньяк в бокалы, принесенные Ольгой для сока. Лидия Петровна, отодвинув тарелку с сырниками, потребовала крепкого чая и критически осматривала вишневый пирог.
— Вишня, я смотрю, мороженая, — произнесла она, делая маленький глоток. — Ну, конечно, своей сейчас никто не заготавливает. Это же труд.
Ольга молча сидела, вцепившись пальцами в колени под столом. Она чувствовала себя в осаде. Алексей, сидящий напротив, избегал ее взгляда, сосредоточенно изучая узор на скатерти.
— А мы, между прочим, к новостям, — Игорь отхлебнул коньяк и с удовольствием выдохнул. — Проект тот самый, помнишь, Алексей, я тебе рассказывал? Вышел на финишную прямую. Дело за малым — подписать договор и выбрать достойное жилье. Присмотрел один коттедж в Родниковом, вид из окна — супер
— В Родниковом? — Лидия Петровна всплеснула руками. — Это же элитное место! Игорек, какой ты молодец! Вот это уровень. Вот это карьера.
— Деньги, мама, немалые, но для статуса нужно соответствовать, — важно сказал Игорь, бросая взгляд на скромную гостиную.
Алексей что-то пробормотал вроде «Поздравляю», но голос его прозвучал глухо. Ольга видела, как он сжался. Сравнение, всегда не в его пользу, делалось с привычной жестокостью.
— Да, статус, — Лидия Петровна покачала головой, и ее взгляд вдруг стал томным и скорбным. — Кстати, о статусе и о настоящих ценностях. Я тут на днях перебирала старые бумаги и снова наткнулась на то завещание твоей бабушки, Ольга. До сих пор не могу понять, что на нее нашло. Оставить ветхую развалюху в глухом поселке единственной внучке. Женщине. Которая и гвоздь-то вбить не сможет.
Воздух в комнате сгустился. Ольга выпрямила спину. Она знала, что эта тема всплывет. Всегда всплывала, когда речь заходила о деньгах или недвижимости.
— Дача не развалюха, Лидия Петровна, — тихо, но четко сказала Ольга. — Мама с бабушкой каждый год ее приводили в порядок. И мне она дорога как память.
— Память, память, — зашелкала губами свекровь. — А кто распоряжается этой памятью? Она же пропадает! Игорю как раз для того коттеджа нужна земля под представительский сад. А что там у вас? Старые яблони да кусты смородины. Место пропадает зря!
Игорь подхватил, его голос зазвучал мягко, убедительно, как у опытного переговорщика.
—Оль, я понимаю, тебя сентиментальной. Но давай смотреть правде в глаза. Ты не справишься с таким хозяйством одна. Там же крыша течет, наверняка. А мне участок реально нужен. Мы же семья. Семья должна помогать семье, верно? Мы могли бы оформить все цивилизованно. Я бы выплатил тебе некую сумму, конечно, чисто символическую.
Ольга смотрела на него, и ей было плохо. Они делали это снова. Окружали ее, давили, прикрывая свою жадность словами о семейных ценностях.
— Нет, — просто сказала она.
— Оль, послушай, — вдруг в разговор вступил Алексей. Голос его был слабым, он смотрел куда-то мимо жены. — Может, действительно, стоит подумать? А то и правда, участок без дела стоит... Игорю он нужен для развития.
В этот момент Ольга почувствовала не просто гнев. Она почувствовала ледяное, пронзительное одиночество. Он знал. Он знал, как ей дорога эта дача, как она хранит запах бабушкиного пирога и тенистые уголки сада, где они с Катей любили читать. И все равно он предавал ее. Снова.
— Ты тоже так считаешь? — спросила она его так тихо, что он наконец посмотрел на нее. И увидел в ее глазах не гнев, а пустоту. — Ты считаешь, что я должна отдать память о моей бабушке, чтобы твой брат мог разбить «представительский сад»?
— Ну вот, опять драма! — взвизгнула Лидия Петровна. — Всегда ты в позу встаешь, Ольга! Речь о деле, о будущем семьи! А ты за старые доски цепляешься. Алексей, ну скажи же ей, как мужчина, как глава семьи!
Алексей открыл рот, покраснел, но ничего не сказал. Он был зажат между молотом и наковальней, и как всегда, наковальней оказывалась его жена.
И тут Лидия Петровна, видя его нерешительность, нанесла свой коронный удар. Она отставила чашку, встала и, подойдя к Ольге, посмотрела на нее сверху вниз.
—А знаешь, почему ты так цепляешься за эту рухлядь? Потому что у тебя ничего своего нет. Ни роду, ни племени. И в нашей семье ты чужак. Чужак, который не понимает, что такое настоящая семейная поддержка. Ты недостойна моего сына. Он мог бы найти себе кого-то из лучшей семьи, а не... — она отвела рукой, указывая на Ольгу, на весь ее скромный быт.
В комнате повисла гробовая тишина. Даже Игорь смущенно откашлялся.
Ольга медленно поднялась. Она не смотрела на свекровь. Она смотрела на Алексея. Он сидел, опустив голову, и его молчание было громче любого крика. Оно было ответом на все ее вопросы.
Она отодвинула стул. Звук колесиков по полу прозвучал оглушительно.
—Всем спасибо. Праздник окончен. Прошу вас уйти.
Тишина, последовавшая за словами Ольги, была оглушительной. Она повисла в воздухе густым, тягучим смолением, сквозь которое доносилось лишь частое, прерывистое дыхание Лидии Петровны. Та стояла, выпрямившись во весь свой невысокий рост, и ее лицо из бледного постепенно стало багровым.
— Что?! — это прозвучало не как вопрос, а как рычание. — Ты... ты это мне?! Ты выгоняешь меня из дома моего сына?
Ольга не отвечала. Она медленно обвела взглядом стол. Игорь смотрел на нее с откровенным изумлением, смешанным с презрением. Его жена Марина испуганно отодвинулась. Алексей сидел, будто вкопанный, его плечи были сгорблены, а взгляд прикован к трещинке на столешнице, как будто он надеялся провалиться в нее.
— Алексей! — голос свекрови взвизгнул до пронзительных нот. — Ты слышишь, что твоя супруга позволяет себе? Ты сейчас же положишь конец этому безобразию!
Но Алексей не шевелился. Он был парализован. В его голове, должно быть, бушевала буря, но тело отказывалось подчиняться. Он видел лицо матери, искаженное яростью, и видел лицо жены — бледное, каменное, с глазами, в которых погас весь свет. И он не мог найти в себе сил ни защитить Ольгу, ни утихомирить мать.
И тут Лидия Петровна, не дождавшись ответа, обрушила весь свой гнев на Ольгу. Ее слова лились как яд, отточенные годами практики.
— Я всегда знала! Я всегда знала, что ты разобьешь эту семью! Ты — несчастье моего сына! Ты его в петлю затянешь! Ты и дочь свою так же воспитаешь — такой же бесхребетной истеричкой! Ни стыда, ни совести! Ведьма!
Ольга слушала эти слова, и с ней происходила странная метаморфоза. Вся ярость, все обиды, все кипение, что клокотало в ней секунду назад, вдруг ушли. Их сменила абсолютная, кристальная ясность. Она смотрела на кричащую женщину, на своего мужа, который не в силах был пошевелить пальцем, чтобы ее остановить, и понимала: это предел. Это та самая черта, за которой уже ничего нет. Ни семьи, ни уважения, ни любви. Одна лишь пустота.
Она больше не была жертвой. Она стала наблюдателем. Судьей.
Ольга медленно перевела взгляд с Лидии Петровны на Алексея. Ее голос, когда она заговорила, был тихим, ровным и таким ледяным, что у Игоря по спине пробежали мурашки.
— Ты слышишь, что твоя мать говорит о твоей жене и твоей дочери? — спросила она его, не повышая тона. — Ты слышишь, Алексей?
Он поднял на нее глаза. В них читался ужас, стыд и полная беспомощность. Он открыл рот, но снова не произнес ни звука. Его молчание было красноречивее любых слов. Оно было согласием.
В этот миг Ольга все поняла. Окончательно и бесповоротно.
Она не стала кричать, оправдываться или спорить. Она просто развернулась и вышла из комнаты. Ее шаги были твердыми и безжалостно ровными. Она прошла в спальню, оставив за спиной ошеломленную тишину, которую через секунду взорвал новый визг Лидии Петровны:
— Да как она смеет так себя вести! Ведьма! Выйди сейчас же!
Но Ольга уже не слышала. Дверь в спальню закрылась с тихим, но окончательным щелчком. Она подошла к шкафу и взялась за ручку. Ее пальцы не дрожали. Внутри нее не было ничего, кроме холодной, стальной решимости. Праздник и вправду был окончен. Начиналась война.
За дверью спальни наступила тишина. Не та, звенящая от ожидания, что была утром, а густая, тяжкая, как вата. Приглушенные голоса за стеной — визгливый голос Лидии Петровны, низкий басок Игоря — вскоре стихли. Послышались шаги, скрип открывающейся и захлопывающейся входной двери. Они ушли. Но их уход не принес облегчения.
Ольга стояла у шкафа и не двигалась. Она прислушивалась к тишине в квартире, словно проверяя ее на прочность. Потом ее пальцы, холодные и цепкие, нашли молнию на дорожной сумке, лежавшей на антресолях. Она расстегнула ее. Звук был оглушительным в неподвижном воздухе комнаты.
Она действовала медленно, методично, без единой лишней мысли. Сложила свое белье, пару простых футболок, джинсы. Положила в отдельный карман свою зубную щетку, расческу, косметичку. Все движения были выверенными, лишенными суеты. Она не была в истерике. Она была в состоянии глубокого, безмолвного шока, когда все чувства отключаются, оставляя лишь холодный, стальной стержень воли.
Дверь в спальню скрипнула. На пороге стоял Алексей. Он был бледен, его волосы всклокочены, а в руке он сжимал пустой бокал.
—Оль... — его голос сорвался, был хриплым и чужим. — Что ты делаешь? Прекрати это немедленно.
Ольга не обернулась. Она аккуратно складывала теплый свитер Кати.
—Я уезжаю. Ненадолго. Мне нужно побыть одной.
— Куда?! Из-за чего этот спектакль? Мама просто разнервничалась, ты же знаешь ее характер! — он сделал шаг внутрь, и от него пахло коньяком. Тот самым, отцовским.
Ольга наконец повернулась к нему. Ее лицо было спокойным, но глаза — это были глаза другого человека.
—Это не спектакль, Алексей. И это не из-за ее характера. Это из-за твоего молчания. Ты слышал, что она говорила обо мне. О нашей дочери. И ты не сказал ничего.
— Ну что я мог сказать? Она же мать! Она меня одна подняла! — он развел руками, и в его глазах читалось искреннее непонимание. Он действительно не видел своей вины.
— Она оскорбляла твою жену и твоего ребенка в твоем доме. В твой день рождения. А ты искал, куда бы спрятать глаза. Ты не мужчина в этой ситуации. Ты — мальчик. И я не хочу жить с мальчиком.
Она резко дернула молнию на сумке. Звук был похож на удар хлыста.
—Я заберу Катю из школы и поеду к Светлане. Не звони мне.
— Ольга, давай поговорим как взрослые люди! — он попытался заблокировать ей выход, но она просто посмотрела на него, и он невольно отступил. Ее взгляд был оружием.
— Мы уже все сказали. Твоим молчанием. Мои вещи — это мое. Твои — твои. Квартира — твоя. Дача — моя. Запомни это раз и навсегда.
Она прошла мимо него, не дотрагиваясь, вышла в прихожую и стала надевать пальто. Ее движения были точными и быстрыми.
—И отвечай сам на звонки твоей матери. У меня больше нет на это сил.
Алексей стоял посреди спальни, как истукан, и слушал, как хлопает входная дверь. Звук был не громким, но финальным. Он остался один в пустой квартире, где пахло пригоревшим пирогом и чужим коньяком. На столе в гостиной стояли нетронутые сырники, а на полу у дивана лежала цветная открытка Кати, смятая чьим-то неосторожным шагом.
Он подошел к окну и отдернул занавеску. Через минуту он увидел, как Ольга, не оглядываясь, вышла из подъезда с сумкой через плечо, села в свою машину и завела мотор. Машина тронулась и исчезла за поворотом.
Тишина обрушилась на него всей своей тяжестью. Она давила на уши, на виски, на грудную клетку. В этой тишине не было уюта. В ней было только эхо последних слов жены и оглушительный грохот его собственного предательства. Он остался один на один с самым строгим судьей — с самим собой. И от этого суда было не убежать.
Алексей просидел в опустевшей квартире до самого вечера. Он не включал свет, не отвечал на звонки, которых за это время накопилось с десяток — от матери, от Игоря. Он просто сидел в кресле, в котором обычно читала Ольга, и смотрел в окно на зажигающиеся в городе огни. Слова жены отдавались в его ушах оглушительным гулом: «Ты не мужчина. Ты — мальчик».
В голове всплывали обрывки воспоминаний, которые он годами старательно запихивал в самый дальний угол памяти. Как мать заставляла его в десять лет отдать Игорю, тогда еще семилетнему, новый велосипед, потому что «брату тоже хочется, а ты старший, ты должен уступать». Как она отговаривала его жениться на Ольге, шипя на кухне: «Она тебе не пара, у нее за душой ничего нет, одна ветхая дачка! Она тебя к рукам приберет!». Как он, уже взрослый мужчина, краснел и оправдывался перед ней за каждую свою самостоятельную покупку, за каждое решение в своей же семье.
Он всегда искал у матери одобрения. Как того самого мальчика с отобранным велосипедом. И платил за эту одобрение молчаливым согласием с ее тиранией.
Встал он тяжело, с ощущением, что постарел на десять лет. Ему нужно было услышать голос. Любой, кроме голоса в его собственной голове. Он взял телефон и набрал номер матери.
— Алексей! Наконец-то! — ее голос прозвучал бодро, будто и не было дневного скандала. — Ну что, протрезвел от истерики этой своей? Я же говорила, что она себя недостойно ведет!
Он не ответил. Просто слушал.
—Ты знаешь, мы с Игорем тут обсудили. Эту ситуацию с дачей нельзя так оставлять. Она ведь на твое имя тоже может претендовать, если что. Нужно действовать на опережение.
— Мама, — его голос был хриплым от долгого молчания. — Ольга ушла.
На том конце провода на секунду воцарилась тишина, а потом раздался короткий, деловой смешок.
—И прекрасно! Сама виновата. Теперь ты сможешь без ее давления трезво все оценить. Игорь говорит, у него есть знакомый юрист, который специализируется на таких делах. Мы можем оформить иск о признании ее недостойной наследницей, раз она бросила семью. Или о разделе имущества. У нее же доход есть, пусть делится.
Алексей зажмурился. Ему стало физически плохо. Его жена, мать его ребенка, только что ушла от него, а его родная мать рассуждала о том, как урвать кусок побольше.
— Приезжай, обсудим, — продолжила Лидия Петровна. — Игорь уже здесь. Не раскисай, сынок. Таких жен, как Ольга, пруд пруди. Найдем тебе новую, послушную.
Он бросил трубку, не прощаясь. Рука его дрожала. Ему нужно было увидеть их. Сейчас. Прямо сейчас. Возможно, это был последний шанс понять, кто они и кто он.
Он приехал к матери через двадцать минут. Дверь ему открыл Игорь с бокалом вина в руке.
—А, братец, явился! Заходи, не задерживайся на пороге.
В гостиной пахло жареной курицей и самодовольством. Лидия Петровна сидела за столом, уставленным тарелками, и что-то строчила в блокноте.
— Вот и он, — сказала она, не поднимая глаз. — Садись, поешь. Мы как раз стратегию разрабатываем.
Алексей остался стоять посреди комнаты.
—Какая стратегия?
— Как какая? — удивился Игорь. — По даче! Пока твоя стерва не опомнилась и не передумала, нужно бить. У меня связи в администрации, можно попробовать оспорить завещание ее бабки через суд, признать ее невменяемой. Или доказать, что участок требует вложений, которые Ольга обеспечить не может, и выкупить его по муниципальной стоимости. Вариантов масса.
— Ты слышишь, что ты говоришь? — тихо спросил Алексей. — Ты говоришь о моей жене. О матери моего ребенка.
Лидия Петровна отложила ручку и посмотрела на него с холодным презрением.
—Ребенка мы у нее через суд отнимем, не сомневайся. Воспитывает она ее неправильно. А что касается жены... Алексей, ну опомнись! Она же тебя бросила! В твой день рождения! Из-за каких-то слов! Какая же это жена? Это же форменное безумие!
И тут его осенило. Яркой, ослепительной вспышкой. Он смотрел на их самодовольные, жадные лица и вдруг понял все. Они не видели в нем человека. Они видели функцию. Инструмент для достижения своих целей. Пешку. Ольга была права. Он все эти годы был мальчиком, который боялся, что у него отнимут игрушку, если он ослушается.
Он вспомнил давний разговор с отцом, заставленный им случайно в парке лет пятнадцать назад. Тот, постаревший и уставший, сказал ему тогда, глядя куда-то в сторону: «Прости меня, сынок. Я не смог. Я не мог больше дышать в этой атмосфере. В этой вечной борьбе за то, кто кого перекричит».
И Алексей наконец понял, что имел в виду отец. Эта атмосфера. Атмосфера удушья, где нет места любви, а есть только расчет, контроль и жадность.
Он больше не сказал ни слова. Он развернулся и пошел к выходу.
— Алексей! Ты куда? — крикнула мать.
— Да вернись, дело обсуждаем! — поддержал Игорь.
Но он уже вышел на лестничную площадку и почувствовал, как в легкие врывается холодный, свежий воздух. Воздух свободы. Он сделал первый в жизни самостоятельный шаг. Он просто ушел.
Ольга провела у подруги два дня, погруженная в гнетущую пустоту. Она почти не говорила, лишь изредка отвечая на заботливые вопросы Светланы. Катя, напуганная и растерянная, тихо играла в углу, чувствуя напряжение. Ольга уже мысленно прощалась с браком, готовясь к одинокой, но спокойной жизни. Ее мобильный телефон молчал. И это молчание было для нее окончательным приговором.
На третий день утром раздался звонок в дверь. Светлана пошла открывать. Ольга услышала сдержанный мужской голос и замерла. Это был Алексей.
Она вышла в коридор. Он стоял на пороге, бледный, небритый, в том же мятом свитере, что и в день отъезда. Но в его глазах было что-то новое. Не прежняя растерянность, а тяжелая, выстраданная ясность. В руках он держал не цветы, а серый канцелярский конверт.
— Можно? — тихо спросил он.
Ольга кивнула и провела его в гостиную. Они сели друг напротив друга, разделенные не только пространством, но и пропастью случившегося.
— Я был у нотариуса, — Алексей положил конверт на стол между ними. — Это официальный, заверенный отказ. От любого права претендовать на дачу твоей бабушки. Навсегда. Она только твоя. И точка.
Ольга медленно взяла конверт. Бумага внутри была холодной и шершавой. Она не стала ее читать. Она смотрела на мужа, ища в его глазах фальшь, но видела лишь усталую правду.
— Я понял, — его голос дрогнул. — Я понял все. Ты была права. Я всю жизнь был мальчиком, который боялся, что мама отнимет у него новую игрушку. А моя семья... они не видели во мне человека. Только функцию. Я был слеп.
Он говорил не как кающийся грешник, ищущий прощения, а как человек, констатирующий горький факт.
— Я не прошу тебя вернуться. Я не имею на это права. Но я хочу, чтобы ты знала. Я больше не их пешка. И я буду защищать тебя и Катю. От кого угодно.
Ольга смотрела на него, и лед в ее сердце дал первую трещину. Это были не пустые слова. Это был документ. Поступок. Первый по-настоящему взрослый поступок в его жизни.
Она молча встала, подошла к окну, глядя на серый городской двор. В ее голове складывался пазл. Его покаяние было искренним. Но слова и даже один документ — это ненадежно. Страх, привитый с детства, мог вернуться. Его семья не отступится. Они будут давить снова и снова, находя новые слабые места.
И тогда у нее родилось решение. Не акт мести, не жест отчаяния. А стратегия. Стратегия защиты их общего будущего, той самой семьи, которую он лишь сейчас начал осознавать.
Она повернулась к нему.
—Хорошо, — сказала она тихо. — Я верю тебе. Но одного этого мало.
Она взяла свой телефон, нашла в контактах номер нотариуса, который помогал ей когда-то с наследством, и набрала его.
—Алла Викторовна? Это Ольга Сергеевна. Да, спасибо, все хорошо. У меня к вам срочное и очень важное дело. Можете принять нас сегодня? Да, нас. Моего мужа и меня.
Алексей смотрел на нее с недоумением, но не спросил ни слова.
Через два часа они сидели в уютном кабинете нотариуса. Алла Викторовна, женщина в возрасте с умными, проницательными глазами, внимательно их выслушала.
— Я понимаю вашу ситуацию, — сказала она, когда Ольга закончила. — Вы хотите составить новое завещание.
— Да, — четко сказала Ольга. — Я, Ольга Сергеевна, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все мое имущество, включая земельный участок с дачным домом, полученный мной по наследству от бабушки, Варвары Никитичны, а также все мои будущие приобретения и сбережения, моей несовершеннолетней дочери, Екатерине Алексеевне.
Она посмотрела на Алексея. Его лицо было серьезным, но спокойным.
—Распоряжаться этим имуществом до ее совершеннолетия буду я. В случае моей смерти — официальный опекун, которым будет мой муж, Алексей, но с правом распоряжения только с согласия органов опеки и для нужд ребенка. После того как Кате исполнится восемнадцать, все перейдет в ее единоличную собственность.
В кабинете повисла тишина. Это был гениальный ход. Он не лишал Алексея прав как отца, но навсегда выводил дачу и все, что было связано с Ольгой, из-под удара его семьи. Они не могли бы ничего оспорить, ни к чему принудить. Это была крепость, построенная для защиты их дочери.
Алексей медленно кивнул.
—Я согласен. Я понимаю.
Он не протестовал. Он понял все. Это была не обида. Это была мудрость. И последний шанс, который она ему давала.
Когда бумаги были подписаны и заверены, они вышли на улицу. Было прохладно, дул резкий ветер. Они стояли на ступенях нотариальной конторы, и между ними все еще лежала бездна.
— Я не готова вернуться, — сказала Ольга, глядя ему прямо в глаза. — Слишком много боли. Слишком много было сказано... и не сказано. Мне нужно время.
— Я понимаю, — он ответил. — Я буду ждать. Столько, сколько понадобится.
Он не пытался ее обнять. Они разошлись в разные стороны. Ольга пошла за дочерью, он — в свою пустую квартиру.
Но что-то уже изменилось. Битва за семью не была выиграна в один миг. Не было сладких примирений и объятий. Но первая, самая важная битва — битва за осознание, — была позади. Они не шли рука об руку, но они смотрели в одном направлении. И в этом был крошечный, но настоящий росток надежды.