Осень в Каменске-Уральском всегда приходила свинцовой. Серые многоэтажки давили своей угрюмостью, а редкие деревья, сбрасывая листву, казались последними свидетелями ушедшего тепла. Именно в такую осень, в промозглый день 17 октября 2003 года, Ольгу Т., шести лет от роду, навсегда вырвали из цепких объятий детства. Этот день, как занозу, Ольга чувствовала всю жизнь, он кровоточил под слоем наросшей брони цинизма и отчаяния.
Женщина помнит тот день обрывками, словно кадры из старой, пожелтевшей кинопленки, пропитанные запахом безнадеги и липкого страха.
"Помню полумрак нашей квартиры на улице Ленина… Этот мрак всегда был гуще обычного, словно сама квартира отказывалась пропускать свет. Вечный запах дешёвого самокрута, которым отец пытался забить пустоту внутри себя, и разъедающий горло перегар. Мать… Господи, как я ненавидела её опухшее лицо, обрюзгшие руки, вечно заплетающиеся волосы. Кричит на отца, хриплым голосом, в котором слышалась одна лишь мольба, униженная и жалкая, - денег на очередную бутылку. Они не били нас с Колькой, но… их равнодушие было хуже побоев, понимаете? Хуже! Это был вакуум, в котором задыхалась всякая надежда. Мы были предоставлены сами себе, голодные, грязные… ненужные. Баба Зина, соседка, божий одуванчик, иногда подкармливала супом. Но разве это семья?".
Ольга помнит, как в тот день в квартиру вошли двое незнакомых людей в строгих костюмах.
"Женщина с короткой, неестественно короткой стрижкой, как у солдата, ледяная, и мужчина с суровым, непроницаемым взглядом, словно он смотрит сквозь тебя, а видит лишь цифры в отчёте. Представились сотрудниками органов опеки. Мать, осоловевшая от выпитого, что-то плела, словно потерявшая нить разговора. Отец, кажется, даже не понял, что происходит. Они взяли нас за руки, за мои грязные, худенькие ручонки и ручку Кольки, и вывели из квартиры. Я плакала, я выла! Я чувствовала нутром, что это… это конец чего-то важного, пусть и плохого. Я цеплялась за дверной косяк, царапала краску, но они были непреклонны. Их лица оставались непроницаемыми, словно высеченными из камня".
Так закончилось её детство в Каменске-Уральском. Не закончилось, его вырвали с корнем, оставив зияющую рану.
Их отвезли в приют "Родничок" в Баженово. Там было чисто, стерильно, кормили три раза в день, по расписанию, без души. Но чистота и расписание не заменят семью, не заменят материнское тепло, даже если это тепло пропитано перегаром. Ольга тосковала по матери, не смотря ни на что. Колька совсем затих, словно маленький затравленный зверёк, прижимался к ней, как к единственному спасительному островку в этом море чуждости. Они держались друг за друга, как могли, словно два последних листочка, чудом удержавшихся на ветке в самый лютый мороз.
Зимой 2004 года, в канун Рождества, в приют приехала семейная пара. Их звали Пётр и Анастасия Завьяловы. Они решили взять детей на воспитание. Она так вспоминает этот момент:
"Пётр и Анастасия были одеты во всё белое… до тошноты белое. Это был какой-то фальшивый, отвратительный спектакль. Их лица светились… не радостью, а каким-то маниакальным восторгом, холодной фанатичностью. Они сказали, что хотят взять нас к себе. Я чувствовала, что это… это ловушка. Но кто будет слушать шестилетнюю сироту?".
Ольга сразу ощутила к ним неприязнь, инстинктивную, животную. Их улыбки казались вымученными, фальшивыми, как у манекенов. Глаза – холодными и пустыми, словно зеркала, ничего не отражающие. Но кто станет слушать мнение шестилетней сироты? Она была лишь цифрой в отчёте, пунктом, который необходимо закрыть.
Завьяловы увезли детей в Асбест.
"Дом был огромным, мрачным, словно замок из сказки про злую колдунью, огорожен высоким, неприступным забором, - вспоминает Ольга. - Внутри было чисто, неестественно чисто, до скрипа зубов. Не уют, а стерильность. Словно мы попали в… в декорацию, в место, где люди только притворяются живыми. Развешены странные символы, изображения… я тогда не знала, что это, и сейчас бы вряд ли поняла. Сектантские штучки… Сначала казалось, что все нормально, кормили, одевали, в школу ходили. Но потом… потом начался ад”.
Ольга рассказывает: "Они стали меняться. Постоянно куда-то уезжали, запирались в своей комнате, часами читали какие-то книги, шептали молитвы, бормотали мантры. Нас заставляли повторять за ними какие-то странные фразы, участвовать в жутких обрядах. Помню, постоянно, у нас в доме были какие-то люди, все в белом, словно призраки, они странно и тихо разговаривали друг с другом, перешептывались, как заговорщики. А потом…".
В новой семье, помимо Кольки и Ольги, жило еще шестеро приемных детей, чуть старше самой Ольги, и двое родных сыновей Завьяловых, подростков 13 и 16 лет - настоящие зверята, которые почувствовали власть над беззащитной девочкой. Ольга вспоминает, что в доме сразу установилась строгая иерархия, где она и Колька занимали самое низкое положение, были как пыль под ногами.
Ольгу определили на самую тяжелую работу по дому. Она готовила, стирала, убирала, драила, а после школы, если останется время, только тогда могла делать уроки, которые, чаще всего, были никому не нужны. Ее постоянно унижали, оскорбляли, принижали.
"Анастасия часто говорила, - хрипло шепчет Ольга, - что я неблагодарная, что я – лишь обуза, уродливое пятно на их светлом доме, что нормальные дети не попадают в приюты, а раз попала, значит, заслужила это, понимаете? Заслужила все страдания…".
Особенно тяжко было с родными сыновьями Завьяловых, с этими маленькими извергами, которые чувствовали свою безнаказанность. Они постоянно издевались над Ольгой и другими младшими приемными детьми. Ночью, когда все спали, они могли пробраться в комнату к Ольге. Она сглатывает ком, подступивший к горлу. "Однажды я проснулась от того, что кто-то трогает меня… трогает меня там, где не должен. - Голос ее дрожит, и она с трудом произносит слова. - Я открыла глаза и увидела над собой одного из сыновей, кажется, старшего, с мерзкой ухмылкой на лице. Меня парализовал ужас. Я закричала, оттолкнула его и убежала. Но он ведь мог сделать что угодно…".
После этого случая Ольга боялась спать по ночам, боялась каждого шороха. Она запирала дверь, подпирала ее стулом, но все равно не чувствовала себя в безопасности. Она не рассказывала об этом никому из приемных детей, у них своих проблем хватало, боялась. Она знала, что ей не поверят, ведь братья – "родные", а она… она никто. Главное, они угрожали ей, что отомстят её младшему брату. "Только попробуй рассказать кому-нибудь, - шептали они, словно змеи, - мы твоему братишке такое устроим, он у нас живым вообще отсюда не выйдет". "Я боялась за него… Колька был единственным родным человеком, который у меня остался, единственным лучом света в этой кромешной тьме", - вспоминает Ольга, и слезы, которых она так долго сдерживала, текут ручьём по её лицу.
Работа в доме была только половиной беды. Завьяловы держали большое хозяйство, включающее в себя огород и сад. Там трудились, как каторжные, дети с раннего утра и до позднего вечера, на износ. Ольга вспоминает, что очень часто ее наказывали за малейшую провинность, за сломанную ветку, невыполотый сорняк или не вымытую тарелку. Могли оставить без еды, заставить стоять в углу часами, лицом к стене, или просто выпороть ремнём, не смотря на её крики и мольбы. "Я постоянно ходила вся в синяках… Это было мое обычное состояние. Я думала, что так живут все", - говорит Ольга.
Долгое время Ольга не могла сказать ни слова, не могла вырваться из этого кошмара. Она боялась. Боялась Завьяловых, их силы, их власти над ней. Но в 16 лет хрупкий росток страха уступил место сорняку ненависти и решимости. Она поняла, что если не сбежит, то погибнет здесь, погибнет морально, духовно, превратится в такую же сломленную куклу, как и остальные приемные дети в этом проклятом доме.
В начале лета 2014 года Ольга решилась на побег. Это было страшно, это было безумно, но это было единственным шансом на спасение.
Решение созрело внезапно, словно плод, переполненный горечью. Побег! Единственный выход из этого дома, ставшего олицетворением кошмара. Ольга тщательно планировала каждую деталь. Денег не было, вещи – скудные лохмотья. Главное – выбраться.
В один из июньских дней, когда вся семья работала на огороде, Ольга, под предлогом похода в лес за грибами, ускользнула. Сердце колотилось, как пойманная птица, в горле пересохло. Она бежала, не разбирая дороги, сквозь чащу, царапая руки о ветки, спотыкаясь о корни деревьев.
Она знала, что Завьяловы её не будут искать. Зачем им лишние проблемы? Лучше списать на побег трудного подростка, да и концы в воду.
Добравшись до Асбеста, трясущаяся от страха и холода, Ольга направилась на вокзал. Одежда, которую она наспех схватила, не согревала. Зимних вещей у нее попросту не было. Постоянные переохлаждения дали о себе знать: хронический бронхит преследовал ее с подросткового возраста.
На вокзале царила суета. Люди спешили, бежали, плакали. Каждый замкнут в своей маленькой трагедии или мечте. Ольга чувствовала себя невидимкой, чужой в этом бурлящем потоке. Она планировала добраться до Екатеринбурга, а там… там придумает что-нибудь.
Но планам не суждено было сбыться.
К ней подошёл молодой полицейский. Высокий, с добрыми, чуть уставшими глазами. На его лице не было ни надменности, ни подозрительности, лишь участие.
"Девушка, всё в порядке? Вы выглядите потерянной", - спросил он, мягко, без напора.
Ольга замерла. Страх сковал её, лишил дара речи. Она хотела убежать, раствориться в толпе, но ноги не слушались. В итоге из глаз хлынули слезы.
"Я… я сбежала…", - прошептала она, дрожащим голосом.
Полицейский, представившийся Алексеем, отвёл её в комнату для допросов. Там было тепло и относительно спокойно. Он предложил ей чай и несколько раз повторил, что она может рассказать ему всё, что угодно.
И Ольгу прорвало.
Она рассказала всё, выплакала всё, как будто прорвалась плотина, сдерживающая многолетнюю боль. О Завьяловых, об издевательствах, о страхе, о постоянном голоде и холоде. О том, как родные сыновья хозяев домогались её, как она боялась за брата. Алексей слушал молча, лишь изредка кивая головой. На его лице застыло выражение искреннего сочувствия и гнева.
Он был первым человеком за долгие годы, кто выслушал ее.
Алексей поверил ей!
Он помог Ольге восстановить документы. Это оказалось непросто, но Алексей был настойчив и уверен в своей правоте. Через несколько дней, собрав все необходимые бумаги, они отправились в Асбест.
Ольга боялась возвращаться в этот проклятый дом. Но Алексей был рядом, его поддержка придавала ей сил.
Завьяловы встретили их с показным удивлением. Они ожидаемо отрицали все обвинения, к сожалению, доказать их вину не удалось.
Главное: Алексею удалось забрать Кольку.
Брат и сестра, наконец, были вместе.
Жизнь налаживалась.
Много лет спустя Ольга, сидя в уютном кресле, смотрела в окно на заснеженные берёзы. За окном – тихая районная больница, где она работает медсестрой. Рядом, на диване, развалившись, читал газету её муж, Алексей. Тот самый молодой полицейский, который много лет назад протянул ей руку помощи на вокзале.
Она часто не верит, что всё это было с ней. Словно страшный сон, от которого, наконец, удалось проснуться.
"Леш, помнишь Асбест?", - спросила она, тихо, словно боясь нарушить хрупкую тишину.
Он оторвался от газеты, улыбнулся ей своей доброй, чуть уставшей улыбкой.
"Как я могу забыть? Это же день, когда я встретил свою судьбу", - ответил он, подмигнув ей.
У них пока нет детей. Простуды, недоедание, постоянный стресс тех лет сказались на ее здоровье. Ольга долго лечилась, врачи разводили руками. Но они не теряют надежды, верят в чудо. И, возможно, возьмут ребенка из детского дома. Ольга знает, как это важно – иметь семью, любить и быть любимым.
Кольку не стало. Он погиб в армии несколько лет назад. Несчастный случай. Ольга тяжело переживала его смерть. Он всегда был для нее якорем, напоминанием о настоящем, о том, что их связывает.
Но жизнь продолжается.
Ольга смотрит на Алексея. Он – ее опора, ее защита, ее любовь. Он спас ее, подарил ей новую жизнь.
Она часто вспоминает чёрную реку забвения, в которую она чуть не упала. Но Алексей вытащил её, вернул к жизни. И теперь, стоя на берегу, она видит не тьму, а надежду. И, возможно, совсем скоро она сможет подарить эту надежду маленькому, беззащитному существу, которое так нуждается в любви и тепле.
