Вечер был московский, самый заурядный. Люди стояли в очередях с корзинами, толкали тележки, ругались на цены и скидки. Кассиры отбивали штрих-коды с привычным звоном, как будто на конвейере. На полках лежало всё — от молока до чипсов, в воздухе смешивался запах булочек и стирального порошка. Магазин жил своей механической жизнью.
И вдруг вошли они. Трое. Я их видел сразу: не такие, как остальные. Вахид, Аркадий и Юсуф — так я их назову, потому что настоящие имена роли не играют. Молодые, но лица уставшие, будто жизнь била их по щекам и ещё не закончила. Один в капюшоне, другой с бородой, третий с глазами, как у человека, который неделю не спал. И шли они не покупать, а как будто забирать своё.
Взяли тележку. Для вида положили пару батончиков. Потом стали прятать под куртки — конфеты, шоколад, всё яркое, сладкое, детское. Шли мимо касс как будто невидимки. И тут им навстречу вышла администратор. Женщина лет сорока пяти, сухая, с прямой спиной, с глазами, в которых всегда сидело недоверие. Её звали Марина. Она в таких ситуациях жила — у неё работа такая, следить, чтобы чужие руки не лезли куда не положено.
– Оплачиваем, – сказала она твёрдо, как будто ставила диагноз.
– Женщина, уйди, – бросил Вахид, даже не посмотрев на неё.
– Не выйдете без оплаты.
Она перегородила им дорогу. Они толкнули её плечом. Она толкнула их обратно. Конфеты посыпались на пол, разлетелись по плитке, звонко, как гильзы. Люди замерли. Один держал пакет молока и смотрел, другой держал ребёнка за руку. Никто не вмешался, только глаза блестели из-за тележек.
– Тебе жить надоело? – бросил Аркадий.
– Мне работать надо, – ответила Марина.
И они ушли. Ушли с частью сладостей, спрятанных в сумках, оставив после себя пустой стаканчик с кофе на прилавке. Ушли с презрительной ухмылкой, как будто выиграли маленькую войну. Казалось, конец. Но в Москве всё повторяется, словно заезженная пластинка.
На следующий день я снова оказался там. Всё шло как обычно: покупатели спорили у полок, что дешевле, молоко в бутылке или в пакете; кассиры жаловались на сканеры; охранник скучал у выхода. И вдруг снова появились они. Те же трое, те же пустые лица. Теперь в кармане у Аркадия был сигнальный пистолет. Он держал его, как ребёнок держит игрушку, — с какой-то гордой радостью.
– Сегодня всё будет по-другому, – сказал он друзьям.
– Да хоть в казино потом пойдём, – ухмыльнулся Юсуф. – Главное — не уходить голодными.
Они снова пошли по сладким полкам. Схватили газировку, чипсы, шоколад. Корзины наполнились как на праздник. Люди смотрели с удивлением, но отводили глаза. Все знали, чем пахнет беда, и никто не хотел в ней участвовать.
Марина снова вышла. Она запомнила их лица. Встала прямо у выхода.
– Оплата, – повторила она, будто вчерашний день был репетицией.
– Женщина, в сторону, – процедил Вахид.
– Здесь закон.
Она взяла рацию, прижала кнопку. В зале стало тише. Аркадий достал пистолет. Чёрный, блестящий. Он щёлкнул затвором.
– Считай, что оплатили, – сказал он и выстрелил.
Выстрел разорвал зал, как петарда в церкви. Гулкий, сухой звук. С потолка осыпалась пыль. Люди бросились бежать, роняя корзины, хватая детей за руки. Кто-то вскрикнул, кто-то матерился, кто-то просто стоял, как парализованный.
Марину толкнули, схватили за руку, оставили синяк. Она упала на пол, но взгляд не отвела. Смотрела на них прямо, как будто это не трое с пистолетом, а трое двоечников у доски. Они выскочили наружу, пакеты в руках, смеясь, словно на ярмарке. Добыча на пару тысяч — газировка, чипсы, шоколад. Смех, бег, ночь.
Но Москва не любит смех. Камеры засняли всё. Машину — тоже. Через несколько часов на Варшавском шоссе их остановили. Машину выдернули из потока, мигалки осветили лица. На заднем сиденье — пакеты со сладостями. В бардачке — пистолет.
– Чего хотели-то? – спросил оперативник, надевая наручники.
– Есть хотелось, – пробормотал Аркадий. – И жить хотелось повеселее.
В участке пахло пылью и мокрой бумагой. Следователь крутил пистолет в руках, будто детскую игрушку. Толстый, усталый, с лицом, которому всё надоело.
– За конфеты, значит, – сказал он. – За чипсы, за газировку. Красиво живёте.
Марина пришла давать показания. С рукой в бинте, с лицом усталым, но прямым. Говорила сухо, словно читала инструкцию:
– Подошли. Спрятали. Толкнули. Выстрелили. Ушли.
В протоколе слова звучали скучно, как всегда звучит правда. Но я-то видел всё. Я видел, как конфеты падали на плитку, как люди бежали с молоком и хлебом в руках, как женщина стояла, упрямо глядя на троих.
И подумал: вот он, город. Город, где за тысячу рублей можно потерять свободу. Где администратор превращается в солдата, а магазин — в поле боя. Где сладости вдруг становятся символом жадности и пустоты.
Выстрел всё ещё звенел в ушах. На асфальте у магазина валялись конфеты, которые никто не поднял. Они лежали, как маленькие гильзы, как память о том, что человек способен спутать супермаркет с войной.
И самое обидное — даже в этом смешном сюжете нет ни капли смешного. Трое взрослых мужиков пришли не за хлебом и не за солью. Не за работой, не за надеждой. Они пришли за конфетами. Словно жизнь им уже ничего не должна, и за моралью теперь очередь не стоит. Сигнальный пистолет, конфеты, толчки женщине в лицо — и какая-то дешевая бравада. Как будто ограбить супермаркет на Варшавском шоссе — это и есть билет в большое кино.
Я смотрел на это и чувствовал только злость. Не потому, что пострадал магазин. Не потому, что разбежались люди. А потому, что чужие, приехавшие сюда не жить, а потреблять, решили, что всё дозволено. Что Москва для них — это касса самообслуживания, где можно схватить и уйти. Марина держала оборону одна, у неё не было оружия, не было власти. У неё была только упёртая привычка работать честно. И против неё вышли трое, вооружённые наглостью.
И вот тут вся нелепость становится непереносимой. Администратор — это Россия. Упрямая, усталая, безоружная. А эти трое — наглость, чужая легкость, чужая жадность. Они пришли дважды, потому что им понравилось. А мне не нравится. Мне стыдно, что люди приезжают и превращают город в дешёвый балаган. Хочется крикнуть: «Если жизнь так горька, хоть сладости бери честно!» Но, похоже, честность — это единственный товар, которого для них в этом супермаркете не нашлось.