Мужчина стоял в углу тесной нотариальной конторы, где воздух пропитался запахом старых бумаг и пыли. Нотариус, сухонький старичок с очками на кончике носа, монотонно зачитывал завещание покойной тёти Агаты. Родственники, собравшиеся вокруг массивного дубового стола, переглядывались с плохо скрываемым напряжением. Кто-то нервно теребил платок, кто-то постукивал пальцами по подлокотнику. А он, Пётр, еле сдерживал улыбку.
Тётя Агата была женщиной эксцентричной. В свои 82 года она умудрялась держать в страхе всю родню, раздавая колкости и загадочные намёки на своё «огромное состояние». Никто толком не знал, сколько у неё денег, но слухи о спрятанных сбережениях и драгоценностях будоражили воображение. Пётр, её племянник, никогда не был близок с тётей. Он приезжал раз в год, привозил коробку её любимых трюфелей и выслушивал лекции о том, как «молодёжь разучилась жить». Но в последние годы Агата стала мягче, чаще звала его на чай, а однажды даже обмолвилась: «Ты, Петька, не такой уж и бесполезный. Может, тебе что-то перепадёт».
И вот теперь, в этой комнате, он чувствовал, как уголки его губ предательски ползут вверх. Нотариус перешёл к ключевой части: «…моё имущество, включая дом на улице Лесной, земельный участок и денежные средства в размере…» Пётр сжал кулаки, чтобы не выдать себя. Он знал. Знал уже неделю.
Всё началось случайно. Месяц назад, помогая Агате разобрать чердак, он наткнулся на старый сундук. Внутри, под ворохом пожелтевших писем, лежала записка, написанная её аккуратным почерком: «Петру — всё. Остальные пусть помучаются». Он тогда посмеялся, решив, что это шутка. Но после её смерти, когда нотариус позвонил и назначил дату оглашения, Пётр начал подозревать, что тётя не шутила.
Нотариус продолжал: «…всё движимое и недвижимое имущество завещаю своему племяннику, Петру Ивановичу Смирнову». В комнате повисла тишина. Тётя Люба, которая уже мысленно примеряла Агатину норковую шубу, ахнула. Двоюродный брат Олег, рассчитывавший на участок под дачу, побагровел. Пётр опустил глаза, чтобы никто не заметил его торжествующей ухмылки.
Но улыбка его была не только из-за денег. В той же записке на чердаке Агата добавила: «Ты единственный, кто не лебезил. Живи честно, Петька». И в этот момент, стоя среди возмущённых родственников, он понял: тётя оставила ему не просто наследство, а урок. Урок, который он собирался усвоить.
— Пётр Иванович, подпишите здесь, — нотариус протянул документы.
Пётр кивнул, всё ещё борясь с улыбкой. «Спасибо, тётя», — подумал он, ставя подпись.
Пётр вышел из нотариальной конторы, чувствуя на себе взгляды родственников, словно кинжалы в спину. Улица встретила его холодным октябрьским ветром, но он не замечал сырости. В голове крутилась мысль: «Это всё моё. Дом, участок, деньги». Он сунул руки в карманы пальто и пошёл вдоль тротуара, всё ещё пытаясь осознать масштаб произошедшего. Улыбка, которую он так старательно сдерживал в конторе, теперь расплылась по его лицу.
Однако эйфория длилась недолго. Уже вечером, когда он вернулся в свою скромную квартиру, его телефон начал разрываться от звонков. Первой была тётя Люба, чей голос дрожал от обиды: «Петя, как ты мог? Агата была не в своём уме, это же ясно! Мы подадим в суд!» Следом позвонил Олег, не стесняясь в выражениях: «Ты что, подлизывался к старухе? Думаешь, мы это так оставим?» Пётр слушал молча, лишь изредка вставляя: «Я ничего не знал заранее». Но родня не верила. Они видели в нём хитреца, который каким-то образом обвёл всех вокруг пальца.
На следующий день Пётр поехал в дом тёти Агаты на улице Лесной. Старый двухэтажный особняк с облупившейся краской и скрипучей калиткой выглядел так, словно вот-вот развалится. Но Пётр знал, что под этой ветхостью скрывается ценность — участок в престижном районе, да и сам дом, если вложиться в ремонт, мог стать настоящей жемчужиной. Он прошёлся по комнатам, где ещё витал запах Агатиных травяных настоек, и остановился у камина. Именно здесь, год назад, она сказала ему: «Деньги — это не главное, Петька. Главное — чтобы совесть была чиста».
Он решил начать с чердака, того самого, где нашёл записку. Поднимаясь по шаткой лестнице, Пётр вдруг почувствовал укол тревоги. А что, если родственники правы? Что, если Агата действительно была не в своём уме? Или хуже — что, если записка была подделкой, а он просто не заметил? Но нотариус подтвердил завещание, всё было оформлено по закону. Отгоняя сомнения, он принялся рыться в старых коробках.
Среди пыльных альбомов и потрёпанных книг он наткнулся на ещё один конверт. На нём было написано: «Петру, открой, когда будешь один». Сердце заколотилось. Он надорвал бумагу и вытащил письмо, написанное всё тем же аккуратным почерком Агаты.
«Петька, если ты это читаешь, значит, я уже на том свете, а ты, надеюсь, не поддался алчности. Я оставила тебе всё не потому, что ты лучше других. Ты просто единственный, кто не смотрел на меня как на кошелёк с деньгами. Но знай: это наследство — не подарок, а испытание. Родственники будут тебя ненавидеть, а деньги начнут жечь руки. Если хочешь доказать, что я в тебе не ошиблась, используй это с умом. И ещё: в подвале, под третьей половицей слева, есть кое-что, что тебе пригодится. Не говори никому».
Пётр перечитал письмо дважды. Подвал? Он даже не знал, что в доме есть подвал. Схватив фонарик, он спустился по узкой лестнице за кухней, которую раньше принимал за кладовку. Половицы скрипели под ногами, и, отсчитав третью слева, он поддел её ножом. Под доской оказался небольшой металлический ящик. Внутри лежали старинные золотые монеты, несколько потускневших украшений и ещё одна записка: «Это не для продажи. Это для памяти. Живи так, чтобы я тобой гордилась».
Пётр сидел на холодном полу, глядя на содержимое ящика. Улыбка вернулась, но теперь она была другой — не торжествующей, а задумчивой. Он понял, что тётя Агата оставила ему не просто богатство, а задачу. И он собирался её выполнить.