- Ветер в Лиссабоне с Атлантики — это не московский ветер. Он не бьет резкими порывами, а постоянно дует с одного направления, ровный и настойчивый, как чей-то протяжный выдох. Он входит в щели старых рам, свистит в приоткрытых форточках и без конца раскачивает стекло в моей квартире в Шиаду, словно пытаясь что-то сказать. Я сидел у окна, пил порту и слушал этот немой монолог. Одиночество здесь не давит. Оно не внутри, а снаружи — в этом бесконечном ветре, в пустом кресле напротив, в немых уличных фонарях. Комфортная, предсказуемая пустота.
- На столе, рядом с бокалом, лежал распечатанный имейл от адвоката. Марина, моя бывшая жена, все еще пыталась оспорить раздел активов. Последняя строка письма резанула глаз: «Сергей, она утверждает, что готова на всё, чтобы вернуть вас». Я отхлебнул густого, сладкого вина. «Вернуть». Словно я был потерянной вещью.
- Полтора года. Кажется, целая жизнь. А другая, московская, теперь напоминает чужой, ярко снятый фильм, где я играл главную роль, не зная, что режиссер — лжец.
Ветер в Лиссабоне с Атлантики — это не московский ветер. Он не бьет резкими порывами, а постоянно дует с одного направления, ровный и настойчивый, как чей-то протяжный выдох. Он входит в щели старых рам, свистит в приоткрытых форточках и без конца раскачивает стекло в моей квартире в Шиаду, словно пытаясь что-то сказать. Я сидел у окна, пил порту и слушал этот немой монолог. Одиночество здесь не давит. Оно не внутри, а снаружи — в этом бесконечном ветре, в пустом кресле напротив, в немых уличных фонарях. Комфортная, предсказуемая пустота.
На столе, рядом с бокалом, лежал распечатанный имейл от адвоката. Марина, моя бывшая жена, все еще пыталась оспорить раздел активов. Последняя строка письма резанула глаз: «Сергей, она утверждает, что готова на всё, чтобы вернуть вас». Я отхлебнул густого, сладкого вина. «Вернуть». Словно я был потерянной вещью.
Полтора года. Кажется, целая жизнь. А другая, московская, теперь напоминает чужой, ярко снятый фильм, где я играл главную роль, не зная, что режиссер — лжец.
Та жизнь началась с дыма и громкой музыки. День рождения Славки, его квартира-студия в Басманном. Я, только-только запустивший свой первый стартап, пахнущий не деньгами, а порохом амбиций. А потом я увидел её. Катя. Она стояла у балкона, куря, и спорила с кем-то о Бродском. Я подошёл спросить огня.
Подписывайтесь на мой ТЕЛЕГРАМ канал
— Я Катя, сестра Славки, — сказала она, выдыхая дым. — А ты тот самый гений, который хочет обогнать Кремниевую долину?
Её глаза были не просто красивыми. Они были живыми, умными, в них плавали золотые искорки. Я утонул в них мгновенно и безвозвратно.
Год спустя, в тот же день, я сказал:
— Давай поженимся. Будет трудно, но я обещаю, у нас всё получится.
Она рассмеялась:
— Трудно — это скучно. А с тобой, я чувствую, скучно не будет.
Не было. Сначала мы работали буквально на коленке, на моей заставленной мониторами кухне. Потом пришёл первый крупный заказ из-за рубежа. Я помню, как мы с Катей отмечали это дешёвым шампанским, танцуя посреди ночной, пустой кухни.
— Мы сможем купить ту самую квартиру в сталинке, о которой ты мечтала, — сказал я, кружа её.
— Главное,чтобы мы всегда были вместе, — прошептала она мне прижавшись к груди.
Двойня — Саша и Маша — родилась в самый пик моего взлёта. Мы объединили две смежные квартиры, сделали огромную гостиную с панорамными окнами. Катя, окончив наконец институт, устроилась в музей — «для души», как она говорила. У неё были свои деньги, свои интересы. Я думал, это идеально. Мы были партнерами во всём.
Перед отъездом детей в английскую школу-пансион мы устроили прощальный ужин.
— Пап,а ты часто будешь прилетать? — спросила Маша, моя дочь-копия.
— Каждые выходные,если захочешь, — пообещал я.
Катя обняла их двоих:
— Не грустите, это же так здорово! Это приключение.
Она сияла тогда. Я думал — от счастья.
Тот вечер в Воронеже до сих пор обжигал, как глоток дешёвого виски. Я летел в Дублин, но сорвалась встреча. Клиент перенёс. И я, как дурак, решил сделать жене сюрприз. Прилетел в её город, быстренько закрыл вопросы с местным партнером в холле «Марриотта» и пошёл бродить по пешеходной зоне. Помню, думал: «Позвоню Кате, скажу, что я рядом. Обрадуется».
Увидел их сначала краем глаза. На той стороне улицы. Двое. Шли, легко покачиваясь в такт, как ходят люди, которые давно и хорошо знакомы. Её смех, тот самый, серебристый, что всегда заставлял меня улыбаться, долетел сквозь шум толпы и вонзился в сердце лезвием. Я замер. Она что-то говорила, глядя ему в лицо, а он слушал с таким знакомым, таким моим выражением — полуулыбка, чуть склоненная голова.
Они свернули в ресторан, один из тех уютных, с коваными столиками на улице, но они зашли внутрь. Моё тело двигалось само. Ноги были ватными, в ушах — звон. Я вошёл следом, встал в прохладном полумраке фойе. Достал телефон. Пальцы сами нашли ее номер.
— Алло, дорогой! — её голос был таким же, всегда таким же — легким, домашним.
— Привет, котёнок. Как ты?
— Устала, скучаю ужасно. Хочу уже домой. Эти рабочие моменты выедают всю душу. Она вздохнула, и вздох этот был шедевром актерского мастерства.
— А ты где? В Дублине уже дождь?
— Пока нет. А ты что делаешь?
— Да сбежала от всех, грешу в одиночестве ужином в ресторанчике. Скучаю по тебе.
Я отключил звонок. Сделал несколько шагов. Увидел их за столиком в углу. Он наливал ей вино. Она улыбалась, поправляя волосы. Этот жест, кокетливый, бесконечно любимый.
Я подошёл и сел на свободный стул за их столом.
Мир сузился до её лица. Сначала оно осветилось привычной, автоматической улыбкой, которая, не дойдя до глаз, застыла, потухла и рассыпалась. Глаза, в которых я раньше тонул, стали круглыми от ужаса. В них не было ни капли лжи, только чистейший, животный страх.
— Серёжа... — выдохнула она.
Я молчал. Просто смотрел.
— Серёжа, это... это не то, что ты думаешь! — это прозвучало так пошло, так заезжено, что стало последним, финальным гвоздём в крышку нашего гроба. Её спутник, мужчина лет сорока с безвольным, интеллигентным лицом, заерзал.
— Я...я пойду, — пробормотал он.
— Сиди,— бросил я ему через плечо, не отрывая взгляда от Кати. — Интересно посмотреть на окончание спектакля.
Очнулся я уже в такси, в аэропорту. Смотрел в темное небо и понимал, что рухнуло всё. Не просто брак. Рухнула реальность.
Разговор с детьми был самым тяжелым.
— Почему?— спросила Маша по скайпу, её лицо было искажено от обиды и непонимания. — Вы же всегда были такими классными!
— Люди меняются, рыбка, — ответил я, чувствуя, как внутри всё превращается в лёд.
— Мама сказала, что это была одна ошибка. Все могут ошибаться, — вклинился Саша, всегда более мягкий.
— Есть ошибки, которые не исправить, — сказал я тихо. — Это не касается вас. Я всегда ваш папа. Всегда.
Катя звонила. Писала. Пыталась встретиться. Голос был разбитым, слезы — настоящими.
— Это был единственный раз, я клянусь! Ошибка, глупость! Я люблю только тебя, всегда любила! Мы можем все начать сначала, я всё сделаю, только вернись!
Однажды она поймала меня у нашего, теперь уже бывшего, дома.
— Он ничего не значил! Это была случайность, я была не в себе! Ты всегда в разъездах, дети уехали, я была так одинока...
Я остановился и впервые внимательно посмотрел на неё.
— Одинока? В нашем доме? Со всей нашей жизнью? Значит, всё это — наш дом, наши путешествия, наши дети — было просто декорацией? А я — бутафором, который платит за спектакль?
— Нет! Я просто...
— Знаешь, что самое мерзкое? — перебил я. — Не то, что ты изменила. А то, что ты врала мне по телефону, глядя ему в глаза. Ты говорила, что скучаешь, и это был твой голос, тот самый. Ты убила не наше прошлое, Катя. Ты отравила каждое его воспоминание. Я больше не могу смотреть на наши фотографии. Я не могу вспоминать тот вечер, когда мы танцевали на кухне. Ты всё это обнулила. Одной ложью.
Она плакала. Но я больше не мог верить её слезам. Вера — это механизм, а у меня его сломали. Вырвали с корнем.
Поэтому я здесь. В Лиссабоне. Где свет мягкий, а женщины не претендуют на твою душу.
Вчера вечером была Инес. Высокая брюнетка с усталыми глазами. Чёткий договор: деньги на столе, два часа её времени. Никаких иллюзий. После, куря у окна, она спросила на ломаном английском:
— Ты грустный.Почему не найдёшь себе девушку? Настоящую.
Я усмехнулся.
— Настоящие— врут. А вы — честные. Вы не говорите, что любите.
Она пожала плечами.
— Любовь— это дорого. Слишком дорого для таких, как я. И, кажется, для таких, как ты.
Она ушла, оставив в воздухе запах дешёвых духов и горькой правды. Они — самые честные из женщин. Они не обещают вечности.
Я допил порту. Начался дождь, заливая огни города в стекающих по стеклу струях. Завтра — ранняя встреча с новым клиентом из Бразилии. Жизнь, та, деловая, успешная, продолжается. Она просто стала черно-белой, лишенной того тёплого, обманчивого света, что когда-то шёл из её глаз.
На экране телефона замигало уведомление — сообщение от Маши: «Пап, я скучаю. Когда ты приедешь?»
Я посмотрел на эти слова, на этот лучик из прошлой жизни. И впервые за долгое время почувствовал не холод, а острую, режущую боль. Жизнь шла дальше, но она требовала новой, трезвой и безжалостной честности. И в этой новой реальности было своё, горькое спокойствие. Спокойствие человека, который больше никому не верит. И значит, его больше некому и предать.
Подписывайтесь на мой ТЕЛЕГРАМ канал⬇️