Слова упали в тишину прихожей, как гвозди в гроб — глухо, окончательно, без надежды на отсрочку.
Марина скинула с плеча сумку — тяжёлую, как совесть неблагодарного сына. Та глухо стукнулась о пол, звякнув пустыми банками и зашуршав пакетом с грязными тряпками, которые она забрала у свекрови, чтобы постирать дома. Воздух вокруг неё был пропитан хлоркой, лимонным освежителем и той самой въедливой горечью, что остаётся после уборки чужой жизни. Она провела у Тамары Петровны весь выходной — оттирала жир с кухонного фартука, скребла известковый налёт в ванной, пока спина не заныла, как старая пружина. Всё, чего она хотела теперь — залезть под горячий душ и раствориться в нём, как сахар в чаю.
Но Сергей, её муж, имел иные планы.
Он стоял посреди гостиной, скрестив руки на груди, будто статуя праведного гнева. Губы — сжаты, брови — сведены, взгляд — как у прокурора на суде над изменником Родины. Не двинулся, не помог с сумкой, не сказал «привет». Просто смотрел. Как на чужую.
— То есть ты не уважаешь мою мать?! — вырвалось у него, будто он ждал этого момента весь день. — Ты теперь часть семьи! Обязана помогать! Она же в соседнем подъезде! Тебе что, трудно часок выкроить? Она мне звонила — окна в разводах, сил нет, возраст уже…
Марина медленно выпрямилась. Каждый позвонок хрустнул, будто напоминая: хватит гнуться. Она посмотрела на него — на это красивое лицо, сейчас искажённое обидой за маму, но на деле — за нарушенный порядок вещей. За то, что его «жена-домработница» вдруг перестала быть удобной.
Этот сценарий они проигрывали не раз: он — с упрёками, она — с извинениями. Но сегодня что-то внутри неё тихо лопнуло. Не с треском, не с воплем — просто оборвалась последняя нить терпения.
— Хорошо, — сказала она. Голос — ровный, холодный, как лезвие. Сергей нахмурился: он ждал крика, а получил лёд.
Не говоря больше ни слова, Марина прошла на кухню. Достала блокнот, вырвала лист, взяла ручку с подоконника — всё чётко, без лишних движений. Села за стол и начертила две колонки.
— Составляем график, — объявила она. — Чтобы всё было по-честному. В левой — твоя мама, Тамара Петровна. В правой — моя, Валентина Ивановна.
Ручка заскрипела:
— Сегодня — генеральная уборка у твоей. Завтра — у моей. В следующую субботу — закупка продуктов и лекарств для Тамары Петровны. В воскресенье — то же самое для Валентины Ивановны. Через неделю — поликлиника с твоей мамой. В воскресенье — дача с моей. И так по кругу.
Всё — вместе. Я мою плиту — ты унитаз. Я пыль — ты окна. Мы же семья, верно?
Сергей моргнул. Словно его ударили не по лицу, а по кошельку. Его «справедливый» мир, где жена сама ездит к его маме, а его мама — святая мученица, а его мама — центр вселенной, а его мама… — рухнул под гнётом простой бумажки.
— Почему вместе?! Я работаю! Устаю! — выпалил он, хватаясь за старую отмазку.
— Я тоже работаю, Сергей, — тихо сказала Марина. — У меня те же выходные. И я хочу их тратить не на то, чтобы вылизывать чужую квартиру в одиночку. Так что выбирай: либо делим поровну, как партнёры. Либо — каждый тащит свою. Ты — свою маму. Я — свою. И если тебе не нравится, что я не езжу к Тамаре Петровне — езди сам.
Она положила ручку. И стала ждать.
***
Неделя прошла в ледяном молчании. Сергей делал вид, что графика не существует — будто это просто каприз, который пройдёт, как насморк. Он был уверен: в субботу Марина, как всегда, соберётся и поедет к свекрови.
Он просчитался.
В девять утра она дёрнула одеяло:
— Подъём. По графику — генеральная уборка. Выезжаем через час.
Дорога до свекрови — молчаливая, как похороны. Сергей сжимал руль до белизны, бросая на жену злые взгляды. Марина смотрела в окно — спокойная, непробиваемая.
Тамара Петровна встретила их с ликованием:
— Серёженька! Какой ты заботливый сын! — и обняла его, проигнорировав Марину, будто та — мебель.
Квартира пахла старостью: лекарства, пыль, запах, от которого хочется открыть все окна и бежать.
— Марин, начинай с кухни, — распорядился Сергей, как царь на барщине. — А я с мамой поговорю.
Через десять минут он уже смеялся над старыми фотоальбомами, а Марина оттирала жир со стены. Через час — кухня сияла, а Сергей протёр телевизор сухой тряпкой и устроился пить чай с бутербродами.
— Ох, Мариночка, ты так стараешься, прямо Золушка! — проворковала свекровь. — А Серёже надо отдохнуть, он ведь так устаёт на работе!
Марина молчала. Мыла ванную. Потом полы. Сергей «помогал» — переставлял статуэтки, сдувая с них пылинки, и громко объявлял: «Вот, видишь, я тоже участвую!»
Когда всё было кончено, квартира блестела. Сергей огляделся с довольным видом:
— Ну вот, не так уж и сложно! Мама счастлива, мы молодцы.
Марине не сказали «спасибо». Ни слова.
***
На следующее утро — в десять ноль-ноль — она стояла в коридоре с ключами.
— У моей мамы. Не опаздывай.
Сергей ворчал, но поехал.
Квартира Валентины Ивановны пахла яблочным пирогом и геранью. Мать встретила их тепло, но без пафоса:
— Проходите, чайку попьёте?
— Спасибо, мам, но мы работать приехали, — сказала Марина.
— Ох, Серёжа ведь устал… Пусть отдохнёт, мы с тобой справимся, — мягко предложила Валентина Ивановна.
И Сергей, как по маслу, уселся за стол, принял чай и пирог, а потом ушёл в телефон.
Когда Марина попросила помочь с коробкой — он взял её двумя пальцами, будто это помойное ведро, и тут же вернулся к своим «важным делам».
Четыре часа он сидел, как гость на свадьбе — улыбался, кивал, жевал. А две женщины — мать и дочь — таскали тяжести, выносили мусор, мыли окна.
Когда Марина закончила, она подошла к нему:
— Мы закончили. Пора.
В машине — тишина. Дома — она повернулась к нему:
— Ну что, понравился семейный выходной? Вчера я ползала на коленях, пока ты пил чай. Сегодня ты сидел, пока мы с мамой таскали коробки. Ты говорил о долге. Так объясни: почему твой долг — это мои руки?
— Я устал… — начал он.
— Я тоже. Но моя усталость не даёт мне права валяться на диване. Так вот, дорогой, эксперимент окончен. Твоя «семья» — это когда все работают на тебя. А я — бесплатная прислуга. Больше нет.
***
Следующая суббота. Сергей выходит на кухню бодрый:
— Я в гараж, потом на футбол. Ты к своей поедешь — заедь к моей, купи продуктов. Деньги оставлю.
Он говорил так, будто их разговора не было. Будто она — всё та же послушная Маринка, что молча всё стерпит.
Она медленно повернулась. В глазах — не злость. Свобода.
— Нет.
— Как «нет»? — растерялся он.
— Просто это больше не моя забота.
Она взяла лист с графиком — тот самый, что он игнорировал неделю. Взглянула на него, как на прощание с иллюзией. И медленно, демонстративно, разорвала пополам. Потом ещё. И ещё. Клочки упали в мусорку.
— Наш проект «Семья» закрыт по причине полной нерентабельности, — сказала она ровно, как диктор на радио. — Ты хотел, чтобы я была приложением к твоей жизни. Но приложение больше не работает. Поддержка прекращена.
Сергей онемел. Это был не скандал. Это было отключение питания.
— Отныне — каждый тащит свою ношу. Твоя мама — твоя забота. Моя — моя. Твоя грязная одежда — твоя. Ужин — сам готовишь. Ванную — сам убираешь. Я больше не жена в твоём понимании. Я — соседка. Мы делим квадратные метры и счета. Всё.
— Ты эгоистка! — выдавил он.
— Да, — легко согласилась Марина. — Я хочу отдыхать в выходные. Хочу приходить домой и не идти на вторую смену. Ты научил меня этому. Спасибо за урок.
Она встала, сполоснула чашку, поставила на сушилку. Двигалась легко, как человек, сбросивший цепи.
А Сергей остался стоять посреди кухни — глава семьи, превратившийся в квартиранта.
Скандал не случился. Потому что для скандала нужны двое.
А она просто вышла из игры.
Навсегда.