В кухне пахло свежей выпечкой и жареной курицей. Надя, вытирая руки о фартук, расставляла по столу тарелки с салатом. Все было как всегда, по пятницам — собирались все вместе. Двое детей, Светка и Петька, уже умытые и в пижамах, с нетерпением поглядывали на торт. Муж Игорь, сняв пиджак, развалился в кресле и листал новости на телефоне. А свекровь, Галина Петровна, с важным видом несла к столу дымящуюся сковороду.
— На, Игорек, любимые твои, картошечка с грибами, — ласково сказала она, ставя сковороду прямо перед сыном.
— Спасибо, мам, — Игорь отложил телефон и потянулся за вилкой. — А ты садись, отдохни. Хорошо поработала.
У Надя на мгновение задержалось дыхание. «Хорошо поработала», — эхом отозвалось в голове. Она-то целый день носилась между работой, детьми и этой кухней. Но она смолчала, как смолчала бы всегда. Так было проще.
Ужин начался шумно и беспорядочно. Дети наперебой рассказывали о школе, крошки летели на пол, а Игорь, удовлетворенно жуя, кивал и поддакивал. Галина Петровна сидела прямая, с горделивой осанкой, и ее взгляд мягко скользил по лицу сына, будто он был главным произведением ее жизни.
Когда первый голод был утолен и дети принялись за торт, Игорь отпил из чашки чай и негромко, почти беспечно спросил:
— Мам, а ты там с деньгами-то окончательно решила? Вклад оформила? Как планируешь?
Надя почувствовала, как у нее внутри что-то екнуло. Деньги. Те самые два миллиона, что выручили от продажи старой свекровкиной «хрущевки». Тема была щепетильной, ее старались не трогать.
Галина Петровна вдруг смутилась. Она откашлянулась в кулак, поправила салфетку.
— Ну, Игорек... Вклад, конечно, я оформила. Основную сумму. — Она замолчала, будто подбирая слова.
Игорь перестал жевать. Его взгляд, только что расслабленный, стал собранным и острым.
— А что с «не основной»? — мягко, но настойчиво продолжил он.
В кухне стало тихо. Даже дети, чувствуя смену атмосферы, притихли.
— Я... я часть потратила, — выдохнула свекровь, глядя куда-то в сторону окна. — Триста тысяч. Ну, там... на себя немного. Зубы подлечила, старую шубу на новенькую поменяла... и в санатории на море съездила, в Сочи. В ноябре, помнишь, я уезжала?
Она произнесла это с такой виноватой надеждой, будто ждала одобрения. Надя замерла. Триста тысяч. Сумма, которую они с Игорем годами копили бы на машину. Сумма, ради которой она отказывала себе во всем.
Игорь сидел неподвижно. Его лицо было каменным. Он медленно положил вилку на тарелку. Звонкий стук прозвучал как выстрел в тишине. Он посмотрел на мать, потом перевел взгляд на Надю. В его глазах не было ни капли удивления. Было что-то другое. Холодное, выверенное.
Он улыбнулся. Тонко, одними губами. И произнес тем ровным, спокойным тоном, от которого кровь стыла в жилах:
— Ну и что потратила моя мамочка триста тысяч на себя! Это разве повод для ссоры?
Он сказал это глядя прямо на Надю. Будто это она задала этот вопрос. Будто это она сидела тут с обвиняющим видом.
В комнате повисла гробовая тишина. Даже чайник на плите перестал шипеть. Галина Петровна выжидающе смотрела на сына, а потом ее взгляд, внезапно обретший какую-то странную твердость, тоже устремился на Надю.
Надя чувствовала их взгляды на себе, будто физические уколы. Она не находила слов. Комок подкатил к горлу. Она видела, как пальцы Игоря лежат на столе, расслабленные и уверенные. И она поняла. Поняла все.
Это был не вопрос. Это был приговор. И объявление войны.
Дети, напуганные тишиной, были быстро уложены спать. Обычно Надя подолгу сидела с ними, читая сказки, но сегодня она механически поцеловала их в лбы и вышла из комнаты, чувствуя, как подкашиваются ноги.
На кухне царил звенящий порядок. Тарелки были вымыты, стол протерт. Игорь, стоя у окна, смотрел в черное стекло, в котором отражалась вся комната. Его спина была напряжена. Галина Петровна исчезла в своей комнате, притворив за собой дверь.
Надя подошла к столу, обхватила ладонями спинку стула. Дерево было холодным.
— Игорь, нам нужно поговорить, — ее голос прозвучал хрипло и тихо.
Он медленно повернулся. Лицо его было спокойным, лишь в уголках губ затаилось напряжение.
— О чем говорить? Все уже сказано. Мама потратила свои кровные. Какое мы имеем право ее судить?
— Я никого не сужу, — Надя с силой сжала спинку стула. — Но триста тысяч... Игорь, мы же договаривались? Эти деньги... ты сам говорил, они пойдут на ремонт в детской. На новую мебель. Петьке уже десять, он за маленьким столом делает уроки!
Игорь фыркнул и прошелся по кухне. Его шаги были громкими в ночной тишине.
— Ремонт, мебель... У детей все есть! У них есть крыша над головой и еда. А у моей матери не было нормальных зубов! Ты хочешь, чтобы она ходила беззубой старухой? Она шубу двадцать лет носила, вся потертая. Ты хочешь, чтобы она замерзла зимой?
— Я ничего такого не хочу! — голос Нади сдал, в нем послышались слезы. — Но почему это стало нашей проблемой? Почему мы должны были оплачивать ее зубы и шубу? У нее же была своя квартира, свои деньги!
— Свои! — Игорь резко остановился перед ней. Его глаза сузились. — Вот оно что. Ты уже поделила все на «свое» и «наше»? А когда твоя матушка поехала в тот пансионат, это были чьи деньги? Наши? Или ее?
У Нади перехватило дыхание. Это было два года назад. Ее мать, перенесшая операцию, действительно поехала на реабилитацию. Они с Игорем тогда отдали ее скопленные тридцать тысяч. И он сейчас, вот так, поставил это ей в вину.
— Это совсем другое! Мама болела! И мы дали ей всего тридцать, а не триста тысяч!
— Ага, масштаб другой, а суть одна! — Игорь говорил громко, с какой-то ядовитой радостью, словно поймал ее на слове. — Твоей матери можно, а моей нельзя? Твоя мать заслужила отдых, а моя, которая всю жизнь на меня пахала, не заслужила? Она, между прочим, с нами живет, детям обед варит, пока ты на работе! Это что, бесплатно?
Надю будто ударили по голове. Она смотрела на мужа и не узнавала его. Эти кривые, злые аргументы, эта подмена понятий.
— Так... значит, мы теперь и ей зарплату должны платить? — прошептала она. — Я думала, мы семья. Что она нам помогает, потому что любит внуков.
— Любит! — Игорь с силой ткнул пальцем в сторону двери свекрови. — А ты эту любовь в рублях считаешь! Ты сразу повелась, как только услышала про деньги. Показала свою настоящую жадную сущность.
Он сказал это с таким презрением, что Надя отшатнулась. В ее глазах потемнело. Она больше не могла сдерживаться.
— Я жадная? — ее голос сорвался на крик. — Это ты считаешь каждую копейку, которую я трачу на себя! Это ты два месяца вспоминал, сколько стоило мое прошлогоднее пальто! А твоя мама может позволить себе шубу за сотню тысяч, и это нормально? Это ее право?
— Да! — заорал Игорь в ответ, сбивая ее с толку. — Это ее право! Это ее деньги! И я не позволю тебе упрекать ее за это! Поняла? Не позволю!
Он тяжело дышал, его лицо покраснело. Надя смотрела на него, и вдруг вся ярость ушла из нее, сменившись леденящей пустотой. Она поняла. Она наконец все поняла.
Они были по разные стороны баррикады. Он — с матерью. Она — одна.
Она больше не сказала ни слова. Развернулась и вышла из кухни. Ее шаги эхом отдавались в тишине квартиры. За спиной она слышала, как Игорь швырнул что-то на пол, вероятно, прихватку, и тяжело рухнул на стул.
Война была объявлена. И первый выстрел прозвучал не из-за денег. А из-за предательства.
Ночь Надя провела беспокойно, ворочаясь на краю постели. Игорь лежал спиной к ней, и эта неподвижная спина ощущалась как бетонная стена. Утром субботы в квартире повисло тяжелое, невысказанное молчание.
Галина Петровна, обычно первая встающая и бодро возившаяся на кухне, не вышла к завтраку. Из-за двери ее комнаты не доносилось ни звука. Дети, чувствуя напряженность, тихо сидели за столом, каша в их тарелках остывала.
— Мама, а где бабушка? — спросила Светка, глядя на Надю большими глазами.
— Бабушка отдыхает, — ровно ответила Надя, наливая себе кофе. Рука ее не дрожала, но внутри все было сжато в тугой, болезненный комок.
Игорь молча вышел из спальни, уже одетый. Он прошел на кухню, не глядя на жену, открыл холодильник, достал пачку творога. Его движения были резкими, угловатыми.
— Дети не одеты? — бросил он в пространство, не обращаясь конкретно к Наде.
— Сейчас оденусь, — тихо сказала Светка и, скомкав салфетку, юркнула из-за стола.
Петька, не понимая, но копируя сестру, последовал за ней.
На кухне остались они двое. Звук холодильника, щелкнувшего дверцей, прозвучал оглушительно громко. Надя ждала. Она не знала, чего именно, но ждала какого-то слова, шага навстречу. Хотя бы намека на понимание.
Вместо этого Игорь, стоя у раковины, произнес, глядя в окно:
— Надоели уже эти всхлипы. Небось, опять на маму наезжала?
Надя онемела. Она не произнесла ни единого слова в адрес свекрови. Это была чистая, ничем не спровоцированная атака.
— Я с ней не разговаривала с прошлого вечера, — сказала она, и собственное спокойствие удивило ее.
— Ага, видок у тебя такой, что и разговаривать не надо, — фыркнул Игорь. — Все и так понятно. Смотришь, как на воровку.
В этот момент дверь в комнату Галины Петровны наконец скрипнула. Она вышла, но не на кухню, а в коридор. Надя увидела ее отражение в стекле шкафа. Свекровь была одета, причесана, но лицо ее было бледным, а под глазами лежали темные тени. Она демонстративно прошла мимо кухонного входа, не заглядывая внутрь, и направилась в ванную.
— Видишь? — тихо, но с непередаваемым упреком сказал Игорь. — Довела старуху. Не спит ночами.
Он бросил недоеденный творог в мойку и вышел из кухни.
День прошел в тягучем, нездоровом молчании. Галина Петровна вышла из своей комнаты только к обеду. Она села в кресло в гостиной, взяла в руки вязание, но не вязала, а просто смотрела в окно, изредка тяжело вздыхая. Эти вздохи были громче любых слов. Они висели в воздухе, словно обвинительные приговоры.
Когда Надя попыталась собрать детей на прогулку, Петька запротестовал.
— Я с бабушкой хочу! Бабушка, ты с нами пойдешь?
Галина Петровна медленно, с видом мученицы, повернула голову.
— Нет, внучек, я не могу. Голова у меня болит, — она приложила ладонь ко лбу. — Иди с мамой.
Игорь, сидевший с ноутбуком, мрачно поднял взгляд на Надю, будто говоря: «Довольна?»
Кульминация наступила вечером. Надя, уставшая от этого театра, мыла посуду. Галина Петровна вышла на кухню, чтобы налить себе чай. Она взяла чашку, и в этот момент ее рука дрогнула. Чашка с грохотом разбилась о пол, разбрызгивая осколки и коричневые капли.
— Ой, простите, пожалуйста! — воскликнула она с такой неестественной, преувеличенной виной в голосе, что Надя вздрогнула. — Я сейчас все уберу! Я такая неуклюжая, старая, только всем мешаю!
Она бросилась собирать осколки тряпкой, которую Надя тут же протянула ей, но делала это так поспешно и неловко, что чуть не порезала пальцы.
— Галина Петровна, успокойтесь, все в порядке, — сказала Надя, чувствуя, как ее тошнит от этой игры.
Из гостиной вышел Игорь.
— Что случилось?
— Да ничего особенного, разбила чашку, — ответила Надя.
— Она не нарочно! — резко встрял Игорь, подходя к матери и отводя ее от осколков. — Мам, иди, приляг. Я сам уберу.
Он повел Галину Петровну в ее комнату, бросив Наде через плечо:
— Хоть бы помогла, а не стояла столбом.
Дверь в комнату свекрови закрылась. Надя осталась одна посреди кухни, глядя на лужицу холодного чая и белые осколки фарфора на полу. Она поняла, что проиграла этот раунд, даже не успев вступить в бой. Ее противники действовали слаженно, без единого слова, понимая друг друга с полувзгляда. Они были семьей. А она — чужой на этом празднике жизни.
Прошло три дня. Напряжение в квартире сгустилось до состояния желе. Общение сводилось к коротким, необходимым фразам о детях и быте. Галина Петровна окончательно перевоплотилась в тихую, несчастную жертву, чье молчание было красноречивее любых упреков.
В четверг вечером Надя, забрав детей из школы и кружков, чувствовала себя выжатой как лимон. Она готовила ужин, стараясь не обращать внимания на тихую телевизионную драму, которую свекровь смотрела в гостиной, украдкой смахивая слезу.
Вдруг раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Не обычный почтальона или соседа, а какой-то властный, ударный. Сердце Нади неприятно екнуло.
Игорь, который работал в зале, поднялся и пошел открывать. Надя прислушалась.
— Сергей? — удивленно произнес Игорь. — Заходи.
По спине Нади пробежал холодок. Сергей, младший брат Игоря. Человек, которого она всегда инстинктивно побаивалась. Не из-за чего-то конкретного, а из-за его тяжелого, изучающего взгляда и манеры говорить так, будто он всегда прав.
В прихожей послышался громкий, мужественный голос.
— Здаров, братан. Мам, привет! — Это он кричал Галине Петровне. Потом шаги приблизились к кухне.
В дверном проеме возник Сергей. Он был в спортивной куртке, руки в карманах. Его взгляд скользнул по Наде, будто оценивая обстановку на местности.
— Надежда, — кивнул он без улыбки. — Подойти можно? На минуточку.
Он не спрашивал, а констатировал. Надя, вытирая руки о полотенце, молча вышла из кухни в зал. Игорь стоял посередине комнаты, его поза была немного скованной. Галина Петровна приглушила звук телевизора, создавая напряженную тишину.
Сергей прошелся по комнате, остановился у детских рисунков на стене, повернулся к Наде.
— Так что у вас тут происходит? — начал он, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно. — Мне мама звонит, плачет. Говорит, невестка ее в обиду ввела. Из-за каких-то денег.
— Сергей, не надо... — начала было Надя, но он тут же перебил ее, мягко, но непререкаемо.
— Я не к тебе, сестренка. Я к брату. — Он посмотрел на Игоря. — Объясни ситуацию. Я тут со стороны, может, виднее.
Игорь вздохнул, поморщившись.
— Да ничего особенного, Сергей. Бытовуха. Мама свои деньги потратила, Надя недовольна.
— Какие именно деньги? — уточнил Сергей, словно следователь.
— Ну, с продажи квартиры. Часть.
— А-а... — Сергей сделал многозначительную паузу. — Те самые. А мы с тобой, Игорь, когда мама ту квартиру продавала, так и договорились. Деньги — ей на безбедную старость. На лечение, на отдых. Так ведь?
— Так, — тихо подтвердил Игорь, не глядя на Надю.
— Ясно. — Сергей снова повернулся к Наде. Его лицо стало жестким. — Тогда вопрос к тебе, Надежда. На каком основании ты предъявляешь претензии к моей матери? Она, по-твоему, не заслужила? Или ты считаешь, что эти деньги должны были перекочевать в твой карман?
Он говорил спокойно, но каждое слово было как удар тупым предметом.
— Я никогда не говорила, что они должны быть моими! — вспыхнула Надя. — Речь о том, что мы с Игорем планировали...
— Планировали? — Сергей снова перебил, и в его голосе зазвенела сталь. — Это вы, значит, вдвоем планировали, как распорядиться чужими деньгами? Интересно. А я-то думал, это мамины деньги. Кровные. Она их заработала, честно прожив жизнь. Имеет полное право хоть сжечь их, хоть на ветер пустить.
Он подошел ближе. От него пахло холодным воздухом и легким запахом табака.
— Ты знаешь, Надя, — он понизил голос до доверительного, почти интимного шепота, от которого стало еще страшнее. — Есть вещи, которые мы, мужики, решаем по-своему. По-простому. Чтобы женщинам голова не болела. И если какая-то женщина начинает слишком много думать о деньгах, которые ей не принадлежат, это... неправильно. Это нужно вовремя остановить. Поняла меня?
Он смотрел ей прямо в глаза. В его взгляде не было прямой угрозы, но она читалась в каждом слове, в каждой интонации. «По-мужски разобраться». «Остановить».
Надя почувствовала, как потекли мурашки по коже. Она стояла одна против троих. Игорь молчал, глядя в пол, санкционируя своим молчанием все, что говорил его брат. Галина Петровна смотрела на сыновей с обожанием и надеждой.
— Я все поняла, — тихо сказала Надя, сжимая кулаки, чтобы они не дрожали. — Вы все тут решили. Я одна. И мое мнение никого не интересует.
— Наконец-то дошло, — без тени улыбки констатировал Сергей. Он похлопал брата по плечу. — Ладно, Игорь, разобрались. Не держи зла, сестренка, я человек прямой.
Он повернулся и так же громко, как вошел, направился к выходу, бросив на прощание: — Мам, не переживай! Все утряслось!
Дверь за ним захлопнулась. В комнате снова воцарилась тишина, теперь отягощенная не просто обидой, а настоящим страхом. Надя посмотрела на Игоря. Он поднял на нее взгляд, и в его глазах она прочла не раскаяние, а облегчение. Облегчение от того, что «вопрос утрясли». Его брат пришел и все расставил по местам.
Она медленно пошла обратно на кухню, к немытым тарелкам и остывающему ужину. Теперь она понимала, что война вышла на новый уровень. Против нее был не просто муж и свекровь. Против нее был целый клан, готовый действовать самыми грязными методами. И защищаться её было некому.
Ночь опустилась над городом, зажигая в окнах безразличные желтые огни. Дети наконец уснули, и в квартире воцарилась та особенная, звенящая тишина, которая наступает после скандала. Надя сидела на кухне в полной темноте, прислушиваясь к редким скрипам и шорохам старого дома. Слова Сергея, тяжелые и липкие, как смола, все еще отдавались в ушах. «Остановить. По-мужски».
Она закрыла глаза, и память, словно предатель, принялась листать страницы прошлого, которые она старалась не перечитывать.
Вот она, молодая, с сияющими глазами, только что переехавшая в эту самую квартиру. Игорь тогда обнял ее за плечи и сказал: «Мама поживет с нами немного, пока не встанет на ноги. Ты не против?» Как она могла быть против? Она любила его, а его мать была частью пакета. «Временно», — звучало тогда так убедительно.
«Временно» растянулось на восемь лет.
Перед ее внутренним взором поплыли картины, четкие и болезненные, будто вчерашние.
Вот она стоит у витрины магазина, разглядывая коричневое пальто. Оно такое мягкое, теплое, с красивым капюшоном. Она примерила его, и продавщица сказала: «Вам очень идет». Она покрутилась перед зеркалом, чувствуя себя почти счастливой. Потом посмотрела на ценник. Три ее зарплаты. Она сняла пальто, повесила на вешалку и ушла, купив вместо него свитер на распродаже. А через месяц Игорь принес Галине Петровне новую дубленку. «Чтобы мама не мерзла», — сказал он. Надя тогда промолчала, заглотив комок обиды.
Вот она копит деньги в жестяной банке из-под печенья. «Фонд новой машины», — смеясь, называли они это с Игорем. Старый их автомобиль уже давно был на последнем издыхании. Каждая премия, каждые сэкономленные на чем-то средства летели в эту банку. Как они мечтали! И вот, через два года кропотливого собирательства, сумма наконец приблизилась к заветной. А потом пришла сестра Игоря, Катя. «Помогите, — плакала она в телефонную трубку, — кризис, мужа уволили, ипотеку платить нечем». Игорь, недолго думая, взял их общую, почти собранную мечту и отдал сестре. «Она же семья, Надюш. Мы как-нибудь еще потерпим». Они терпели. Терпели еще три года.
Вот она в поликлинике, сдает кровь. У нее кружится голова, но она довольна. За сдачу крови дали небольшие деньги, тысячу рублей. Ровно столько стоили те самые сережки, которые она видела в ювелирном магазинчике у метро. Простенькие, без изысков, но такие изящные. Она купила их, чувствуя легкий укол стыда за свою мелкую, женскую радость. Вечером Игорь, увидев коробочку, поморщился.
—И зачем это тебе? Безделушка. Деньги на ветер.
Он не кричал,нет. Он просто сказал это с такой легкой, снисходительной брезгливостью, будто она купила какую-то гадость. С тех пор сережки лежали на дне шкатулки. Надевать их ей было неприятно.
И самое горькое. Ремонт в детской. Петька уже подрос, его колени упирались в столешницу, когда он делал уроки. Светке нужна была своя кровать, а не раскладушка. Они с Игорем сидели, считали, искали варианты подешевле. И тут как раз продали квартиру Галины Петровны.
—Часть денег пустим на ремонт, — предложила тогда Надя осторожно. — А мама пока поживет с нами. Ведь она же не против?
Игорь тогда согласился!Он кивнул и сказал: «Да, логично». Это была их договоренность. Их общий план.
А теперь выходило, что это она, Надя, была жадной, меркантильной, считающей чужие деньги. Ей напомнили про тридцать тысяч для ее больной матери, но забыли про сотни тысяч, которые ушли на нужды его семьи. Ее маленькие радости были «безделушками», а шуба за сто семьдесят тысяч для его матери — «насущной необходимостью».
Она открыла глаза и вдохнула запах ночной кухни — сладковатый от остывшего компота, горький от кофейной гущи. И вдруг ее осенило. Дело было не в деньгах. Никогда в них и не было. Дело было в уважении. В том, что ее жертвы, ее терпение, ее отказы были для всех нормой. Ее мечты были неважны. Ее чувства — незначительны.
Она была для них не Надей, не женой и матерью, а функцией. Источником комфорта и стабильности, который не должен был иметь собственных желаний.
Триста тысяч маминой мечты... Но у нее, Нади, тоже были мечты. Очень скромные. Одна из них — просто чтобы с ее мнением считались.
Она медленно поднялась с табуретки, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Где-то там, в этой спящей миллионной толпе, наверное, были семьи, где любили и ценили друг друга. Где не вели тайных счетов. Где не пускали в ход тяжелую артиллерию в лице братьев, чтобы «усмирить» жену.
Она сжала кулаки. Чувство жертвы начало медленно, по капле, вытесняться чем-то другим. Холодным и твердым. Чувством справедливости. И готовностью за себя постоять.
Утро началось с ледяного молчания. Надя провела его, механически собирая детей в школу, целуя их в макушки и отвечая на их тревожные взгляды успокаивающей улыбкой, которую сама не чувствовала. Внутри все было пусто и холодно. Но теперь этой пустоте был нужен не плач, а действие.
Как только за Игорем и детьми закрылась дверь, а Галина Петровна с театральным вздохом удалилась в свою комнату, Надя взяла телефон. Рука дрожала, но голос был твердым, когда она договаривалась о встрече с юристом, подругой ее бывшей коллеги. Она сказала «по личному вопросу», и в трубке сразу поняли — такой тон не сулит ничего хорошего.
Через два часа она сидела в строгом, безликом кабинете в центре города. Юрист, женщина лет сорока пяти по имени Елена Викторовна, слушала ее внимательно, не перебивая. Ее лицо оставалось невозмутимым, лишь брови чуть сдвинулись, когда Надя дошла до части с визитом Сергея и его угрозами.
— Я понимаю, — тихо сказала Надя, заканчивая свой тягостный рассказ. — Что деньги матери — это ее деньги. И я, вроде бы, не имею на них прав. Но я должна понимать, где я нахожусь. Что мне делать? Как защитить себя и детей?
Елена Викторовна медленно отложила ручку, сложив руки на столе.
— Надежда, вы все правильно сделали, что пришли. Давайте по порядку. Первое — деньги от продажи квартиры. Если право собственности на старую квартиру принадлежало вашей свекрови, а договор дарения или займа на эти средства вам или вашему мужу оформлен не был, то вы правы. Эти деньги — ее личная собственность. Оспаривать ее траты бесперспективно.
Надя кивнула, сжимая пальцы сумочки. Это она и сама предполагала.
— Но, — юрист сделала многозначительную паузу, — есть один важный нюанс. Если эти деньги были внесены на общие счета, смешаны с вашими семейными средствами и использованы, например, для крупных покупок или оплаты общих долгов, тогда можно пытаться доказывать... Но в вашем случае, как я понимаю, мать распорядилась деньгами самостоятельно.
— Да, — прошептала Надя.
— Хорошо. Теперь второе. Угрозы со стороны брата вашего мужа. Вы их записали? Есть свидетели?
— Нет... Я была в шоке. А муж... он молчал.
— Свидетель — заинтересованное лицо. Это сложно. Но на будущее — если повторится, старайтесь включить диктофон на телефоне. Или сразу пишите заявление в полицию. Даже если не возбудят дело, факт обращения будет зафиксирован. Это может пригодиться.
Надя снова кивнула, чувствуя, как слабая надежда тает.
— И теперь, Надежда, самое главное, — голос Елены Викторовны стал еще более собранным и серьезным. — Вы говорили, что у вас с мужем есть общие цели, кредиты? Давайте заглянем в историю его кредитных обязательств. С вашего разрешения.
Она развернула монитор и начала работать с клавиатурой. Надя смотрела на мелькающие цифры и документы, ничего не понимая, но с каждым мгновением чувствуя нарастающую тревогу.
— Вот, — наконец сказала Елена Викторовна, и Надя услышала в ее голосе что-то похожее на жалость. — Как я и предполагала. Ваш супруг за последние три года брал несколько крупных потребительских кредитов. Вот — на пятьсот тысяч, вот — на триста... Часть из них была погашена как раз в период, последовавший за продажей квартиры вашей свекрови.
Надя онемела. Комната поплыла перед глазами.
— Что... что это значит? — еле выдохнула она.
— Это значит, — юрист посмотрела на нее прямо, — что с высокой долей вероятности деньги вашей свекрови, которые вы с мужем условно считали «семейными», ушли на погашение его личных долгов. Долгов, о которых вы, возможно, не знали. Или знали не в полном объеме.
В ушах у Нади зазвенело. Кредиты. Тайные долги. Ее общие с ним мечты о ремонте, а он в это время гасил свои старые займы деньгами матери.
— Но... но эти кредиты... они ведь его? — с трудом выдавила она.
Елена Викторовна покачала головой.
— Нет, Надежда. Если кредиты брались в браке, на общие нужды семьи, или даже если не на общие, но вы не можете доказать обратное, они считаются общими. Совместными долгами супругов. Это значит, — она сделала паузу, чтобы слова дошли, — в случае развода вы будете нести ответственность по этим долгам наравне с ним. Вы можете отвечать за все, вплоть до половины суммы.
Удар был сокрушительным. Гораздо более сильным, чем все скандалы и угрозы Сергея вместе взятые. Не только ее мечты украли. На нее еще и повесили долги. Чужие, тайные долги.
Она сидела, не в силах пошевелиться, глядя на строгие строчки на мониторе. Цифры, которые она видела впервые в жизни. Ее будущее, ее финансовую свободу, безопасность детей — все это уже давно, без ее ведома, заложили в банках.
— То есть... — ее голос был чужим, безжизненным, — я не только ничего не получу... я еще и должна буду? За его скрытые долги?
— В случае раздела имущества и долгов — да, это вероятный сценарий, — подтвердила юрист. — Если не докажете, что эти деньги были потрачены исключительно на его личные нужды, не связанные с семьей. А доказать это крайне сложно.
Надя медленно поднялась. Ноги были ватными.
— Спасибо, — автоматически произнесла она. — Вы мне... все разъяснили.
Она вышла из кабинета и пошла по длинному коридору, не видя ничего вокруг. В голове стучало: «Долги. Общие долги. Триста тысяч мамы — это цветочки. А я в долговой яме. Одна».
Она вышла на улицу. Светило солнце, люди спешили по своим делам. А ее мир только что рухнул окончательно. Но вместе с осколками прежней жизни рождалось новое, холодное, стальное понимание.
Теперь она знала правила игры. И знала, что битва только начинается. И на кону стоит уже не обида, а ее будущее.
Она вернулась домой под вечер. В квартире пахло жареной картошкой и луком. Галина Петровна, окрепшая духом после визита младшего сына, громко переставляла кастрюли на кухне. Игорь сидел в зале с ноутбуком, делая вид, что работает. Дети, должно быть, были в своей комнате — оттуда доносились приглушенные звуки мультфильма.
Надя сняла пальто и обувь, движением медленным и осознанным. Она прошла на кухню, посмотрела на спину свекрови.
— Галина Петровна, Игорь, — произнесла она ровно. — Нам нужно поговорить. Все вместе. Сейчас.
Игорь недовольно поднял голову от экрана.
— Опять начинается? Мама устала, давай отложим твои истерики.
— Это не истерика, — голос Нади был тихим, но таким стальным, что Игорь невольно прикрыл ноутбук. — Это последний разговор. Либо вы оба меня сейчас выслушаете, либо завтра утром я иду с детьми к адвокату и в полицию. Без вариантов.
Она повернулась и пошла в зал, садясь в свое обычное кресло. Она не суетилась, не wringла руки. Она сидела прямо, положив руки на подлокотники, и ждала.
С минуту царила тишина, потом неохотные шаги послышались с кухни. Галина Петровна, вытирая руки о фартук, вошла в зал и опустилась на диван с видом великомученицы. Игорь тяжело последовал за ней, усаживаясь напротив Нади. Его лицо выражало раздражение и усталость.
— Ну? — коротко бросил он. — Выкладывай, что там еще придумала.
Надя медленно перевела взгляд с него на свекровь и обратно.
— Я была у юриста сегодня.
Игорь фыркнул, но в его глашах мелькнула искорка беспокойства.
— Поздравляю. И что тебе там наговорили? Что мамины деньги ей не принадлежат?
— Нет, — Надя покачала головой. — С деньгами Галины Петровны все ясно. Они ее. И я не имею на них никаких прав. Как, впрочем, и ты, Игорь.
— Вот видишь! — торжествующе воскликнула свекровь. — Я же говорила!
— Но я узнала кое-что другое, — продолжила Надя, не обращая на нее внимания. Ее взгляд был прикован к мужу. — Я узнала про кредиты. Про твои личные кредиты, Игорь. Которые ты брал все эти годы. Которые ты благополучно погасил деньгами, вырученными от продажи маминой квартиры. Часть которых мы с тобой якобы собирались потратить на ремонт.
Лицо Игоря стало каменным.
— Что за чушь? Какие кредиты? — попытался он отбрехаться, но его голос звучал фальшиво.
— Не надо, Игорь, — тихо сказала Надя. — У меня есть номера договоров, даты, суммы. Пятьсот тысяч, триста... Все они были закрыты в прошлом году. Как раз после того, как мама получила деньги.
Галина Петровна смотрела на сына с внезапным недоумением.
— Игорек? Это правда?
— Мам, не слушай ты ее! Она врет! — взорвался он, но было видно, что это отчаяние.
— Эти кредиты, — Надя говорила неумолимо, ровным, холодным тоном, — взятые в браке, являются нашими общими долгами. В случае раздела, я буду отвечать по ним с тобой наравне. Ты, Игорь, скрыл от меня эти долги. Ты использовал мамины деньги, чтобы вытащить себя из финансовой ямы, в которую загнал нашу семью. А теперь ты еще и позволяешь своему брату угрожать мне.
Она сделала паузу, давая словам достичь цели. Игорь молчал, сжав кулаки, его лицо побагровело.
— И что ты предлагаешь? — просипел он наконец.
— Я предлагаю ультиматум, — сказала Надя. — Все очень просто. Первое. Галина Петровна в течение недели съезжает к Сергею. Вы так дружны, он так рвется защищать семью — вот пусть и проявит заботу на деле.
— Что?! — взвизгнула свекровь. — Ты меня из моего дома выгоняешь?!
— Это не твой дом, — холодно парировала Надя. — Это наша с Игорем квартира. В которой ты была временным жильцом. Восемь лет. Временность закончилась.
— Второе, — Надя снова посмотрела на Игора. — Мы с тобой в понедельник идем к бракоразводному адвокату. Мы начинаем процедуру цивилизованного раздела всего совместно нажитого. И всех совместных долгов. Всё по закону.
— Ты сумасшедшая! — закричал Игорь, вскакивая. — Я никуда с тобой не пойду!
— Тогда будет третье, — Надя оставалась сидеть, ее спокойствие было пугающим. — Завтра утром я пишу заявление в полицию на твоего брата Сергея за угрозы расправой. Приложу все скриншоты, где могу, свидетельские показания соседей, что он приходил и орал. А потом я позвоню всем твоим родственникам, включая тетю Люду из Питера, и подробно, с цифрами, расскажу, как ты и твоя мамочка общими силами вогнали меня в долговую яму и пытались запугать. Я уничтожу вашу картинку идеальной семьи. Полностью.
В комнате повисла гробовая тишина. Галина Петровна смотрела на Надю с открытым ртом, с лица наконец-то слетела маска жертвы, сменившись животным страхом. Игорь тяжело дышал, он был похож на быка, готового броситься на охотника, но видящего перед собой острейшие пики.
— Ты... ты не посмеешь, — хрипло выдохнул он.
— Попробуй меня остановить, — бросила ему в ответ Надя, впервые за весь разговор поднявшись с кресла. Она стояла перед ними, прямая и неуязвимая. — Вы хотели решать все по-мужски? Силой и угрозами? Что ж, я научилась. Выбор за вами. Либо тихий, цивилизованный развод с учетом всех долгов. Либо громкий, позорный скандал с участием правоохранительных органов. Решайте.
Она развернулась и вышла из комнаты, оставив их в ошеломляющей тишине, нарушаемой лишь тяжелым, прерывистым дыханием Игоря и тихими всхлипываниями его матери. Впервые за многие годы они остались по ту сторону баррикады. Одни.
Тишина, наступившая после ее ультиматума, была особой — густой, тяжелой, как вода в затопленной шахте. Надя закрылась в детской, прижалась к спящим детям и слушала. Сначала доносились приглушенные, взволнованные голоса из зала, потом — плач Галины Петровны, переходящий в истерику, и сдавленный, яростный голос Игоря, пытавшегося ее урезонить. Потом все стихло.
Утром Надя проснулась от непривычной тишины. На кухне не гремела посуда, не пахло кашей. Она вышла в коридор. Дверь в комнату свекрови была приоткрыта. Заглянув внутрь, она увидела голые полки и пустой шкаф. На кровати без белья лежал свернутый в рулон коврик.
Игорь стоял у окна в зале, спиной к комнате. Он был одет, будто собирался куда-то.
— Мама уехала к Сергею, — произнес он, не оборачиваясь. Его голос был плоским, без интонаций. — В пять утра. За ней заехал таксист.
Надя молча кивнула, хотя он этого не видел. Никакого торжества она не чувствовала. Только огромную, всепоглощающую усталость.
— В понедельник в шесть вечера, — продолжил он тем же деревянным тоном. — Адвокат в центре. Я скину тебе адрес.
Он повернулся. Его лицо было серым, осунувшимся, глаза избегали встречаться с ее взглядом. В них не было ни ненависти, ни раскаяния. Пустота.
— Хорошо, — тихо сказала Надя. — Я буду.
Больше им было не о чем говорить. Игорь взял ключи со тумбочки и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
Следующие дни прошли как в густом тумане. Дети, напуганные внезапным исчезновением бабушки и ледяным молчанием между родителями, жались к Наде, задавая робкие вопросы. Она отвечала уклончиво: «Бабушка уехала в гости к дяде Сереже», «Папа много работает». Ложь давалась ей тяжело, но правда была пока неподъемна.
В понедельник в шесть они сидели напротив друг друга в строгом кабинете адвоката. Процесс был сухим, безэмоциональным. Юрист, немолодая женщина с умными, уставшими глазами, объясняла процедуру, раскладывала по полочкам их общее имущество: квартиру, машину, вклады. И — долги. Когда зашла речь о кредитах Игоря, он не стал спорить, лишь кивал, глядя в стол. Видимо, понимал, что бороться бесполезно.
Через три недели Галина Петровна, через Сергея, прислала вещи Нади, которые та когда-то оставляла у нее на даче. Старую куртку, несколько книг. Ни записки, ни слова. Это было прощание.
Однажды вечером, придя с работы, Надя не нашла на привычном месте тапочки Игоря. Его зубная щетка исчезла из стакана в ванной, с тумбочки пропал зарядник от его телефона. Он переехал, даже не сообщив. Просто испарился из их жизни, оставив после себя вакуум и долги, которые теперь висели на ней тяжелым грузом.
Она стояла одна посреди гостиной. В тишине пустой квартиры было слышно, как за стеной плачет чужой ребенок и где-то далеко едет трамвай. Она подошла к окну. На улице шел первый снег. Мягкие, пушистые хлопья лениво кружились в свете фонарей, укутывая грязный асфальт чистым, белым покрывалом.
Надя смотрела на эту тихую, неторопливую красоту и ждала, когда внутри нее проснется радость. Радость освобождения. Победы. Но ее не было. Была только тихая, горькая пустота и странное, холодное спокойствие. Она заплатила за это спокойствие слишком высокую цену. Своим браком. Своей верой в семью. Своей наивностью.
Триста тысяч маминой мечты... Эти деньги оказались самой выгодной покупкой в ее жизни. Они не купили ей ни шубы, ни отдыха на море. Они купили ей зрение. Она наконец увидела правду. Увидела цену, которую назначили ей родные люди. И цену, которую она сама себе назначила, решив, что больше не позволит себя обманывать.
Снег за окном все усиливался. Где-то там, в этом большом, холодном городе, начиналась ее новая жизнь. Не счастливая, не легкая. Но ее. Наедине с правдой. И это было единственное, что сейчас имело значение.