В маленьком городе всё превращается в легенду быстрее, чем в Москве выпускают пресс-релизы. Вот у нас — Нижнесеребряск. Городок стоит на двух холмах, между ними течёт мутная речка, в которой дети купаются каждое лето, хотя вода там пахнет железом и мазутом. На вокзале всегда запах котлет и перегретого железа, в автобусах — дешёвого дезодоранта и картошки в сумках. А в школе пахнет мелом, пылью и потом.
История началась с ролика. Чёртов ролик, который поставил весь город на уши. Парень по имени Артур, высокий, плечистый, с челкой на бок, разогнался по коридору и влетел ногой в девчонку. Та — худая, с косичками, в очках на нитке. Звали её Лена. Стояла у окна, держала телефон, читала ленту, а через секунду уже не держала ничего — сгибалась, ловила воздух, будто выброшенная на берег рыба.
И тут раздался смех. Сначала один, потом второй. Камера дрожала, но сняла всё: прыжок, удар, падение, улыбку Артура. Видео подписали «эпик фейл». К утру его знала вся область. А к вечеру его переслали даже тем, кто давно не учился и не знал ни Артура, ни Лену.
— Видел? — сказал мне сосед по лестнице, учитель труда, человек с вечным запахом стружки.
— Видел, — сказал я.
— Чудо, что не убил.
— Ну да.
Он пожал плечами и ушёл. Но мне показалось, что у него под мышкой был не портфель, а приговор, который ещё только собирались написать.
Семья у Артура была шумная. Отец на стройке, пропадающий неделями, руки всегда в цементе. Мать — в ТикТоке. Света, с красной помадой и серьгами-кольцами, подписывалась как @sveta_fun. Её видео были одинаковы: смех, шутки, песни под фонограмму. Подписчиков мало, но мечты огромные.
В роликах часто появлялся Артур. Он прыгал через диван, подшучивал над младшей сестрой, танцевал на кухне. «Звезда семьи», говорила мать. Он привык к аплодисментам лайков. Решил, что пора и самому. Но не танцем, а чем-то посильнее. Чтобы разлетелось. «Надо в реки залететь», — хвастался друзьям в школьном чате. И Лена стала мишенью. Не потому что враг. А потому что в кадре должна быть жертва.
— Ты чё, больной? — крикнула девчонка с соседней парты, когда видео уже разошлось.
— Это контент, — ответил Артур.
— Она же задыхалась!
— Ну и что? Вируска же.
Глупый диалог, но в нём вся философия происходящего.
Вскоре стало ясно: это был не первый эпизод. Девочки шептались, что Артур ставил подножки, плевал в волосы, запирал в туалете. «Игра», говорил он. Иногда собирал мелочь — «на чипсы». Иногда заставлял танцевать «танец унижения». Директору жаловались. Она кивала: «Дружба народов», — и отпускала. Бумажки складывала в папку, которая никогда не открывалась.
Когда видео пошло по сети, родители Лены показали в больнице справку: трещина в хряще. В чате у Артура нашли сообщение: «Завтра добью, чтоб взлетело».
Домашний арест. Двушка на окраине. Холодильник гудит, обои отстают. Артур сидит у окна, куртка на стуле, тапки болтаются. Мать снимает себя на камеру:
— Нам тяжело... Артуру очень плохо...
И ставит печальную музыку.
В комментариях пишут: «Держитесь». Она улыбается сквозь слёзы.
Адвокат таскает справки: стресс, адаптация, детские травмы, плохая компания. На заседания приносит фото семейных ужинов, где Артур обнимает сестру. Учителя приходят домой объяснять математику. Математик пишет формулы на доске, которую поставили в гостиной. А Артур сидит в пижаме, кивает и улыбается так же, как на видео.
— Скажи спасибо, что не в колонии, — говорит отец, вернувшись со стройки.
— Ага, — говорит Артур, не отрываясь от телефона.
Суд. Высокий потолок, автоматы с кофе, запах пыли и резины. Родители Лены держат в руках выписки и фотографии синяков. Лена сидит рядом, бледная, в свитере с длинными рукавами, смотрит в пол. Судья в очках зачитывает:
— Год и восемь месяцев условно. Испытательный срок два года. Штраф сто тысяч рублей.
Мать Артура крестится и прижимает платок к лицу. Лена кусает губы. Я смотрю на родителей Лены. Они молчат. Отец сжимает кулак, но ничего не говорит.
Через неделю Артур вернулся в школу. Вошёл в класс с рюкзаком и ухмылкой, будто вернулся из отпуска. Лена пересела на заднюю парту, ближе к окну. Директор проводит «воспитательный час» о дружбе и взаимопонимании.
Артур снимает извинения на телефон:
— Ошибка юности, — бормочет он.
Но старое видео всё ещё набирает лайки. Под ним пишут: «Красавчик».
Я встретил учителя труда снова на крыльце. Он курил, хотя раньше не курил.
— Ну что, — спросил он, — справедливость?
— Справедливость — это слово для газеты, — сказал я.
— А для тебя?
— Для меня это подарок. Только не нам, а ему.
Мы замолчали. Звонок орал, как сирена. Из школы выбегали дети с рюкзаками, толкались, смеялись. Мир будто не замечал, что здесь только что измерили цену человеческой боли.
А Артур стоял у забора и говорил друзьям:
— Надо новый ролик снять. На этот раз в спортзале.
И в его глазах было всё то же: азарт, равнодушие и уверенность, что мир крутится вокруг камеры.
И вот тут становится ясно, что все разговоры про «ошибку юности» — это ширма. У нас в городе не мальчишка с дурью, а чужак, который пришёл и показал: можно бить, можно смеяться, можно унижать — и ничего за это не будет. Судья смягчил, директор отмахнулась, мать плачет в камеру — а девочка сидит на задней парте и боится поднять глаза. Смешно? Нет. Это уже не школьный скандал. Это диагноз всей системы, где подлинная жертва — тишина.
Я не верю в воспитательные часы и условные сроки. Я видел, как в глазах Артура искрился азарт — не раскаяние, а жажда новых просмотров. И я видел, как родители Лены молчали, потому что кричать было уже бессмысленно. Их молчание звучало громче любого приговора. Мы, жители маленького города, остались свидетелями того, как унижение становится контентом, а чужая боль — мелкой валютой для лайков.
И если сегодня приезжему можно влететь ногой в девочку и отделаться штрафом, то завтра можно и больше. Сегодня это ролик, завтра — новость с пометкой «ЧП», а послезавтра — статистика в отчёте МВД. В этой истории меня не пугает Артур. Меня пугает судья, который дал ему ключ от школы обратно. Подарок, как в новогодней коробке: только сладости там горькие, и есть их приходится всем нам.