ГЛАВА 1
Воздух в кабинете был спертым и густым, пахнущим остывшим кофе, пылью с бумажных стопок и едва уловимым, но въедливым ароматом дорогого табака, въевшегося в шторы за годы совещаний. На столе, под холодным светом люминесцентной лампы, лежало тринадцать папок.
В тринадцати папках — тринадцать жизней, которые превратились в сухие строчки протоколов и заявлений родственников. Артем Каменев отхлебнул из кружки и поморщился — горькая гуща осела на языке.
Он отодвинул от себя самую толстую папку — дело студентки, пропавшей два месяца назад. Безрезультатно. В голове снова всплыло ее лицо с фотографии — смеющиеся глаза девушки, которую так и не смогли найти.
— Калининград, — раздался у него за спиной ровный, лишенный эмоций голос начальника управления, Глухова.
Каменев не обернулся, продолжая водить пальцем по кругу от кофейного пятна на бланке осмотра места происшествия. В этом пятне было больше закономерностей, чем в половине его дел.
— Прессу будоражит, — Глухов подошел ближе, и его тень, худая и продолговатая, накрыла стол, словно дурное предзнаменование. — Местные с ума сходят — маньяков ищут, пришельцев. Семнадцать человек за полгода.
Артем наконец поднял взгляд, встретившись с холодными, выцветшими глазами начальника. В них не было ни любопытства, ни тревоги — лишь усталая обязанность отдавать распоряжения.
— Съезди, посмотри. Оформи все по форме. И... — Глухов положил ладонь на стопку папок, приглушая их немой шелест. — Успокой всех. Нам не нужен лишний шум. Ты понял?
Каменев медленно перевел взгляд на окно. За свинцовым стеклом раскинулась Москва — бесконечный поток мокрого асфальта и слепящих фар, город, который никогда не спит, но всегда остается равнодушным. «Успокоить». Это слово всегда обжигало его изнутри.
Оно означало — найти удобное объяснение, вписать трагедию в аккуратные таблицы и закрыть дело. Но он всегда чувствовал себя не бухгалтером от правосудия, а скорее археологом, раскапывающим обломки чужих судеб. Он брался за такие дела именно потому, что за каждым исчезновением стояла чья-то оборвавшаяся жизнь, и он чувствовал себя обязанным если не вернуть ее, то хотя бы докопаться до причины обрыва. Это была его личная, тихая война с безразличием мира.
— Понял, — коротко, без интонации, ответил он. — Вылетаю завтра.
Глухов кивнул, развернулся и вышел, оставив его в гнетущей тишине кабинета, нарушаемой лишь мерным, назойливым тиканьем настольных часов. Современный город — это сплошная цифровая метка. Каждый шаг, каждая покупка, каждый проезд. Как в этой паутине можно исчезнуть без единого щелчка? Цифра «семнадцать» отскакивала в сознании, не желая укладываться в логические цепочки.
Каменев потянулся к клавиатуре. Его пальцы сами набрали запрос на рейсы. Вечерний «Аэрофлот», шестичасовой рейс с Домодедово. Он заметил, что билет был забронирован секретарем еще час назад — еще до того, как Глухов переступил порог его кабинета. Значит, обсуждение было пустой формальностью. Решение отправить его на другой конец страны было окончательным и обжалованию не подлежало.
Он собрал папки в потертый кожаный портфель, с силой щелкнув замками. Предстоящий вылет и незнакомый город не вызывали в нем ни тревоги, ни азарта. Лишь привычное, тяжелое, как гиря на плечах, чувство долга. Он погасил свет и вышел в пустой, освещенный люминесцентными лампами коридор. Навстречу ему пронесся молодой оперативник, с лицом, еще не уставшим от вида чужих смертей, сжимая в руке пачку свежих газет. На первой полосе одной из них красовался размашистый заголовок: «ТЕНИ КАЛИНИНГРАДА: КУДА ПРОПАДАЮТ ЛЮДИ?»
Каменев усмехнулся про себя, горько и беззвучно. Журналисты всегда находили самые пафосные, самые бессердечные слова для человеческих трагедий, превращая боль в развлечение для толпы.
Час спустя он стоял у своего подъезда, под мелким, колючим дождем, превращающим вечер в размытую акварель. И поймал себя на мысли, что впервые за долгое время его внутренний компас, всегда указывавший на скрытые мотивы и ложь, молчал. Обычно он хотя бы смутно видел контуры — корысть родственников, криминальные связи, бюрократическую неразбериху. Здесь же была лишь серая, безвоздушная пустота. Семнадцать человек шагнули в ничто, не оставив после себя даже тени.
Он смотрел на расплывающиеся огни города, и ему вдруг резко, до тошноты, захотелось просто подняться домой, включить в прихожей свет и забыть. Забыть о всех делах, пропавших и найденных, о всех несправедливостях, которые он был не в силах исправить. Но это была не его жизнь. Его жизнь была там, в тенях, куда боялись заглядывать другие.
Он глубоко вздохнул, вбирая в себя влажный, промозглый воздух, поправил ремень потяжелевшего портфеля на плече и решительно повернулся к подъезду. Пора было собираться. Впереди был долгий путь в город, где сама реальность, как ему вскоре предстояло с ужасом убедиться, дала глубокую, зияющую трещину.
Продолжение следует...