Галина Петровна работала кондуктором тридцать два года. Видела всякое. Пьяных, которые засыпали и проезжали свою остановку. Влюбленных, что прощались так, будто навсегда. Стариков с узелками, молодых с рюкзаками. Жизнь проезжала мимо — остановка за остановкой, день за днем.
Но такого она не видела никогда.
Первый раз заметила собаку в конце сентября. Платформа «Сосновка» — маленькая, на отшибе. Несколько домов, магазин, будка дежурного по станции, да лес кругом. Электричка только и останавливается.
В тот день из нее никто не вышел. Никто не сел.
Но на платформе сидела собака.
Рыжая дворняга. Среднего размера. Уши торчком, хвост поленом. Сидела ровно посередине перрона и смотрела на поезд. Так внимательно, так напряженно, что Галина Петровна аж покосилась.
Состав тронулся. Галина обернулась — собака все так же сидела. Неподвижно. Как памятник.
«Странно», — подумала она тогда.
На следующий день собака была там же.
И через день.
И через неделю.
Каждый раз — на том же месте. В той же позе. С тем же взглядом, устремленным в вагоны.
— Галь, ты видела? — спросила коллега Люда. — Там на Сосновке собака торчит постоянно. Вроде бездомная, а не уходит никуда.
— Вижу, — кивнула Галина. — Каждый день вижу.
— Может, больная? Бешеная?
— Не похоже. Сидит спокойно. Никого не трогает.
Люда махнула рукой:
— Ну и ладно. Наше дело — билеты проверять.
Но Галина не могла успокоиться.
Через две недели она не выдержала. Спрыгнула на платформу, подошла к собаке.
— Ну что ты тут сидишь, милый? — присела на корточки. — Кого ждешь?
Собака посмотрела на нее. Коротко. Оценивающе. Потом снова перевела взгляд на рельсы.
«Не тебя», — будто сказал этот взгляд. — «Совсем не тебя».
Галина протянула руку — погладить. Собака не укусила, не зарычала. Просто отстранилась. Вежливо так. Но твердо.
— Машинист! — крикнул дежурный из будки. — Сколько стоять-то будем?
Галина вернулась в вагон. Посмотрела в окно — собака уже не обращала на поезд внимания. Сидела и смотрела вдаль. На дорогу, что вела к платформе.
Ждала.
И тогда Галина поняла — собака ждет кого-то. Кто уехал и не вернулся.
На следующий день Галина специально задержалась на платформе. Подошла к дежурному. Семеныч — старик лет семидесяти, в будке сидел с незапамятных времен.
— Семеныч, а что это за собака тут?
Старик выглянул из окошка, посмотрел на рыжую дворнягу.
— А, Шарик. Месяц уже тут торчит.
— Чей?
— Да был чей-то. Мужик один с ним жил, в третьем доме. Алексей его звали. Хороший мужик, непьющий. А потом уехал. На заработки, говорят. Север, вахта, деньги большие.
Семеныч затянулся самокруткой.
— И пес с ним на платформу пришел. Проводил. А когда поезд ушел — остался. Вот так и сидит с тех пор. Ждет.
— Месяц?!
— Месяц.
Галина посмотрела на собаку. Та по-прежнему сидела неподвижно, только изредка поворачивала голову — то на звук проезжающей машины, то на шорох в кустах.
— А кормит его кто-то?
— Бабы из поселка приносят. Воду ставят. Только он мало ест. Пару кусков проглотит — и опять на место. Как прикованный.
— И домой его никто не забрал?
Семеныч усмехнулся:
— Пробовали. Вера Ивановна первая полезла — тащила на веревке. Не идет. Вырывается, скулит, а с места не сходит. Потом еще двое пытались. Бесполезно. Он тут как часовой. На посту.
Галина вернулась к поезду. Всю дорогу молчала. Люда пыталась разговорить — не вышло.
«Месяц», — крутилось в голове. — «Целый месяц на холодном бетоне. В дождь».
А на следующий день Галина взяла с собой пакет с вареной курицей и бутылку с водой.
— Ты чего? — удивилась Люда. — Пикник устраиваешь?
— Не твое дело.
На Сосновке Галина снова спрыгнула на платформу. Подошла к собаке. Та подняла голову — все тот же оценивающий взгляд. «Опять ты».
— Вот, — Галина поставила перед ней миску с курицей. — Ешь. Силы нужны.
Собака понюхала. Лизнула один раз. Потом отвернулась.
— Да ты что, упрямый?! — всплеснула руками Галина. — Есть надо!
Но собака даже не посмотрела.
Семеныч высунулся из будки:
— Говорил же — не ест почти. Только, когда совсем плохо станет.
— Знаешь что, друг? — сказала она негромко. — Я тебя понимаю. Правда понимаю. Мой муж тоже уехал когда-то. Обещал вернуться. Не вернулся. А я ждала. Год ждала. Два. Письма писала — не отвечал. Потом узнала — другая у него там. Семья новая.
Собака повернула голову. Посмотрела на Галину — долго, внимательно.
— Только я-то человек, — продолжала Галина. — Мне можно было выпить, выплакаться подруге, на работу ходить. А ты? Ты же просто ждешь. Каждый день. Каждый поезд. И не знаешь даже — вернется он или нет. Может, и не вернется вовсе.
Голос сорвался. Галина отвернулась, вытерла глаза рукавом.
— Дура ты, собака. Верная дура.
Поезд загудел — пора ехать. Галина встала, забрала миску. Собака проводила ее взглядом, потом снова уставилась на рельсы.
С того дня Галина стала выходить к Шарику в каждый свой рейс. Приносила еду, воду, иногда просто сидела рядом — молча. Разговаривать больше не пыталась. Понимала — не нужны собаке слова.
Пассажиры начали замечать.
— Это что там? — спрашивали они, показывая в окно.
— Собака, — отвечала Галина. — Хозяина ждет. Месяц уже.
— Месяц?!
— Да. Не сходит с места.
Но Шарик по-прежнему почти не ел. Пару кусков — и все. Худел на глазах. Шерсть потускнела, глаза ввалились.
— Долго он не протянет, — сказал однажды Семеныч. — Смотри, какой тощий стал.
Галина знала, что старик прав. Но что она могла сделать? Забрать силой? Он же умрет от тоски. Оставить? Он умрет от голода.
«Что делать?» — крутилось в голове.
А потом случилось то, чего никто не ожидал.
В один из дней — было начало ноября, уже подмораживало по ночам — на Сосновке из поезда вышла женщина. Пожилая, лет шестидесяти пяти, в старом пальто и платке. С сумкой через плечо.
Она остановилась на платформе. Огляделась. Увидела собаку — и замерла.
— Господи, — прошептала она. — Шарик?
Собака вздрогнула. Повернула голову. Уставилась на женщину — долго, неверяще.
Потом поднялась. Медленно. Неуверенно.
Сделала шаг. Второй.
И вдруг — как сорвалась с цепи! Бросилась к женщине, заскулила, запрыгала, лизнула руки, уткнулась мордой в колени.
Женщина опустилась на корточки. Обняла собаку. И заплакала — навзрыд, безудержно.
— Я знала, — всхлипывала она. — Знала, что ты его ждешь. Мне люди рассказали. Я приехала. Приехала за тобой.
Галина стояла у вагона и не могла отвести глаз. По щекам текли слезы — сами, без спроса.
Семеныч высунулся из будки:
— Это еще кто?
Женщина гладила собаку, шептала что-то. Та скулила, лизала ей лицо, хвостом молотила по бетону.
— Он не вернется, Шарик, — говорила женщина сквозь слезы. — Мой Леша, он уехал далеко. За границу. Там работа нашлась, хорошая. Он хотел тебя забрать, но не успел. Документы, справки... А потом решил, что ты у соседей останешься. Не знал, что ты тут.
Она всхлипнула.
— Он всегда говорил, что ты у него самая верная душа. Самая преданная. И он был прав.
Собака замерла. Слушала. Будто понимала каждое слово.
— Пойдем со мной, — женщина встала, взяла собаку за ошейник. — Переночуем, а завтра поедем домой.
Шарик посмотрел на рельсы. Потом на женщину. Потом снова на рельсы.
И вдруг — пошел. Медленно. Через шаг оглядываясь. Но пошел.
Женщина повела его к выходу с платформы. Собака послушно трусила рядом — худая, измученная, но живая.
Галина смотрела им вслед. И плакала. И улыбалась одновременно.
— Поехали! — крикнул машинист.
Поезд тронулся. Галина обернулась — женщина с собакой уже скрылись за поворотом.
Галина ехала обратно и не могла успокоиться. Руки дрожали, когда проверяла билеты. Пассажиры смотрели с недоумением — что с кондуктором? Почему глаза красные?
— Галь, ты чего? — Люда толкнула ее в бок. — Случилось что?
— Собаку забрали, — выдавила Галина. — Ту, с платформы.
— Ну и слава богу! Замучилась бы там совсем.
— Не понимаешь ты.
Люда пожала плечами и ушла в другой вагон. А Галина осталась одна. Смотрела в окно — мимо проплывали леса, поселки, станции. Обычный день. Обычный маршрут.
Но что-то изменилось. Навсегда.
Вечером, дома, Галина долго сидела на кухне. «Месяц он ждал. Целый месяц. А мог бы и два, и три, и год. До конца».
Она вспомнила, как сама ждала мужа. Как каждый вечер смотрела на дверь — вдруг откроется? Как вздрагивала от звонка — а может, он? Как писала письма и не получала ответов.
«Но я же человек. Я могла выбирать. Перестать ждать. Уйти. Забыть».
А собака — нет. Собака не умеет предавать.
Галина достала телефон. Нашла номер старой подруги — не звонила полгода.
— Алло, Зинка? Это я. Да, знаю, что давно. Слушай, можно к тебе завтра заехать? Надо поговорить... Нет, все нормально. Просто надо.
На следующий день, в обед, Галина сидела на кухне у Зинаиды. Пила чай с малиновым вареньем и рассказывала — про собаку, про платформу, про женщину, которая приехала.
— Представляешь? Месяц сидел. На холодном бетоне. Ничего не ел почти. Просто ждал.
Зинаида слушала молча. Потом налила еще чаю.
Они сидели молча. За окном шел дождь. Осенний, холодный, бесконечный.
— А та женщина, — спросила Зинаида, — что приехала за собакой. Она кто?
— Мать хозяина. Услышала от людей эту историю и приехала. Забрала Шарика домой.
— Значит, не все равнодушные. Значит, есть еще те, кто понимает.
Галина вернулась на работу на следующий день. Поезд остановился на Сосновке — по привычке она посмотрела на платформу.
Пусто.
Только ветер гонял по бетону сухие листья.
— Ну что, скучаешь? — Люда положила руку ей на плечо.
— Нет, — Галина улыбнулась. — Не скучаю. Радуюсь.
— Чему?
— Тому, что он дома. Что его любят. Что он больше не ждет на холоде.
Люда пожала плечами и ушла проверять билеты. А Галина осталась у окна.
Спасибо, друзья, за то, что читаете, особое - за лайки и комментарии!
Подписывайтесь, чтобы читать другие добрые и эмоциональные рассказы о животных!
Например такой: