Запах жареной утки с яблоками заполнил всю квартиру. Даша смахнула со лба прядь волос и, довольная, окинула взглядом стол. Салат «Цезарь», его любимый, картошка по-деревенски, даже то самое итальянское вино, на которое она копила несколько недель. Все должно было быть идеально. Сегодня их семилетие. Семь лет совместной жизни. Жизни, которая в последнее время больше походила на испытание.
Она специально надела то самое синее платье, в котором когда-то покорила его сердце. Оно сидело уже не так безупречно, но все еще напоминало о той, прежней Даше — веселой, легкой, с горящими глазами.
Ключ щелкнул в замке ровно в восемь. Сердце Даши ёкнуло от привычной смеси надежды и страха.
— Леш, я здесь! — крикнула она из кухни. — С праздником!
Послышались тяжелые шаги. Алексей появился в дверном проеме. Его галстук был сдернут, лицо выражало усталую отрешенность. Он бросил на стол ключи, и они звякнули, нарушая тишину кухни. Его взгляд скользнул по накрытому столу, по салфеткам, по свече, и в его глазах не вспыхнуло ни искорки. Только раздражение.
— Что это за маскарад? — его голос был ровным и холодным. — Опять ты купила какую-то ерунду.
Дашино сердце сжалось.
— Это не ерунда, — тихо сказала она, пытаясь улыбнуться. — Это наша годовщина. Помнишь? Семь лет.
— Семь лет чего? — он фыркнул, подходя к раковине, чтобы помыть руки. — Ты думаешь, это повод транжирить деньги? Зарплату получила и сразу спустила?
Он вытер руки и, наконец, повернулся к ней, и его взгляд был похож на удар. Даша почувствовала, как по щекам у нее разливается жар.
— Это не транжирство, Леш. Я просто хотела…
— Хотела что? — он перебил ее, переходя на повышенный тон. — Сделать вид, что у нас все хорошо? Что мы празднуем какую-то сказку?
Он сделал паузу, подошел ближе, и его глаза с ненавистью оглядели ее, стол, всю эту выстраданную ею красоту.
— Ты зарабатываешь копейки, вот на них и живи. Нечего делать вид, что мы живем как люди.
Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и острые, как нож. Они перерезали что-то последнее, что еще держалось внутри нее.
Алексей развернулся и вышел из кухни. Его шаги затихли в коридоре, потом хлопнула дверь спальни.
Даша осталась стоять одна посреди своего праздника. Пахло жареной уткой и дорогим вином. Пахло счастьем, которое не состоялось. Она медленно опустилась на стул. Слезы текли по ее лицу сами собой, горячие и соленые, оставляя на праздничной скатерти темные пятна. Она смотрела на два прибора, на два бокала, на свечу, которая теперь освещала лишь ее одно одиночество.
Он даже не сел. Не попробовал. Не сказал «спасибо». Ее копейки, ее жалкие попытки создать уют, ее любовь — все это было выброшено ему под ноги.
Она сидела так, не знаю сколько, пока свеча не догорела и не погасла, выпустив в воздух тонкую струйку дыма. А потом поднялась, механически подошла к столу и стала собирать все в мусорный пакет. Утку, салат, картошку. Дорогое вино она поставила в шкаф. Оно было ей теперь противно.
В квартире стояла гробовая тишина. А в этой тишине рождалось что-то новое. Что-то твердое и холодное. Та обидная фраза прозвучала не как оскорбление, а как приговор. И как любой приговор, он требовал исполнения.
Но кто его исполнит, Даша еще не знала. Она только понимала, что та женщина в синем платье, которая верила в сказку, только что умерла. Осталась лишь пустота, из которой предстояло родиться кому-то другому.
Тишина в спальне была оглушительной. Алексей лежал спиной к ней, и ровное тяжелое дыхание говорило о том, что он спит крепким сном человека с чистой совестью. А Даша смотрела в потолок широко открытыми глазами, в которых застыли отражения разбитых надежд.
Слова мужа звенели в ушах, навязчиво и безжалостно, как заевшая пластинка. «Зарабатываешь копейки... живи на них... нечего делать вид...» Каждая фраза была иглой, вонзающейся в самое сердце. Она повернулась на бок, прижав колени к груди, в позе эмбриона, пытаясь найти хоть каплю тепла в опустевшем мире.
И тогда память, словно желая добить ее, принялась вытаскивать из закромов старые, отмытые до блеска счастливые воспоминания.
Вот они, студенты, сидят на подоконне в общаге, делятся одной шоколадкой. У него дырявые джинсы, у нее — потертый свитер. У них нет денег даже на пиццу, но они смеются до слез над какой-то своей шуткой. Он обнимает ее и шепчет: «Ничего, Даш, мы все завоюем. Вместе. Главное — что мы есть друг у друга».
Вот они снимают свою первую комнатушку, крошечную, с протекающим краном. Они красят стены, и он весь в желтой краске, а она смеется, вытирая ему пятно со лба. Они спят на матрасе на полу, и им так тепло и хорошо, будто они выиграли джекпот.
Вот он, уже работая, приходит усталый, но с сияющими глазами. «Повысили, Дашутка! Все у нас будет. Я тебе самый большой дом построю». И она верила. Верила не в дом, а в него, в его горящие глаза, в их общее будущее.
А потом все начало медленно, почти незаметно меняться. Его доходы росли, как на дрожжах. Появился дорогой костюм, потом часы, потом машина. А вместе с ними — новая, странная усталость в его глазах, когда она рассказывала о своих ребятишках в детском саду. Ее работа, которую он раньше называл «благородной», вдруг стала «непрестижной».
— Ну что это за карьера — сопливые носы вытирать? — как-то бросил он за ужином, и в его голосе прозвучало нечто, от чего у Даши похолодело внутри.
А потом пришла она. Галина Ивановна. С двумя огромными чемоданами и словами: «Ремонт у меня, сынок, срочный, потоп. На недельку, не больше». Эта неделя растянулась на год. Ремонт так и не начался. Чемоданы распаковались, и их содержимое — ворчание, критические взгляды и твердая уверенность в своем праве распоряжаться чужим домом — прочно въелось в стены их квартиры.
Даша сжала веки, пытаясь остановить поток воспоминаний. Но он был сильнее. Вот лицо Галиной Ивановны, когда она впервые увидела, как Даша гладит рубашку Алексея. «Оставь, я сама. Ты же ее утюгом прожжешь, ты с такими доходами не привыкла к хорошим вещам». И она отобрала у нее утюг, как у нерадивой служанки.
А вот и Вика, младшая сестра Алексея, которая тут же поняла, где можно бесплатно и комфортно жить. Она смотрела на Дашу сверху вниз, как на странное, не совсем чистое существо.
Все это Даша терпела. Молчала. Смирялась. Ради чего? Ради тех редких моментов, когда Алексей, бывало, улыбнется ей по-старому, или обнимет, или назовет «Дашуткой». Эти моменты стали ее наркотиком, ради одной дозы которого она готова была вынести все унижения.
Но сегодня не было никакой дозы. Сегодня он отнял у нее даже это. Он отнял надежду.
Она медленно поднялась с кровати, стараясь не скрипнуть пружинами. Подошла к окну. За стеклом спал чужой город, в окнах которого горели чужие огни. Где-то там люди, наверное, были счастливы. Любили и были любимы.
Она положила ладонь на холодное стекло. В отражении на нее смотрела бледная, изможденная женщина с пустыми глазами. Та самая веселая девчонка с подоконна в общаге умерла. Та, что красила стены в их первой комнате, тоже. Осталась только тень, которую унижали за ее «копейки».
И в этой тишине ночи, под аккомпанемент храпа мужа, в ней что-то перещелкнуло. Острая, режущая боль уступила место странному, ледяному спокойствию. Пустота внутри начала заполняться чем-то твердым и тяжелым, как булыжник.
Она больше не чувствовала обиды. Она чувствовала нечто иное. Нечто, что заставило ее выпрямить спину и убрать руку от стекла.
Она тихо вернулась в кровать, повернулась на другой бок, спиной к его спине. И закрыла глаза. Теперь она знала. Знать — это было единственное, что у нее оставалось. Знать, что все кончено. И что утро будет другим.
Утро пришло неумолимо, принеся с собой не свет надежды, а серую, унылую реальность. Даша не спала почти всю ночь, и теперь ее глаза были подернуты дымкой усталости, а движения замедлены. Она молча налила себе кофе и стояла у окна, глядя на мокрый от дождя асфальт.
Из спальны вышел Алексей. Он бодро прошел в ванную, не глядя в ее сторону. Через несколько минут раздался звук воды. Даша не повернулась. Она чувствовала себя невидимой, прозрачной, как это оконное стекло.
Вскоре на кухне появилась и Галина Ивановна. Она была уже одета в свой привычный домашний халат, и ее лицо выражало готовность к новому дню критических замечаний.
— О, кофе, — произнесла она, подходя к чайнику. — А где завтрак? Я с утра не могу без нормальной еды.
Даша медленно обернулась. Она посмотрела на свекровь, но не увидела ее. Она видела лишь часть того мира, который решил ее сломать.
— Я еще не готовила, — тихо, но четко сказала Даша.
Галина Ивановна подняла брови в удивлении.
— Как не готовила? А что есть? Муж на работу собирается, ему силы нужны. Не то что некоторым.
В этот момент из своей комнаты выпорхнула Вика. Она была в дорогом шелковом халате и с телефоном в руках.
— Мам, а можно мне на завтрак не эту противную овсянку? Хочу круассанчиков и капучино. Лекс, купи, а? — она слащаво посмотрела на брата, который как раз вышел из ванной.
Алексей потянулся за пиджаком.
— Хорошо, куплю. После работы заеду.
— Спасибо, ты лучший! — Вика щебетала, усаживаясь за стол. — А то тут одни макароны да каши. Уже тошнит.
Ее взгляд скользнул по Даше, стоявшей у окна с чашкой, будто оценивая неодушевленный предмет.
Галина Ивановна тем временем открыла холодильник и с громким вздохом развернулась к Даше.
— Яичницу сделай хоть. И чтоб без этой твоей приправы, что в прошлый раз сыпала. Просто посоли нормально. Неужели так сложно запомнить?
Даша не двигалась с места. Она сделала медленный глоток кофе. Горькая жидкость обожгла горло, но это ощущение было почти приятным. Оно было реальным.
— Холодильник полный, Галина Ивановна, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — Яйца на второй полке. Сковорода в шкафу. Соль на столе.
В кухне наступила тишина. Даша не отворачивалась от окна, но кожей чувствовала, как два удивленных взгляла впились ей в спину. Даже Алексей на секунду замер, поправляя галстук.
— Что это значит? — голос свекрови зазвенел, как натянутая струна. — Я должна теперь сама себе завтрак готовить?
— Это значит, что я не ваша прислуга, — так же спокойно ответила Даша, наконец поворачиваясь к ним. Ее лицо было маской невозмутимости. — И если вы хотите яичницу, вы можете ее себе пожарить.
Вика фыркнула.
— Ой, смотрите, заговорила! Копейки заработала и сразу загордилась.
Сердце Даши на мгновение сжалось от старой боли при этих словах, но тут же лед внутри снова сомкнулся. Она посмотрела прямо на Вику.
— Мои копейки — это мои деньги. На которые я не обязана кормить взрослых, здоровых людей.
Алексей нахмурился. Ему явно не нравился этот тон.
— Даша, хватит устраивать сцены, — сказал он раздраженно. — Мама, не кипятись. Вика, успокойся. — Он подошел к столу и бросил на него несколько купюр. — На продукты. Экономь.
Он произнес это так, будто выдавал милостыню.
Даша посмотрела на деньги, лежащие на столе. Потом подняла глаза на мужа. В ее взгляде не было ни злобы, ни обиды. Только холодная, кристальная ясность.
Она молча поставила чашку в раковину, развернулась и вышла из кухни, оставив их втроем в ошеломленном молчании.
Она прошла в свою комнату, притворила дверь и прислонилась к ней спиной. Руки у нее слегка дрожали, но внутри было странное, непривычное чувство. Не радость, не торжество. Скорее, ощущение первого, робкого шага на пути к собственной свободе.
Они не поняли. Они подумали, что это сцена, каприз. Они не увидели, что только что стали свидетелями тихой революции. Революции одной женщины, которой надоело быть тенью в собственном доме.
За дверью послышалось возмущенное ворчание Галиной Ивановны и всхлипы Вики. Даша закрыла глаза. Теперь ей нужно было терпение. И план.
Прошло несколько дней после утреннего конфликта. Даша внешне вернулась к привычной роли тени, но внутри нее все было иначе. Это спокойствие было обманчивым, как затишье перед большой бурей. Она механически выполняла домашние дела, но ее мысли были далеко.
Сегодня она собирала вещи для стирки. В корзине лежала темная рубашка Алексея, та самая, дорогая, которую он надевал в день их несчастной годовщины. Даша взяла ее и стала проверять карманы, как делала это всегда. В нагрудном кармане ничего не было. В боковом — тоже. Она уже хотела бросить ее в машинку, когда пальцы нащупали в глубине маленький жесткий клочок бумаги.
Она вытащила его. Это был чек. Не из супермаркета, а из ювелирного магазина «Алмаз». Сумма заставила ее сердце на мгновение остановиться. Она была равна ее зарплате за два месяца. А в графе «товар» стояло: «Серьги золотые, с бриллиантами».
Даша замерла, сжимая в пальцах хрустящую бумажку. В голове пронеслась наивная, безумная мысль: может, он все же купил ей подарок? Может, в тот вечер он просто хотел сделать сюрприз позже, а она все испортила своей обидой? Слезы надежды, горькие и обманчивые, подступили к глазам.
Но тут же ее осенило. Дата на чеке. Тот самый день, их годовщина. Он купил эти серьги и подарил ей, Даше? Нет. Ей он подарил лишь унижение и пустой стол.
Тогда кому?
Она стояла посреди ванной, и по телу бежали мурашки. Ей нужно было знать правду. Любая, даже самая ужасная.
Она вспомнила про его старый ноутбук. Алексей купил себе новый, мощный, а этот, потрепанный, еще со студенческих времен, пылился на антресолях. Иногда Вика брала его посмотреть фильмы.
Даша на цыпочках прошла в комнату к Вике. Ноутбук лежал на столе. Она взяла его и быстро вернулась к себе, притворив дверь.
Она включила его. Экран засветился, потребовав пароль. Даша попробовала дату рождения Алексея — не подошло. Свою дату — тоже. Она задумалась, и в памяти всплыло лицо его племянника, сына Вики, того самого, чьи фото Галина Ивановна постоянно показывала. Мальчика, которого в семье боготворили.
Она набрала дату его рождения. Экран разблокировался.
Сердце заколотилось где-то в горле. Она открыла программу для обмена сообщениями. Алексей был авторизован в ней, и пароль сохранился.
Она искала недолго. Его переписка с коллегой Ольгой висела самой первой. Даша открыла ее.
И мир рухнул окончательно.
Там были их нежные, пошлые послания. Обсуждения встреч в обеденный перерыв и после работы. Фотографии Ольги, уже в тех самых серьгах. Она была яркой, ухоженной, с дерзкой улыбкой. И под последним фото было сообщение от Алексея, отправленное вечером в день их годовщины.
«Спасибо, мой любимый! Твоя жена ни за что не оценила бы такую красоту. Она привыкла к дешевке».
Даша сидела и смотрела на экран. Она не плакала. Не кричала. Она просто сидела, и кажется, даже не дышала. Все вдруг сложилось в единую, уродливую картину. Его холодность, его пренебрежение, его злые шутки над ее работой. Все это время у него была другая жизнь. Яркая, дорогая, для которой он и покупал бриллианты. А она и ее «копейки» были просто обузой. Глупой, надоевшей женой, которая не оценила бы красоту.
Она медленно подняла руку и провела пальцами по экрану, по улыбающемуся лицу Ольги, по словам мужа. Потом так же медленно она сделала скриншоты. Отправила их себе на телефон. Стерла историю действий на ноутбуте. Выключила его и отнесла обратно.
Ее движения были точными и выверенными, как у автомата. Вернувшись в свою комнату, она села на кровать и уставилась в стену.
Теперь она все понимала. Она была не просто унижена. Она была предана. И это знание больше не причиняло боли. Оно давало силу. Ту самую стальную, холодную силу, которая была нужна, чтобы сжечь за собой все мосты.
Она посмотрела на чек, который все еще зажала в руке. Теперь это была не улика измены. Это было ее оружие. Первое оружие в войне, которую она не начинала, но которую теперь была намерена закончить. И закончить победой.
Она сидела в маленьком кафе через дорогу от детского сада, где работала. Перед ней стоял остывший капучино, но Даша не прикасалась к нему. В руках она сжимала телефон, где были сохранены скриншоты, которые теперь жгли ей карман.
Дверь в кафе открылась, и внутрь ворвался поток свежего воздуха вместе с ее подругой Катей. Катя была полной противоположностью Даше — высокая, уверенная в себе, с короткой стрижкой и цепким взглядом. Она работала юристом в небольшой фирме и всегда говорила, что терпеть не может несправедливость.
— Даш, привет! Прости, что опоздала, суд затянулся, — Катя сбросила пальто на соседний стул и пристально взглянула на подругу. — Что случилось? Ты выглядишь ужасно. Опять эти твои родственнички довели?
Даша молча провела пальцем по экрану телефона и протянула его Кате. Та взяла аппарат и начала читать. Ее лицо постепенно менялось. Сначала удивление, потом гримаса отвращения, и наконец — холодная, сосредоточенная ярость. Она прочитала все до последнего сообщения, потом медленно опустила телефон на стол.
— Тварь, — тихо, но очень четко произнесла Катя. — Никаких других слов у меня для него нет. Обыкновенная тварь.
Даша кивнула, сжимая в кулаке бумажную салфетку.
— Он купил ей серьги. На наши общие деньги. В день нашей годовщины.
— Дашутка, милая, — Катя наклонилась вперед и положила свою руку на ее холодные пальцы. — Слушай меня внимательно. Хватит. Хватит это терпеть. Ты не виновата ни в чем. Понимаешь? Ни в чем.
— Но как? — голос Даши дрогнул. — У меня же нет ничего. Только работа. Квартира его, машина его…
— Стоп! — Катя резко подняла руку. — Так нельзя думать. Сейчас я буду говорить, а ты будешь слушать. И запоминать.
Она сделала глоток из своего стакана и посмотрела на Дашу прямым, твердым взглядом.
— Первое. Квартира. Она куплена в браке? Да? Значит, это ваше общее имущество. Неважно, что он зарабатывал больше. Пока вы были мужем и женой, все, что приобреталось, делится пополам. По закону. Ты имеешь полное право на половину этой квартиры. И на половину всех денег, что лежат на ваших счетах.
Даша смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Половина квартиры? Она не могла в это поверить.
— Но… он же скажет, что это он все заработал…
— А закон скажет, что ты вела домашнее хозяйство, создавала ему тыл, и твой вклад, пусть и не выраженный в деньгах, тоже имеет ценность. Второе, — Катя отхлебнула еще глоток. — Эти самые «копейки», что ты зарабатываешь. Это твои деньги. И ты не обязана была вкладывать их в общий бюджет, пока он тратил свои на какую-то… — она брезгливо поморщилась, — на Ольгу.
— А как доказать, что он тратил на нее?
— А вот эти, — Катя потянулась к телефону, — твои золотые скриншоты. Распечатаем. Чек из ювелирного тоже сохрани? Молодец. Это прямое доказательство растраты общих средств в ущерб семье. Суд это учтет при разделе. И еще, мы можем потребовать с него компенсацию за причинение тебе морального вреда. За все эти унижения, за оскорбления.
Слова Кати обрушивались на Дашу, как ударная волна. Она всю жизнь думала, что бесправна. А оказывается, у нее есть оружие. Не кухонные ссоры, не слезы, а настоящие, железные статьи закона.
— Я… я боюсь, — честно призналась она.
— Боишься — делай то, что боишься, — парировала Катя. — Ты думаешь, он не боится? Он будет трястись от страха, когда получит повестку в суд. Он же думает, что ты безропотная овечка. А ты ему такую оплеуху подготовила! Юридическую и беспощадную.
Катя достала из сумки блокнот и ручку.
— Вот что мы сделаем. Ты идешь домой и ведешь себя как обычно. Тихая, послушная. А тем временем начинаешь собирать доказательства. Пиши все. Кто, когда, что сказал тебе обидного. Фиксируй все траты. Скриншоты у тебя уже есть. Можно незаметно записывать их разговоры на диктофон, это законно. А я тем временем подготовлю документы. И когда мы соберем все, что нужно, мы нанесем удар.
Даша слушала, и понемногу лед внутри начинал таять, сменяясь странным, новым чувством — уверенностью. Это была не надежда, нет. Это была твердая почва под ногами. Закон был на ее стороне.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я сделаю все, как ты скажешь.
— Вот и умница, — Катя улыбнулась ободряюще. — Запомни, твоя война только начинается. И у тебя теперь есть самый главный союзник. Закон. А он, поверь, пострашнее любой свекрови будет.
Они расплатились и вышли на улицу. Холодный ветер ударил Даше в лицо, но она его почти не почувствовала. В кармане ее пальто лежал телефон с фотографиями измены, а в голове — четкий, ясный план действий.
Она больше не была жертвой. Она была стратегом, готовящимся к решающему сражению. И впервые за долгие годы она чувствовала, что победа возможна.
Тихая война началась на следующий же день. Проснувшись, Даша почувствовала не привычную гнетущую тяжесть, а странное, сосредоточенное спокойствие. Теперь у нее был план, и каждое ее действие обретало смысл.
Она по-прежнему готовила завтраки, но делала это молча, не реагируя на колкости. Ее лицо было каменной маской. Когда Галина Ивановна, разглядывая омлет, язвительно заметила, она даже бровью не повела.
— Что-то сегодня безвкусно. И соль не доклала, — проворчала свекровь.
— Холодильник полный, — абсолютно ровно ответила Даша, поворачиваясь к раковине. — Можете добавить соли сами.
Она почувствовала на себе ее удивленный взгляд, но не обернулась. В кармане ее домашних брюк лежал включенный телефон, и маленький красный огонек означал, что диктофон записывает каждый звук.
Ее собственная зарплата, которую она всегда честно клала в общий бюджет, теперь оставалась при ней. Она получила ее наличными и аккуратно спрятала в потайное отделение своей старой сумки. Впервые за долгие годы эти деньги были только ее. Она не испытывала радости, лишь холодное удовлетворение солдата, который запасает патроны перед битвой.
Однажды вечером Вика, проходя мимо, вдруг остановилась и пристально посмотрела на нее.
— Что-то ты на себя не похожа, Дашка, — протянула она, смерив ее оценивающим взглядом с ног до головы. — Прямо цветешь. Неужели любовника нашла?
Сердце Даши не дрогнуло. Она медленно подняла глаза от книги, которую читала, и встретилась с Викиным взглядом.
— А зачем он мне? — спокойно спросила она. — У меня и так полно забот.
Вика фыркнула, но в ее глазах мелькнуло недоумение. Она ожидала всплеска обиды, оправданий, а получила ледяную стену равнодушия. Пожив плечом, она удалилась.
Алексей, погруженный в свои мысли и работу, ничего не замечал. Он привык видеть Дашу тихой и услужливой, и ее новая отстраненность казалась ему просто очередной молчаливой обидой, которая сама собой рассосется. Он по-прежнему бросал деньги на стол со словом «Экономь», и она так же молча их убирала, но теперь они отправлялись не в кошелек, а в ее тайник.
Она стала чаще оставаться одна в комнате, закрывая дверь. Сидя за столом, она вела цифровой дневник на своем телефене. Туда она скрупулезно заносила все: дату, время, дословно воспроизведенные оскорбления свекрови, просьбы Вики купить ей ту или иную вещь, пренебрежительные фразы мужа. Это был не просто список обид, а юридический документ, и она чувствовала его вес.
Как-то раз Галина Ивановна, недовольная тем, что пол в прихожей был вымыт неидеально, устроила настоящий разнос.
— И это ты называешь чистотой! — кричала она, тыча пальцем в едва заметный след от обуви. — На мою пенсию ты бы так не жировала! Дармоедка!
Даша стояла, слушая этот поток оскорблений, и ее рука в кармане сжимала телефон. Внутри все замирало, но не от страха, а от сосредоточенности. «Говорите, говорите, — думала она, — все пригодится».
Когда свекровь, выдохшись, ушла на кухню, Даша молча взяла тряпку и снова протерла пол. Но на этот раз ее движения были не покорными, а точными и выверенными. Каждое из них приближало ее к цели.
По ночам она иногда перечитывала свои записи и скриншоты. Они не причиняли ей больше боли. Они были похожи на карту минного поля, по которому она научилась ходить, не подрываясь. Она знала каждую кочку, каждую засаду.
Ее отражение в зеркале постепенно менялось. Глаза, еще недавно наполненные слезами, теперь смотрели твердо и холодно. В них появилась та самая стальная воля, о которой говорила Катя.
Она больше не ждала чуда. Она его готовила. Тихо, методично, как сапер, обезвреживающий смертоносный механизм, который когда-то назывался ее семьей. И с каждым днем она все лучше понимала, какой именно взрыв должен был прогреметь в конце.
Гостиная сияла праздничным светом. На столе, начищенном до зеркального блеска, стояло самое дорогое вино из запасов Алексея, закуски из гастронома и огромный торт с затейливым кремом. Галина Ивановна, разодетая в новом бархатном платье, восседала во главе стола, принимая поздравления. Возле нее теснились родственники — приехала даже тетя из Питера, важная и разговорчивая.
Даша находилась на кухне, доливая в салатник последнюю банку майонеза. Из гостиной доносился смех и звон бокалов. Она слышала голос Алексея, громкий и довольный.
— Ну, мам, как тебе мой подарок? — он с гордостью указывал на огромный новейший телевизор, занимавший полстены. — Самая последняя модель, с изогнутым экраном. Будешь теперь как в кинотеатре сериалы смотреть.
— Ой, сынок, спасибо! — Галина Ивановна сияла, окидывая взглядом дорогую технику. — Вот это подарок так подарок! Не то что некоторые, — она бросила многозначительный взгляд в сторону кухни, — на копейки шикуют.
Даша не отреагировала. Она поставила салат на стол и, взяв со стола свой полный бокал с соком, вернулась на свое место где-то с краю. Она была одета в простое темное платье, и на ее лице не было и тени волнения. Только спокойная, ледяная решимость.
Атмосфера была наполнена лицемерным семейным счастьем. Все улыбались, говорили громкие тосты, хвалили Алексея за щедрость и успешность. Он ловил эти взгляды, пьянея от собственной значимости. Его сестра Вика, сидевшая рядом, что-то оживленно шептала ему на ухо, и он самодовольно улыбался.
Даша наблюдала за этой картиной, словно со стороны. Она видела их настоящие лица — жадные, самовлюбленные, жестокие. И каждый смех, каждое произнесенное ими слово лишь укрепляли ее в правильности выбранного пути.
Когда тосты немного стихли и все принялись за торт, Даша медленно поднялась со своего стула. Ее движение было настолько плавным и уверенным, что сначала никто не обратил на него внимания.
Она подошла к столу и легонько стукнула ножом о край своего бокала. Звонкий звук заставил всех замолчать. Шестнадцать пар удивленных глаз уставились на нее.
— Галина Ивановна, — голос Даши прозвучал на удивление ровно и громко, без единой дрожи. — Я тоже хочу сказать вам тост.
На лице свекрови застыла гримаса вежливого недоумения, смешанного с раздражением.
— Ну, говори, Дашенька, раз такой случай, — снисходительно позволила она, ожидая какую-нибудь банальную и подобострастную фразу.
Алексей нахмурился, чувствуя неладное.
— Даша, сядь, не позорься, — тихо, но твердо произнес он.
Она проигнорировала его, как будто не услышала. Она держала в руках невидимый щит из собственного достоинства, и его слова отскакивали от него, не причиняя вреда.
— Я хочу пожелать вам, Галина Ивановна, крепкого здоровья, — начала Даша, и ее слова повисли в настороженной тишине. — И чтобы этого здоровья хватило на долгую и счастливую жизнь. Жизнь, которую вы будете обеспечивать себе самостоятельно.
Брови Галиной Ивановны поползли вверх. В гостиной стало так тихо, что был слышен гул холодильника из кухни.
— Потому что, — продолжала Даша, ее голос зазвенел сталью, — с завтрашнего дня вы живете втроем. На вашу пенсию, Галина Ивановна, на зарплату Вики и на доходы моего бывшего мужа.
Она повернула голову и посмотрела прямо на Алексея. Его лицо побелело, губы плотно сжались.
— Я подаю на развод, Алексей. И готовь документы на раздел нашей совместно нажитой квартиры. Я знаю о своих правах. И знаю, на какие деньги ты покупал золотые серьги с брилянтами своей любовнице Ольге.
Она сделала маленькую паузу, давая этим словам проникнуть в сознание каждого присутствующего.
— У меня есть все доказательства. И переписка, и чеки, и записи наших с вами душевных бесед. Так что, — она снова перевела взгляд на окаменевшую свекрову, — наслаждайтесь своим праздником. Это ваш последний ужин в моем доме.
Она поставила нетронутый бокал на стол. Звон хрусталя прозвучал оглушительно громко в полной тишине.
И прежде чем кто-либо успел издать звук, Даша развернулась и спокойной, уверенной походкой направилась к выходу из гостиной, оставив за спиной раздавленное, немеющее от шока семейство.
Суд был коротким и не оставляющим пространства для споров. Адвокат Алексея, напыщенный мужчина в дорогом костюме, пытался давить на жалость, говорить о вкладе его клиента, о том, что Даша «не ценила» его стараний. Но когда Катя, выступавшая представителем Даши, начала предъявлять доказательства, воздух в зале словно сгустился.
Она по очереди, как по нотам, выкладывала распечатанные скриншоты переписки с Ольгой, копии чеков на подарки, сделанные в ущерб семье. В полной тишине зала суда прозвучали отрывки аудиозаписей с ворчанием и оскорблениями Галины Ивановны, требовательными капризами Вики. Даша сидела совершенно спокойно, глядя перед собой. Она не смотрела на Алексея, который старался не встречаться с ней глазами. Она видела, как его адвокат понемногу сдувался, а судья, женщина строгих лет, все суровее сжимала губы, слушая запись с его словами о «копейках».
Решение было вынесено в ее пользу. Квартира признана совместно нажитым имуществом и подлежала реализации с разделом вырученной суммы пополам. Все их общие накопления, большую часть которых составляли, конечно, доходы Алексея, также делились поровну. Суд учел доказательства растрат средств на любовницу и моральный вред, обязав Алексея выплатить Даше дополнительную компенсацию.
Когда они вышли из здания суда, Алексей, бледный, с перекошенным лицом, попытался ее остановить.
— Даша, подожди! Это же просто какие-то формальности! Мы же можем договориться по-человечески? — в его голосе слышалась непривычная, липкая нотка заискивания.
Она остановилась и медленно повернулась к нему. Впервые за многие месяцы она посмотрела на него прямо. И не увидела в нем ничего — ни любви, ни ненависти, ни обиды. Только пустоту.
— Все уже договорено, Алексей, — тихо сказала она. — Судом.
Развернувшись, она пошла по ступеням вниз, к ждавшей ее Кате. Он не пытался ее догнать.
Прошло еще несколько месяцев бумажной волокиты, пока квартира не была продана, а деньги не поступили на ее счет. И вот сейчас, в этот хмурый осенний день, она вышла из отделения банка, держа в руке не просто чек, а документ, подтверждающий перевод на ее личный счет очень крупной суммы. Половины от всей их прежней жизни.
Дождь только что закончился, и асфальт блестел черной гладью. Она не спеша дошла до своего нового, снятого ею жилья. Небольшая, но светлая квартира в спокойном районе. Ее квартира.
Она закрыла за собой дверь, повесила пальто и подошла к большому окну в гостиной. За ним открывался вид на парк, на огни вечернего города. Она поставила на подоконник чашку с горячим чаем и села в кресло, поджав под себя ноги.
Тишина. Не оглушающая, гнетущая тишина прошлого года, а спокойная, наполненная, живая тишина. Ей не нужно было прислушиваться к шагам за дверью, к ворчанию на кухне, к звонкому голосу Вики. Она могла просто сидеть и дышать.
Она купила себе не просто новые стены. Она купила себе покой. Она купила себе утро, которое начиналось с ее собственного кофе, а не с требований родственников мужа. Она купила вечер, который заканчивался ее собственной книгой, а не чужими упреками.
Она не чувствовала ликования. Не чувствовала торжества мести. Глубокая, всепроникающая усталость от долгой войны постепенно сменялась в ее душе тихим, медленно распускающимся чувством — чувством свободы.
Он думал, что она живет на копейки. И он был прав. Все те месяцы она жила на них, копила их, прятала их, чтобы однажды обменять на самое дорогое, что у нее было, и что у нее едва не отняли — на собственную жизнь. И теперь эта жизнь, наконец, принадлежала только ей.
Она сделала глоток горячего чая, и легкая улылка тронула уголки ее губ. Это была не улыбка счастья. Это была улыбка человека, который прошел через ад и вышел с другой стороны. И впереди, она это знала, была вся ее жизнь.