Глава 1. Тихая Гавань
Деревня Тихое Плёсо приютилась у изгиба широкой, ленивой реки. Дома, большие и малые, с покосившимися заборами и пышными палисадниками, будто дремали под бескрайним небом. Жизнь здесь текла медленно, как вода в той самой реке, подчиняясь вековому ритму: посевная, сенокос, жатва, долгая зима. И так из года в год.
В центре этой вселенной стоял дом Катерины и Ивана Беловых. Прочный, пятистенок, сложенный еще дедом Ивана, он казался таким же незыблемым, как и сам их брак. Иван, мужчина под сорок, с руками-молотками и спокойным, немногосуровым взглядом, был главным механиком в местном колхозе, добытчиком и опорой. Катерина, на восемь лет его моложе, с мягкими, как у ранней осени, чертами лица и густыми, цвета спелой ржи, волосами, вела хозяйство и работала в деревенской библиотеке — островке тишины и забытых миров.
Их любовь была не страстным вихрем, а глубокой, широкой рекой. Они редко говорили о чувствах, но в каждом жесте, в том, как Иван поправлял на Кате платок, а она без слов наливала ему чай именно в ту кружку, которую он любил, — во всем этом была многовековая, укоренившаяся нежность. Они похоронили вместе маленького сына, пережили лихолетье девяностых, и эта общая боль и радости сплели их души в единый, прочный канат.
Их дочь, Аленка, шестнадцатилетняя, с огнем в глазах и жаждой вырваться из «этого болота», была их главной гордостью и заботой. Мир Тихого Плёса был для нее тесен, и она жила мечтами о городе, о шуме, о другой жизни.
Казалось, ничто не может нарушить этот установившийся порядок. Но иногда самый страшный шторм приходит из самой тихой гавани.
Глава 2. Чужая Кровь
В деревню приехал новый человек. Сергей Волков, художник из Москвы, бежавший от столичной суеты, кредитов и надоевшей ему богемной жизни в поисках «подлинной России». Он снял старый, заброшенный дом на отшибе, у самого леса.
Он был другим. Говорил иначе, двигался иначе, носил непривычные для деревни одежды. Его появление всколыхнуло тихие воды. Мужики в гаражах и на полях ворчали, что «городской шлындря приехал природу рисовать», бабушки на лавочках судачили, не женат ли, а девки и молодые женщины украдкой провожали его взглядами, полными любопытства.
Сергей был красив не классической, а какой-то надломленной, уставшей красотой. В его глазах стояла тоска, которая манила и обещала тайну.
Катя впервые столкнулась с ним в библиотеке. Он пришел записаться, и его пальцы, берущие книгу Достоевского, были длинными и утонченными, не похожими на рабочие, мозолистые руки Ивана. Он посмотрел на нее не сквозь нее, как все односельчане, а прямо в душу, и спросил тихо: «А вы сами что любите читать?»
Этот простой вопрос застал ее врасплох. Иван никогда не спрашивал ее о книгах. Их мир состоял из дел, а не из слов. А тут кто-то увидел в ней не Катю-хозяйку, не Катю-библиотекаря, а просто женщину с ее внутренним миром.
Она ответила что-то смущенное, о Толстом. Он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин. «Толстой — это громко. А душа-то, она часто шепчет, а не гремит».
От этого шепота у Кати внутри все перевернулось.
Глава 3. Первый Грех
Он стал заходить в библиотеку часто. Сначала под предлогом взять книгу, потом — просто поговорить. Он рассказывал ей о Москве, о выставках, о музыке, которую она никогда не слышала. Он слушал ее, кивал, и в его взгляде было восхищение. Он рисовал ее, быстрыми, точными штрихами, и на бумаге она видела другую себя — не заботливую, уставшую женщину, а существо с печальными и прекрасными глазами, полными невысказанных желаний.
Катя сопротивлялась этому наваждению. Она чувствовала себя предательницей, когда тайком ждала его прихода, когда прятала от Ивана рисунки. Иван видел ее рассеянность, но списывал на усталость или «женские дела». Его мир был прост и прямолинеен: дом, работа, семья. Тень сомнения не могла закрасться в его железную уверенность.
Измена случилась не сразу. Сначала были слова. Взгляды. Случайное прикосновение к руке, от которого по телу побежал огонь. А потом, в один душный, грозовой день, когда Иван уехал на сенокос в дальнее поле и должен был ночевать там, она оказалась в его доме у леса.
Все было не как в кино. Не было страсти, затмевающей разум. Была тихая, отчаянная жажда. И пока за окном гремел гром и лил дождь, смывая прах с дорог, Катя позволяла смыть всю свою прежнюю жизнь. Она плакала, а он стирал ее слезы своими длинными пальцами, и шептал, что она самая прекрасная женщина, которую он встречал.
Она возвращалась домой под утро, промокшая, с разрывающимся от стыда и счастья сердцем. Она думала, что никто не видел.
Она ошибалась.
Глава 4. Змеиное Гнездо
В Тихом Плёсе ничего не оставалось тайным. Соседка, тетя Глаша, зоркая, как ястреб, видела, как Катя шла к дому художника и как возвращалась. Сплетня, тихая и ядовитая, поползла по деревне, как змея под пологом травы.
До Ивана она добралась в виде туманных намеков в гараже. «Иван, смотри, а то ветром твою Катюху сдувает... Художник тот, говорят, хорошо рисует с натуры...» Сначала Иван отмахивался. Не верил. Не мог поверить. Его Катя? Его ненаглядная? Это немыслимо.
Но семена сомнения были посеяны. Он стал внимательнее смотреть на жену. Уловил новую рассеянность в ее глазах, уловил, как она вздрагивает, когда он неожиданно входит в комнату. Увидел, как она тайком смотрит на один из рисунков, спрятанный в книге.
Он не сказал ни слова. Мужская, глубокая гордость не позволяла ему устраивать сцены. Но внутри него что-то надломилось. Стальная опора его жизни дала трещину.
Тем временем, Аленка, всегда чувствовавшая напряжение в доме, нашла себе отдушину. Ей стал внимать единственный человек, который видел в ней не ребенка, — Сергей Волков. Он показывал ей репродукции картин, говорил о свободе, о том, что жизнь не должна ограничиваться деревней и замужеством за местным парнем. Он стал для нее пророком иного мира. И в ее юной, пылкой душе восхищение художником незаметно переросло в первую, мучительную, влюбленность.
Глава 5. Пир во время Чумы
Лето достигло своего пика. В деревне был праздник — День села. На главной площади, у старого клуба, накрыли столы, играла расстроенная гармошка, пахло жаренным на мангале мясом и пылью.
Катя, разодетая в свое лучшее платье, пыталась играть роль счастливой жены. Но ее взгляд постоянно искал Сергея. Иван, мрачный и налитый, как туча, пил водку стаканами, не закусывая. Он видел эти взгляды. Видел, как его дочь смотрит на этого щеголя с обожанием.
Атмосфера накалялась. Пьяные мужики начали поглядывать на Сергея с откровенной враждой. Он был чужим, а чужаков здесь не жаловали. А тут еще и бабьи сплетни...
Все прорвалось, когда Аленка, разгоряченная танцами и парой глотков вина, подошла к Сергею и, смеясь, потянула его танцевать. Катя побледнела. Иван встал. Его огромная фигура заслонила солнце.
— Дочь, иди сюда, — прозвучало тихо, но с такой силой, что гармошка смолкла.
— Пап, что ты?
— Я сказал, иди к матери.
Аленка, смущенная и злая, отступила. Иван подошел к Сергею вплотную. Пьяные, полные ненависти глаза уставились на спокойное, чуть надменное лицо художника.
— А ты, москаль, от нашей дочери подальше держись. И от моей жены тоже. Понял?
— Иван, не надо... — начала Катя, но он ее не услышал.
— Я с тобой не разговариваю, — холодно бросил Сергей. Эта холодность взбесила Ивана еще больше.
— А я с тобой говорю! — он толкнул Сергея в грудь. — Ты здесь чужой! Запомни! И что мое — то мое! Никто не тронет!
Скандал удалось замять. Но после этого вечера деревня раскололась на два лагеря. Дом Беловых превратился в поле молчаливой битвы.
Глава 6. Обманчивое Затишье
После скандала на празднике наступило тяжелое, гнетущее затишье. Иван и Катя перестали разговаривать. Они жили под одной крышей, как два враждебных привидения. Аленка, униженная поведением отца, ушла в себя и в свои мечты о побеге.
Катя, разрываемая между долгом и страстью, пыталась порвать с Сергеем. Она говорила ему, что это конец, что она не может разрушить семью. Но он умел находить нужные слова. Он говорил, что их любовь — это единственное настоящее, что у них есть, что они созданы друг для друга, что он не может без нее дышать. И она, как мотылек на огонь, возвращалась к нему снова и снова. Их встречи стали еще более тайными, отчаянными.
Иван в это время заливал горе водкой. Он проводил вечера в гараже с единственным верным другом, бывшим афганцем дядей Мишей, который молча слушал его пьяные, сбивчивые монологи о предательстве.
— Убью. Глаза ей выцарапаю и ему, суке, глотку перерву, — хрипел Иван.
— Вань, не тот это путь, — качал головой дядя Миша. — Убьешь — сам сгниешь в тюрьме. Душу загубишь.
— А какая у меня теперь душа? Она ее с собой унесла, душу-то...
Он чувствовал себя последним дураком. Вся деревня знает, а он терпит. Гордость не позволяла ему выгнать Катю, не позволяла признаться в своем поражении. Он ждал. Ждал чего-то, какого-то конца.
Глава 7. Предел
Осень окрасила лес в багрянец и золото. Иван объявил, что уезжает на три дня в райцентр — нужно достать запчасти для комбайна. Для Кати это было и облегчением, и приглашением к новому греху.
Как только его машина скрылась за поворотом, она, измученная внутренней борьбой, побежала к Сергею. Она не знала, что Иван никуда не уехал. Он загнал машину в старый сарай на окраине и, как тень, вернулся к дому. Он сидел в пустом доме напротив и часами смотрел на свои окна, надеясь и боясь увидеть ее уход.
И он увидел. В сумерках, окутавшись платком, она быстро зашагала в сторону леса.
В тот мир в нем что-то оборвалось. Тишина. Та самая, что бывает перед взрывом. Он не кричал, не плакал. Он медленно поднялся и пошел в гараж. Взял старый, но исправно отточенный охотничий нож, тот самый, с которым ходил на кабана. Сунул за пояс и тем же путем, что и она, направился к дому художника.
Он шел не как человек, а как воплощение судьбы. Холодная, нечеловеческая ясность заполнила его разум. Он знал, что делает.
Глава 8. Кровавый Эпилог
Он вошел без стука. Дверь была не заперта. Он stepped into прихожую и услышал их голоса из комнаты. Смех Кати. Такого смеха он не слышал от нее годы.
Он распахнул дверь. Они сидели на диване, прижавшись друг к другу. Увидев его, они вскочили, как ошпаренные. На лицах — ужас.
Секунда, показавшаяся вечностью. Иван видел все: и разбросанную одежду, и смятую постель, и рисунки Кати на стенах, и ее распущенные волосы. Ее волосы, которые он так любил.
— Ваня... — прошептала она, и в этом шепоте был весь их разбитый мир.
Он не стал ничего говорить. Слова были бессмысленны. Он шагнул к Сергею. Тот попытался отступить, что-то крикнул, но удар был стремительным и точным. Глухой звук, и художник, с удивлением глядя на свою окровавленную рубашку, осел на пол.
Катя закричала. Пронзительно, не своим голосом. Она бросилась к Сергею, но Иван схватил ее за волосы и отшвырнул к стене.
— Предательница! — это был не крик, а рык раненого зверя. — Сука!
Он смотрел на нее, на эту женщину, которую любил больше жизни. И видел не ее, а призрак своего счастья, насмехающийся над ним. Нож в его руке будто жил своей собственной жизнью.
Он не помнил самого удара. Помнил только, как брызнула алая струя на бежевые обои. Помнил, как ее широко открытые, полные недоумения глаза, вдруг потухли. Как она мягко сползла по стене на пол, к телу своего любовника.
Все кончилось. Тишину нарушал только храп раненого Сергея и тиканье старых часов в соседней комнате.
Иван опустился на колени. Он смотрел на свои руки, на кровь, на двух мертвых людей, которые были центром его вселенной. И понял, что мертв сам.
Глава 9. Суд
Приехала милиция. Все было очевидно. Сергей Волков скончался по дороге в больницу. Катерина Белова — на месте. Иван не сопротивлялся. Он молчал. На допросах, в суде.
Деревня была в шоке. Сплетни сплетнями, но такая жестокая расправа... Тетя Глаша теперь качала головой и причитала: «Я же видела, я же знала... Надо было предупредить...» Но было поздно.
Аленка осталась одна. В один миг она потеряла и мать, и отца. Ее мечты о городе, о свободе обернулись кошмаром. Девушку взяла к себе тетка из райцентра. Она уезжала из Тихого Плёса, глядя в окно машины на знакомые поля и реку, которые теперь казались ей враждебными. Ее юность кончилась.
Суд был скорым. Убийство двух лиц в состоянии аффекта. Смягчающие обстоятельства — измена жены. Ивана приговорили к восьми годам колонии строгого режима.
Когда его увозили, он выглядел стариком. Его глаза были пусты. В них не было ни раскаяния, ни злобы. Только пепел.
Глава 10. Отсроченный Приговор
Колония. Иван отбывал срок молча и покорно. Он был образцовым заключенным. Работал в столярной мастерской, и его руки, привыкшие чинить машины, теперь вырезали из дерева причудливые фигурки. Он ни с кем не дружил, никому не рассказывал о своем деле. Он был как скала, обточенная ветром и временем.
Физически он был жив. Но внутри был мертв. Каждую ночь он просыпался в холодном поту от одного и того же кошмара: ее глаза в последний миг. Он не просил у Бога прощения. Он считал, что его приговор — не эти восемь лет, а вечность с этим образом перед глазами.
Он отбыл весь срок без единого нарушения. Подошло время освобождения.
Глава 11. Возвращение
Его выпустили досрочно, за хорошее поведение. Он вышел на свободу седым, сгорбленным стариком, хотя ему не было и пятидесяти. Мир снаружи казался ему чужим и слишком шумным.
Он вернулся в Тиxое Плёсо. Дом стоял заколоченный. Палисадник зарос бурьяном. Деревня за годы изменилась, появились новые лица, старые — постарели еще больше. Его встречали как прокаженного. Одни с жалостью, другие со страхом, третьи с презрением.
Он ни на кого не смотрел. Он пришел на кладбище. Две свежие могилы рядом: Катерина и его тесть с тещей, умершие с горя вскоре после суда. Рядом с Катей была пустая земля — место для него. Он долго стоял, глядя на холмик, поросший жесткой травой. Он ждал, что почувствует боль, гнев, что-то. Но внутри была только пустота и усталость.
Он вернулся в свой дом. Распахнул ставни. Пыль стояла столбом. Все вещи, вся мебель — все хранило память о ней. О них. О счастье, которое он сам же и уничтожил.
Глава 12. Последний Причал
Он не стал ничего менять. Протирать пыль, подметать пол. Он просто существовал в этом музее своего прошлого. Ходил за продуктами поздно вечером, когда у магазина никого не было. Не отвечал на редкие попытки соседей заговорить.
Он чувствовал, что силы покидают его. Однажды утром он не смог подняться с постели. Лежал и смотрел в потолок, по которому ползла муха.
Он знал, что это конец. И это было хорошо. Усталость была такой всепоглощающей, что даже мысль о вечных муках за содеянное не пугала его. Он просто хотел покоя.
Он повернул голову и увидел на тумбочке ту самую кружку, из которой она когда-то наливала ему чай. И в этот миг, перед самым концом, память подбросила ему не сцену убийства, а другой образ. Молодая Катя, еще беременная Аленкой, смеется, закидывает голову, и солнце играет в ее волосах. Они сидят на берегу реки, и он обнимает ее за плечи.
На его иссохших губах дрогнула тень улыбки.
— Катюша... — прошептал он.
И закрыл глаза.
Его нашли через несколько дней. Дядя Миша, забеспокоившийся, что дым из трубы не поднимается третий день. Иван Белов лежал на кровати, укрытый старым одеялом, с тем самым снимком молодой жены в руке. На его лице застыло выражение не муки, а бесконечного, бездонного умиротворения.
Он нашел свой последний, тихий плёс.
...
Аленка, получив извещение о смерти отца, не приехала. Она жила в большом городе, вышла замуж, родила ребенка. Но по ночам ее часто будил один и тот же кошмар: крик матери и безмолвный взгляд отца. Она назвала дочь Катей. В надежде, что это имя, наконец, принесет в их дом ту тихую, прочную любовь, которую ее родители так безжалостно растеряли в глухой российской деревне, затерянной среди полей и вечного, равнодушного неба.