Шесть часов вечера. Оля с трудом вставила ключ в замочную скважину, ее пальцы не слушались от усталости. День был долгим и сложным, и единственным ее желанием было скинуть туфли, принять душ и упасть в тишине на диван. Хотя о какой тишине могла идти речь уже четвертый месяц?
Дверь открылась, и ее встретил знакомый хаос. В прихожей на ее любимой бежевой пуфике валялись чьи-то грязные кроссовки. Воздух был густым и спертым, пахло жареной картошкой и чем-то кислым. Оля медленно прошла в гостиную, и ее взгляд скользнул по новому дивану из светлого велюра, который они с Сергеем выбирали с такой любовью всего полгода назад. Теперь на его подушке красовалось фиолетовое пятно от сока, а на полу, прямо на паркете, лежали разбросанные детали конструктора.
Из ее кабинета, который когда-то был ее личным убежищем, доносился громкий смех и звуки мультфильма. Там теперь обитала Катя, сестра Сергея, с двумя своими детьми. Идея «пожить пару недель, пока разводятся» плавно перетекла в нечто постоянное.
Оля, стиснув зубы, направилась на кухню. Может, хотя бы чашка горячего чая вернет ей подобие спокойствия. Но и здесь ее ждало разочарование. Раковина была завалена грязной посудой, на столе крошки и следы от варенья. Она вздохнула и открыла холодильник. Вчера она купила кусочек дорогого итальянского сыра, спрятала его в дальний угол в надежде съесть сегодня с бокалом вина. Но на месте сыра лежала лишь пустая упаковка.
В этот момент сзади раздался шаркающий шаг. Она резко обернулась. В дверном проеме стоял зять Кати, Вадим. Он жевал последний кусок того самого сыра, держа в руке банку ее энергетика.
— Чё уставилась? — хмуро спросил он, прожевывая. — Сыр ничего, островатый только.
У Оли в глазах потемнело. Это была последняя капля. Та самая, которая переполнила чашу терпения, переполненную до краев месяцами беспорядка, неуважения и чувства, что она стала чужой в своем же доме.
Она молча, с выпрямленной спиной, прошла мимо него обратно в гостиную. Сергей сидел в кресле, уткнувшись в телефон, абсолютно отрешенный от окружающего его бардака.
Оля остановилась перед ним, заслонив экран телевизора.
— Вообще, почему я должна содержать всю твою семью? — прозвучал ее вопрос, тихий, но отчетливый, будто удар хлыста. — Тем более в своей же квартире.
Сергей медленно поднял на нее глаза. В них не было ни удивления, ни понимания, лишь привычная усталая раздраженность.
— Оль, ну что ты опять начинаешь? — он тяжело вздохнул, отложив телефон. — Им же некуда идти. Ты что, не понимаешь?
Слова Оли повисли в воздухе, густом от запаха чужой еды и напряжения. Она не отводила взгляда от Сергея, ожидая не оправданий, а хоть какой-то искры понимания.
— Оль, ну что ты опять начинаешь? — он тяжело вздохнул, отложив телефон. — Им же некуда идти. Ты что, не понимаешь?
— Понимаю, — голос Оли дрогнул от нахлынувших эмоций. — Я понимаю, что уже четыре месяца наша квартира превращена в общежитие. Я понимаю, что твоя сестра с детьми живет в моем кабинете, твоя мама — в нашей гостевой, а этот… этот Вадим, — она с силой выдохнула имя, — чувствует себя хозяином на моей кухне и ест мою еду! Ты вообще это видишь?
Сергей беспомощно повел плечом, его взгляд блуждал где-то за ее спиной, не в силах встретиться с ее глазами.
— Ну, подумаешь, сыр какой-то съел. Купишь еще. Не драматизируй. Они же родня. Мы должны помогать в трудную минуту.
— В какую еще минуту? — Оля чуть не закричала, но сдержалась, понизив голос до шипящего шепота. — Их «минута» тянется четвертый месяц! Катя не ищет работу, Вадим валяется на диване, а твоя мама только и делает, что указывает, как мне жить в моем же доме!
В этот момент скрипнула дверь в гостиную, и на пороге появилась Галина Ивановна, свекровь Оли. Она была в своем стареньком халате, а на лице играла маска спокойного превосходства.
— Оленька, дорогая, что это ты как фурия? — ее голос был сладким, но глаза оставались холодными. — Опять нервы шалят? На работе, наверное, нагрузили. Успокойся, нехорошо так кричать.
Мужчин нервируешь. И дети все слышат, им же травму наносишь.
Оля почувствовала, как по телу разливается жар от бессильной ярости. Она снова стала маленькой девочкой, которую отчитывает взрослая тетя.
— Галина Ивановна, это не нервы, — попыталась она говорить твердо. — Это вопрос простого уважения и границ. Я прихожу домой, а мой дом…
— Твой дом? — мягко перебила свекровь, делая ударение на слове. — Разве дом — это только стены? Дом — это там, где семья. Где поддерживают и помогают. А ты с чего это вдруг взъелась на всех? Серёженька устал, работает целый день, а тут такие сцены.
Сергей, получив поддержку, тут же воспрял духом.
— Вот именно, мама права. Я устал от этих вечных скандалов. Неужели нельзя потерпеть?
Слово «потерпеть» стало той спичкой, которая подожгла порох. Оля снова остро вспомнила, как все начиналось. Сначала Галина Ивановна приехала «на недельку, пока ремонт в ее хрущевке делают». Потом, буквально через день, появилась Катя с детьми — «пока разводятся, негде жить». А через неделю объявился и Вадим — «пока работу ищет, поспит на вашем диванчике». Неделя растянулась в месяц, потом в другой…
И все это время Оля молчала. Потому что «надо помочь», потому что «семья», потому что «неудобно сейчас говорить». Она терпела исчезающие из холодильника продукты, свои растоптанные тапочки, постоянный шум и тот осадок, что оставался после оценивающих взглядов свекрови.
Но сейчас, глядя на мужа, который прятался за спину матери, и на эту женщину, с таким спокойствием разрушавшую ее жизнь, она поняла — терпеть больше нельзя.
— Потерпеть? — тихо повторила она. — Хорошо. А вы потерпите сейчас меня.
Она развернулась и быстрыми шагами направилась в свою спальню, громко щелкнув замком. Она осталась одна. Одна против всех.
Запершись в спальне, Оля прислонилась спиной к прохладной двери и закрыла глаза. Из-за двери доносился приглушенный ворчливый голос свекрови и бормотание Сергея в ответ. Они там совещались. Обсуждали ее, «невменяемую». Горячая волна обиды и злости снова накатила на нее, но на этот раз ей на смену пришло холодное, щемящее чувство страха. Она чувствовала себя в ловушке.
Она подошла к окну и уставилась на огни вечернего города. Ее город. Ее жизнь. Как же все так случилось? Она работала на двух работах, чтобы выплатить ипотеку за эту квартиру, которую ей потом подарили родители, погасив остаток долга. Это была ее крепость, ее место силы. А теперь здесь командовали чужие люди.
Мысль о том, чтобы сдаться и «потерпеть», как просил муж, вызывала тошноту. Нет. Так жить нельзя. Нужен был план, нужен был выход. И тогда она вспомнила про свою подругу Алину, которая работала юристом в большой фирме.
Оля посмотрела на часы. Десять вечера. Поздно. Но другого выхода не было. Она набрала номер, молясь, чтобы та не спала.
— Алло, Оль? — бодрый голос Алины прозвучал как глоток свежего воздуха. — Что случилось? Ты как?
— Аля, — голос Оли сломался, и она с трудом сглотнула комок в горле. — У меня тут… небольшая проблема. Можно, я тебе расскажу?
— Конечно, говори. Я как раз отчет доделываю.
И Оля рассказала. Все. Про свекровь, застрявшую на четыре месяца, про сестру с детьми в кабинете, про наглого зятя, поедающего ее сыр. Про бардак, про бессилие и про то, что муж оказался по другую сторону баррикад.
Алина слушала молча, не перебивая.
— Дурдом, — констатировала она, когда Оля замолчала. — Стандартный бытовой беспредел. Но ничего, мы это ломаем. Слушай меня внимательно, Оль. Самый главный вопрос: а кто у тебя прописан в этой квартире?
Оля замерла. В голове пронеслась мысль, что она чего-то важного не знает.
— Ну… я и Сергей. Квартира же моя, я собственник. Покупалась до брака.
— Сергей прописан, это понятно, — голос Алины стал деловым и четким. — А мама его? Сестра? Дети? Этот… Вадим?
— Нет! Конечно, нет! — почти выкрикнула Оля. — Я бы никогда… Я же не сумасшедшая.
— Хорошо, — Алина сделала паузу, и Оля почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— А ты точно уверена? Ты проверяла документы? Не было ли разговоров год-два назад, чтобы «временно», «только для поликлиники» или «для школы детям» кого-то прописать?
И тут Олю как будто осенило. Год назад. Галина Ивановна жаловалась на боли в сердце, говорила, что в своей поликлинике у нее плохой врач, а рядом с их домом отличная больница. Сергей как-то вечером, уже в постели, мягко уговаривал: «Оль, давай маму просто пропишем временно, чисто формально, чтобы она к врачу могла ходить. Она же не будет у нас жить! Это просто бумажка».
И она согласилась. Уставшая после работы, не придав этому значения. «Чисто формально». «Просто бумажка».
— Алина… — прошептала Оля, и ее голос дрогнул. — Кажется, да. Свекровь. Мы ее прописали. Год назад.
На той стороне провисала тишина.
— Оля, — наконец сказала Алина, и ее голос потерял всю бодрость, став тяжелым и серьезным. — Я тебя сейчас не обрадую. Если она прописана в твоей квартире, пусть даже и не являясь собственником, то выписать ее против воли практически нереально. Она имеет полное законное право находиться в этой квартире и жить в ней. Более того, раз она там официально зарегистрирована, как совершеннолетний член семьи, она может написать заявление и прописать к себе своих несовершеннолетних внуков. То есть детей Кати. А за ними может прописаться и их мать.
Оля невольно опустилась на край кровати. Комната поплыла перед глазами.
— Что?.. — это было все, что она смогла выжать из себя. — Но… это моя квартира! Я собственник!
— Да, ты собственник. Но право проживания и прописки — это отдельная история. Ты, сама того не ведая, впустила в свою крепость троянского коня. Ты в юридической ловушке, Оль. Серьезной.
Слезы выступили на глазах, но это были не слезы обиды, а слезы настоящего, животного страха. Она думала, что борется с беспорядком и наглостью. А оказалось, что она борется за само право жить в своем доме. И она уже почти проиграла эту битву, даже не начав ее.
Ночь Оля не спала. Слова Алины звенели в ушах, как набат. «Юридическая ловушка». Она ворочалась, глядя в потолок, а рядом безмятежно посапывал Сергей. Его спокойный сон вызывал теперь не нежность, а горькую обиду. Он спал, пока ее мир рушился.
Утром, едва он открыл глаза, Оля села на кровать и посмотрела на него прямо.
— Сергей, нам нужно поговорить. Со всеми. Сегодня же.
Он поморщился, пытаясь отвернуться.
— Оль, давай не сейчас. Голова болит.
— У меня тоже болит! — не выдержала она. — И болит уже четыре месяца! Или ты сейчас встаешь, или я начинаю разговор одна. И тебе потом может не понравиться, что я скажу.
Он увидел решимость в ее глазах и нехотя поднялся.
Час спустя в гостиной собрались все. Галина Ивановна с чаем, с видом королевы, приглашенной на чаепитие. Катя, обнявшая своих детей, с готовностью к мученичеству. Вадим, мрачный и невыспавшийся, прислонился к косяку двери. Сергей сидел, уставившись в пол.
Оля, стоя перед ними, чувствовала себя гладиатором на арене. Она глубоко вдохнула.
— Я больше не могу так жить. В моем доме установятся правила. С сегодняшнего дня.
Галина Ивановна снисходительно улыбнулась.
— Оленька, какие там правила? Мы же не в армии.
— Именно что в армии! — парировала Оля. — Потому что здесь идет война за мое здравомыслие. Первое: Вадим.
Тот поднял на нее взгляд.
— Ты не член моей семьи и не прописан здесь. У тебя есть неделя, чтобы найти работу и съехать. Ты больше не пользуешься моей едой, моим душем и моим гостеприимством.
— Ага, щас, на паперть пойти, что ли? — хмыкнул он. — Работу хорошую не найдешь. А тут хоть крыша над головой.
— Нашел работу или нет — твои проблемы. Не хочешь искать — станешь бездомным. Мне все равно.
Катя тут же всплеснула руками, прижимая к себе детей.
— Оля, как ты можешь так жестоко! Он же отец моих детей! Ты хочешь, чтобы они по подвалам ночевали?
— Я хочу, чтобы их отец наконец повзрослел и начал их содержать, а не прятался за юбку твоей матери в чужой квартире! — холодно ответила Оля, переводя взгляд на Катю. — Второе: ты, Катя. Ты живешь здесь с детьми.
Значит, ты отвечаешь за их поведение и за порядок в комнате, где ты живешь, и на общей территории. Дети не рисуют в моих документах, не раскидывают игрушки по всей квартире и не кричат с утра до вечера. И ты ищешь работу. Любую. Или тебя тоже устроит перспектива жить здесь вечно?
— Я одна с двумя детьми! — голос Кати дрогнул, в глазах выступили слезы. — Ты меня совсем не понимаешь! У меня депрессия после развода!
— А у меня скоро начнется депрессия от жизни в цирке! — огрызнулась Оля. — И третье, — она посмотрела на свекровь, — Галина Ивановна. Вы проживаете в этой квартире на законных основаниях. Но это не дает вам права указывать мне, как мне жить, что говорить моему мужу и как мне вести хозяйство в моем доме. С сегодняшнего дня я не выношу мусор, который копили вы все, не мою за вами посуду и не покупаю еду на всех. Каждый обеспечивает себя сам. И я отключаю вай-фай. Пароль будет только у меня.
В комнате повисла гробовая тишина, а затем взорвалась хаосом возмущений.
— Это что за самодурство! — возмутилась Галина Ивановна. — Сергей, ты слышишь, что твоя жена творит? Довел женщину до белого каления!
— Оля, это перебор, — пробурчал Сергей. — Вай-фай отключить… Как дети без мультиков?
— Пусть их отец им включает! — крикнула Оля, теряя последнее самообладание. — Или ты! Или вы все купите себе роутер и платите за него сами! С меня хватит!
Она развернулась и вышла из комнаты, оставив за собой гул негодования. Ее сердце бешено колотилось. Она сделала это. Она провела черту.
Но ее ждало разочарование. Уже через пару часов она увидела, как Галина Ивановна раздает Кате и детям печенье, купленное, видимо, на пенсию. Вадим ушел куда-то, хлопнув дверью. Сергей заперся в ванной. Никто не мыл посуду. Никто не убирал игрушки.
Ее бунт встретили тихим саботажем. Война только начиналась, и первая битва показала, что противник не собирается сдаваться. Он просто игнорировал ее правила.
Прошло три дня после объявления правил. Напряжение в квартире достигло точки кипения. Воздух был густым и колючим, словно им дышали через тряпку. Оля старалась как можно реже выходить из спальни, но жизнь заставляла.
Она вернулась из магазина с небольшим пакетом продуктов, которые прятала теперь в тумбочке у своей кровати. В прихожей, как и ожидалось, бардак. Она повесила куртку и хотела пройти в комнату, но заметила, что на журнальном столике в гостиной валялся ее паспорт. Она точно помнила, что убирала его в ящик комода после того случая. Сердце у нее упало.
Оля подошла ближе и ахнула. На ее фотографии кто-то нарисовал черной ручкой смешные рожки и бороду. На нескольких страницах красовались кривые каракули и закорючки. Это были детские рисунки.
В этот момент из кабинета выбежали дети Кати, пятилетний Ваня и трехлетняя Маша, с криками и смехом.
— Мои паспорт! — тихо, но отчетливо сказала Оля, поворачиваясь к ним. Она не кричала, но в ее голосе была такая ледяная сталь, что дети сразу замолчали, испуганно уставившись на нее. — Кто это сделал?
Маша, испугавшись строгого тона, расплакалась. Ваня с вызовом смотрел на Олю.
— Это не мы! — закричал он.
Вопли Маши и голос Оли привлекли внимание взрослых. Первой выскочила Катя, с мокрыми от мыльной пены руками.
— Что случилось? Что ты сделала с моими детьми? — она бросилась к дочери, прижимая ее к себе.
— Спроси лучше, что они сделали с моими документами! — Оля протянула ей испорченный паспорт. — Это основа моего удостовения личности! Его теперь нужно менять! Ты хоть понимаешь это?
Из кухни появилась Галина Ивановна, а следом за ней, с наушником на одной ухе, вышел Вадим.
— Опять драма? — буркнул он.
— Оленька, да что такое? — свекровь подошла, окинув взглядом сцену. — Опять на детей кричишь? Нехорошо. Они же маленькие, они не понимают.
— Они прекрасно понимают! — голос Оли наконец сорвался, прорвав плотину терпения. Месяцы унижений, страх перед юридической ловушкой, предательство мужа — все вылилось в этот момент. — Они понимают, что можно все! Рисовать в чужих вещах, раскидывать игрушки, орать, когда вздумается! Потому что их мать и бабушка не воспитывают их, а потакают любой глупости!
— Как ты смеешь! — зашипела Катя, ее лицо исказилось от злости. — Ты меня в грош не ставишь! Ты считаешь меня плохой матерью?
— А разве нет? — холодно парировала Оля. — Хорошая мать учит детей уважению к чужому, а не живет за счет других и не позволяет им портить чужие вещи!
— Да заткнись ты наконец! — неожиданно рыкнул Вадим, сделав шаг вперед. Он подошел так близко, что Оля почувствовала запах табака от его одежды. Его глаза были злыми, почти животными. — Тронь только моего ребенка, я тебе покажу!
Он не тронул ее, но его поза, сжатые кулаки и агрессия, витавшая в воздухе, были красноречивее любых слов. Оля инстинктивно отступила на шаг. В этот миг она почувствовала себя не просто униженной, а физически threatened.
И тут в дверном проеме появился Сергей. Он стоял и смотрел на всю эту сцену. На плачущих детей, на разгневанную сестру, на насупленного Вадима, на свою мать с каменным лицом и на свою жену, отступающую перед ее зятем.
Оля посмотрела на него. В ее взгляде был немой вопрос, крик о помощи, ожидание, что он наконец заступится за нее, защитит.
Сергей тяжело вздохнул и посмотрел прямо на Олю.
— Оля, — произнес он устало и с упреком. — Ну что ты с ними делаешь? Довести нельзя же до такого. Успокойся.
Эти слова прозвучали как приговор. Как последний, окончательный гвоздь в крышку гроба их отношений. Он видел, как на нее рычит мужчина, видел испорченный паспорт, слышал оскорбления в ее адрес, и его единственной реакцией было «успокойся».
Вся ярость, весь страх, вся боль внутри Оли вдруг ушли, сменившись леденящей пустотой. Она больше не чувствовала ничего, кроме острого, режущего осознания полного одиночества.
Она медленно, не глядя ни на кого, подняла с пола свой испорченный паспорт. Потом подняла глаза на Сергея. Ее взгляд был пустым и безжизненным.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я успокоюсь.
И, развернувшись, она снова ушла в свою комнату. На этот раз она не хлопнула дверью. Она закрыла ее очень тихо, с щелчком, который прозвучал громче любого крика. Дверь закрылась не просто на замок. Она закрылась между двумя мирами. И Оля окончательно осталась по одну сторону. Одна.
Тишина в комнате была оглушительной. Оля стояла последе своей спальни, сжимая в руках испорченный паспорт. Слез больше не было. Была только холодная, ясная пустота и осознание простого факта: надеяться больше не на кого. Муж оказался не союзником, а частью проблемы.
Она подошла к окну и смотрела на огни города, но теперь это не вызывало тоски. Они казались ей огнями враждебного стана, который нужно было победить. Или, по крайней мере, от которого нужно было отгородиться неприступной стеной.
Она достала телефон и снова набрала номер Алины. На этот раз ее голос был ровным и лишенным эмоций.
— Аля, ты была права. Они не уйдут. Более того, теперь они открыто проявляют агрессию. — Она коротко описала прошедший вечер: паспорт, рычащего Вадима, предательство Сергея.
Алина выслушала, не перебивая, лишь несколько раз тяжело вздыхая.
— Ясно. Значит, мирно решить не выйдет. Они воспринимают твои уступки как слабость. Что ж, раз так, будем действовать по-другому. Ты как собственник имеешь права, которые можно использовать как рычаг давления. Выгнать наглым образом мы их не можем, но мы можем сделать их пребывание в твоей квартире настолько неудобным, что они сами захотят уйти.
— Как? — спросила Оля, и в ее голосе впервые зазвучала надежда.
— Слушай внимательно. Первое: Вадим. Он не прописан и не является твоим родственником. Ты имеешь полное право запретить ему находиться в твоей квартире. Мы действуем по закону. Ты официально, в присутствии свидетеля, предупреждаешь его о том, что он должен покинуть помещение. Если он откажется, ты вызываешь полицию и пишешь заявление о том, что в твоей квартире против твоей воли находится посторонний гражданин. Это уже основание для его выдворения.
Оля кивнула, мысленно представляя себе эту сцену.
— Второе. Ты меняешь замок на входной двери. Ты собственник, ты имеешь на это полное право. Новые ключи ты не выдаешь никому, кроме себя. Пусть стучатся. Это твой дом.
— А если они будут ломиться? Вызовут слесаря?
— Пусть пробуют. Любое повреждение двери — это уже умышленная порча твоего имущества, статья. Сразу вызываешь полицию. И третье, самое главное. Мы готовим иск в суд. Не на свекровь — с ней сложно, а на Вадима и на Катю с детьми. Мы требуем их выселения, так как они не являются членами твоей семьи и вселены в квартиру без твоего согласия как собственника. Суд, скорее всего, встанет на твою сторону. Особенно с учетом того, что у них есть куда уйти — в ту самую квартиру твоей свекрови, откуда они все и приехали, сославшись на ремонт.
Оля слушала, и план вырисовывался в ее голове четко и ясно. Это была не эмоциональная война, а холодная, юридическая спецоперация.
— Но это… это же открытая война, — тихо сказала она.
— Оля, войну объявили не ты. Ее объявили тебе, когда в твой дом без спроса въехали несколько взрослых человек. Ее объявили тебе, когда твой паспорт испортили. Ее объявили тебе, когда на тебя рычал пьяный мужчина, а твой муж делал вид, что ничего не происходит. Ты просто начала давать асимметричный ответ. Ты перестала быть жертвой и начала защищаться. По закону.
В словах Алины была железная логика. Да, это была война. Но теперь у Оли был план, союзник и оружие — ее права собственника.
— Хорошо, — сказала Оля, и ее голос вновь обрел твердость. — Я делаю это. С чего начать?
— Сначала найди свидетеля. Идеально, если это будет соседка, которая все видит и слышит. Предупреди ее, что может быть шумно. Потом действуй по плану: официальное предупреждение Вадиму, вызов полиции, если откажется. Параллельно заказываешь смену замков. Я займусь подготовкой искового заявления.
Оля положила телефон. Она подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Перед ней стояла не измученная, затравленная женщина, а командир, готовящийся к решающему сражению. В ее глазах горел холодный огонь решимости.
Она достала из ящика блокнот и ручку. Пора было начинать действовать. Она выписала пункты плана, как инструкцию к применению.
1. Соседка Ирина Петровна. Договориться о свидетельстве.
2. Официальное предупреждение Вадиму.
3. Вызов полиции в случае отказа.
4. Вызов слесаря для замены замка.
5. Исковое заявление.
Она перечитала список. Все было просто и понятно. Впервые за долгие месяцы она чувствовала, что контролирует ситуацию. Пусть и ценой тотальной войны.
На следующий день Оля действовала быстро и без лишних эмоций. Пока все обитатели квартиры разбрелись по своим углам, она сходила к соседке Ирине Петровне, пожилой и здравомыслящей женщине, которая не раз с сочувствием качала головой, встречая Олю в лифте.
— Ирина Петровна, мне сегодня вечером понадобится ваша помощь как свидетеля, — прямо сказала Оля, не вдаваясь в лишние подробности. — У меня в квартире находится посторонний человек, который отказывается уходить. Я буду вызывать полицию.
Ирина Петровна, не раздумывая, кивнула.
— Конечно, Оленька. Видела я этого твоего «зятя». Наглец. Я за тебя поручусь, не переживай.
Воодушевленная этой поддержкой, Оля вызвала слесаря и заказала срочную замену замка на вечер. Все было готово.
Ровно в восемь, когда все собрались на кухне, Оля вышла из комнаты. В руках она держала свой паспорт и свидетельство о собственности на квартиру. За ней, сохраняя нейтральное и серьезное выражение лица, вышла Ирина Петровна.
Разговор в кухне резко оборвался. Все уставились на них.
— Вадим, — голос Оли был громким, четким и не терпящим возражений. — Вы не прописаны в этой квартире и не являетесь моим родственником. Я, как собственник, запрещаю вам находиться в моем жилом помещении. Прошу вас немедленно собрать свои вещи и покинуть квартиру.
Вадим, который как раз доедал бутерброд, медленно поднял на нее глаза. На его лице расплылась наглая усмешка.
— Очумела, что ли? Я никуда не пойду. Мне тут нравится.
— Я вас предупредила официально и в присутствии свидетеля, — Оля показала рукой на Ирину Петровну, которая молча кивнула. — Если вы откажетесь уйти, я буду вынуждена вызвать наряд полиции и написать заявление о том, что вы незаконно находитесь в моем доме.
Тут в разговор вмешалась Галина Ивановна. Она встала, и ее лицо побагровело от ярости.
— Это что за безобразие! Я здесь прописана! Я хозяйка! И я разрешаю своему зятю здесь находиться! Ты кто такая, чтобы указывать?
— Я та, кто купила эту квартиру на свои деньги, — холодно парировала Оля, не глядя на свекровь. — Ваша прописка дает вам право жить здесь, но не право вселять кого попало без моего согласия. Последний раз, Вадим, прошу вас удалиться.
— Не уйду, и все тут, — он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. — Что ты мне сделаешь?
Больше ничего говорить не имело смысла. Оля достала телефон и набрала номер полиции. Она четко, почти по-деловому, объяснила диспетчеру ситуацию: «В моей квартире находится посторонний мужчина, отказывается покинуть помещение, действую как собственник, есть свидетель».
Через двадцать минут, которые прошли в гробовом молчании, прерываемом лишь всхлипываниями Кати и бормотанием свекрови, раздался звонок в дверь. Два участковых, молодой и постарше, вошли в квартиру.
— В чем дело?
На них обрушился водопад криков. Галина Ивановна тыкала пальцем в свое свидетельство о регистрации, крича, что она здесь законная хозяйка. Катя рыдала, что ее детей выгоняют на улицу. Вадим бубнил что-то о «произволе».
Оля молча протянула старшему участковому свои документы.
— Я собственник квартиры. Этот гражданин, — она указала на Вадима, — не прописан здесь, не является членом моей семьи и отказывается покинуть помещение после моего официального предупреждения, о чем может свидетельствовать моя соседка. Я прошу принять меры.
Участковый внимательно изучил документы, перевел взгляд на разгневанную Галину Ивановну, на плачущую Катю и на наглого Вадима.
— Гражданка, — обратился он к свекрови. — Ваша прописка дает вам право на проживание, но не на вселение третьих лиц без согласия собственника. — Затем он посмотрел на Вадима. — А вам, гражданин, советую последовать требованию хозяйки квартиры. Это частная собственность. Если откажетесь, она имеет право написать на вас заявление, и вас могут привлечь за самоуправство.
— То есть вы ничего сделать не можете? — с вызовом спросил Вадим.
— Можем. Составить акт и передать материалы для дальнейшего разбирательства. Но это уже дело суда. А вам советую не доводить до этого.
Вадим понял, что блеф не прошел. Полиция явно была на стороне Оли. Он злобно посмотрел на нее, потом на Сергея, который все это время молча сидел, уткнувшись в стол.
— Ладно. Ясно все. — Он плюнул на пол, прямо перед ногами Оли. — В дурдоме живу. Пойду у друга на ковре переночую.
Он грубо отодвинул стул и, не глядя ни на кого, вышел в прихожую, чтобы собрать свои вещи.
Оля не испытывала триумфа. Она чувствовала лишь ледяное спокойствие и опустошение. Первая битва была выиграна. Но война еще не закончилась. Она посмотрела на лица бывших «родственников». В их глазах читалась не покорность, а злоба и желание мести. Они поняли, что Оля перешла от слов к делу. И это было только начало.
Тишина, воцарившаяся в квартире после ухода Вадима, была звенящей и тяжелой. Она длилась недолго. На следующее утро Галина Ивановна, не выдержав, заявила за завтраком:
— Надоело мне тут в осаде сидеть. Давай решать вопрос, Ольга.
Оля, пившая кофе у окна, медленно повернулась к ней. Она заметила, что свекровь назвала ее полным именем. Это был уже не разговор в семье, а нечто вроде переговоров.
— Я готова, — равнодушно ответила Оля.
— Мы уедем. Я, Катя и дети. Но при двух условиях.
Оля молча ждала, глядя на нее поверх кружки.
— Первое. Ты выписываешь нас всех в чистую, через заявление, без всяких судов и выселений. Второе. Ты даешь нам время. Месяц. Чтобы найти, куда съехать и подготовиться.
Оля внимательно изучила лицо свекрови. В нем читалась усталость и злоба, но также и понимание того, что игра проиграна. Они увидели, что Оля готова идти до конца, и предпочли отступить с наименьшими потерями.
— Хорошо, — сказала Оля. — Я согласна. Вы подаете заявления о снятии с регистрационного учета по собственному желанию. Я как собственник их подписываю. И я даю вам месяц.
Но ровно через тридцать дней, ни днем позже, я меняю замки, независимо от того, ушли вы или нет. И все ваши вещи, оставленные в квартире, будут вынесены в подъезд. Это мое последнее слово.
Галина Ивановна сжала губы, но кивнула. Сделка была заключена.
Следующий месяц прошел в странной, натянутой тишине. Все, включая детей, старались лишний раз не попадаться Оле на глаза. Квартира напоминала корабль, с которого потихоньку спускали шлюпки, готовясь к эвакуации. Оля видела, как Катя лихорадочно искала варианты, как свекровь звонила кому-то и о чем-то договаривалась.
Сергей в эти недели был похож на призрака. Он молчал, ночь за ночью лежал на самом краю кровати, отвернувшись к стене. Они не разговаривали. Не было тем, не было желания. Пропасть между ними стала такой широкой и глубокой, что моста через нее уже не существовало.
В последний день тридцатого срока, вечером, они уехали. Собрали свои сумки, чемоданы и коробки, погрузили в нанятую машину и укатили, не попрощавшись. Сергей вышел вместе с ними, неся на руках спящую племянницу. На пороге он на секунду остановился, обернулся. Его взгляд встретился с взглядом Оли. В его глазах она прочла упрек, усталость и что-то похожее на облегчение. Он ничего не сказал. Просто развернулся и вышел. Дверь закрылась.
Оля осталась одна. Она медленно обошла всю квартиру. Пустой кабинет. Пустая гостевая. Чистая, наконец-то вымытая кухня. Тишина. Та самая, о которой она так мечтала.
Она подошла к окну в гостиной, тому самому, у которого стояла все эти месяцы. Она распахнула его настежь. В квартиру ворвался прохладный вечерний воздух, пахнущий дождем и свободой. Она глубоко вдохнула его полной грудью.
Потом ее взгляд упал на диван. На том самом месте, где было фиолетовое пятно от сока, теперь остался лишь чуть заметный, выцветший след. Напоминание.
Оля опустилась на колени перед диваном, уперлась лбом в прохладную ткань и наконец-то разрешила себе заплакать. Она плакала не от горя, а от свалившейся с плеч тяжести. От осознания цены, которую она заплатила за этот покой. Она выиграла войну за свой дом, но проиграла свою семью. Если то, что у нее было, можно было назвать семьей.
Когда слезы иссякли, она поднялась, вытерла лицо и снова подошла к окну. Воздух все так же был свеж и прохладен. Впереди была пустота и неизвестность. Но это была ее пустота. И ее неизвестность.
Она была свободна. И это была горькая, одинокая и бесконечно дорогая ей победа.