Помните этот сакральный момент из детства, когда ключ от квартиры оставляли под придверным ковриком? Или, если уж совсем конспирация, в почтовом ящике, который закрывался на честное слово и кусочек проволоки. Сейчас это кажется безумием, какой-то сюрреалистической наивностью, но ведь так жил огромный пласт людей.
И дело тут вовсе не в том, что воровать было нечего. Было. Хрусталь в серванте звенел, ковры на стенах висели, а уж импортный магнитофон вообще приравнивался к золотому слитку. Дело было в каком-то удивительном, почти детском ощущении безопасности, которое мы, кажется, безвозвратно утеряли где-то между дефолтом и появлением домофонов.
Я часто думаю об этом феномене, когда прохожу мимо современных жилых комплексов. Заборы, шлагбаумы, консьержи с лицами отставных полковников, камеры, которые смотрят на тебя с каждого угла, как глаз Саурона. Мы обросли броней, но стали ли мы спокойнее? Едва ли. Парадокс в том, что чем толще стальная дверь, тем тревожнее сон.
Тема воровства и грабежа в нашей культуре вообще стоит особняком. Она странная, двоякая. С одной стороны — уголовный кодекс и неприятный холодок по спине, когда обнаруживаешь, что в метро кто-то слишком плотно прижался к твоему карману.
С другой — мощнейший пласт фольклора, где жулик часто выступает персонажем чуть ли не симпатичным. Вспомните Остапа Бендера. Или Юрия Деточкина. Мы ведь не воспринимаем их как преступников в сухом юридическом смысле. Для нас это трикстеры, люди, бросающие вызов системе, обстоятельствам, скуке, в конце концов.
Наверное, именно поэтому карикатуристы так любят эту тему. В ней есть нерв. В ней есть вечный конфликт между «моё» и «чужое», который на бумаге превращается в абсурдную комедию положений.
Художники, работающие в этом жанре, удивительно точно улавливают одну деталь: воровство — это всегда вторжение хаоса в упорядоченный мир обывателя. И смеемся мы не над тем, что кого-то обокрали (это как раз грустно), а над нелепостью самой ситуации.
Я как-то наблюдал сцену на даче. Сосед, человек основательный и серьезный, установил сигнализацию на сарай, где хранились старые велосипеды и, кажется, стратегический запас банок для солений. И вот однажды ночью эта сирена взвыла так, что проснулся весь поселок. Мы, вооружившись кто черенком от лопаты, кто фонариком, побежали спасать имущество.
Оказалось, в сарай залез еж. Обычный еж, который, видимо, искал тепла или решил, что он тоже имеет право на частную собственность. Мы стояли там, заспанные, в трениках, с этими лопатами, смотрели на перепуганного ежа и хохотали. Вот этот момент — когда пафос защиты сталкивается с ничтожностью угрозы — это и есть чистая природа юмора.
В карикатурах этот диссонанс работает безотказно. Образ грабителя там почти всегда каноничен. Это такая маска, символ. Полосатая тельняшка, черная маска, мешок за плечами. В реальности вы таких персонажей не встретите, современные домушники выглядят скорее как курьеры доставки или сотрудники ЖЭКа. Но в сатире важен именно этот театральный атрибут. Он сразу обозначает правила игры.
Интересно наблюдать, как меняется контекст. Раньше, в старых журналах, вор часто изображался как человек, который покушается на социалистическую собственность. Несун. Тот, кто тащит с завода гвозди, потому что «ты здесь хозяин, а не гость». Это была сатира социальная, бичующая пороки. Сейчас акценты сместились.
Теперь это история про социальное неравенство, про абсурдность богатства и про то, что красть, по сути, стало сложнее не технически, а морально — потому что непонятно, у кого ты крадешь: у такого же бедолаги или у того, кто сам украл гораздо больше.
Есть в этом и философский аспект. Ведь что такое ограбление в философском смысле? Это внезапное перераспределение материи. Человек годами копил, строил, обставлял свою норку, создавал иллюзию стабильности вещами.
А потом приходит некто в маске и за пять минут доказывает, что вся эта стабильность — фикция. Вещи не принадлежат нам, они просто временно находятся в нашем распоряжении. И смех здесь выступает как защитная реакция. Смеясь над незадачливым грабителем, который застрял в форточке, или над хозяином, который повесил семь замков на пустой холодильник, мы примиряемся с зыбкостью нашего бытия.
Мне кажется, художники очень тонко чувствуют этот момент — момент встречи двух миров. Мира уютного, домашнего, в тапочках и с газетой, и мира уличного, опасного, дикого. И когда эти миры пересекаются в одной гостиной, происходит искра. Иногда страшная, но в рисунке — всегда смешная.
Помните, как в «Иван Васильевич меняет профессию» Жорж Милославский, этот обаятельный жулик, искренне возмущался тем, что его «обокрали»? «Все, что нажито непосильным трудом!» — кричал он. В этом крике — вся суть нашего отношения к собственности. Даже вор считает, что украденное им — это уже его, кровное, честное. Эта человеческая черта, это умение мгновенно присваивать и считать своим, — неиссякаемый источник для иронии.
А еще я заметил, что тема воровства в юморе часто связана с глупостью. Преступник редко изображается гением (если это не кино про друзей Оушена). Чаще это недотепа, который путает квартиры, забывает инструменты или вступает в душевные разговоры с жертвой. Может быть, нам просто хочется верить, что зло глупо? Что оно не всесильно, что оно может поскользнуться на банановой кожуре или банально запутаться в шторах. Это успокаивает. Если зло смешно, оно уже не так страшно.
Есть и другой ракурс. Бытовая клептомания, с которой, наверное, сталкивался каждый. Ручки в банках, зажигалки друзей, чайные ложечки в кафе. Мелочи, которые мы присваиваем машинально. Мы не считаем это воровством, скорее — трофеями.
Я однажды поймал себя на том, что у меня в кармане лежит чужая зажигалка, хотя я даже не курю. Откуда она взялась? Загадка. Видимо, какой-то древний инстинкт собирательства, который дремлет в каждом из нас, иногда просыпается и требует добычи. И когда карикатурист гипертрофирует эту черту, доводит ее до абсурда, мы узнаем в этом себя. Не уголовников, конечно, но людей, которым свойственны маленькие слабости.
Или возьмите вечную тему дачных краж. Это же отдельный эпос. У людей уносят старые дырявые ведра, шланги, которые помнят еще Брежнева, стопки журналов «Огонек» за восемьдесят пятый год. Зачем? Кому это нужно? Рационального ответа нет. Это какой-то круговорот хлама в природе. Один сосед украл у другого, чтобы потом у него украл третий. Вещи живут своей бурной жизнью, путешествуют, меняют хозяев, пока мы сидим в городе.