Рита долго не открывала. Думалось, Бог знает что. От простого нежелания кого-то видеть, до того, что она там не одна, с Галеевым. От этой мысли решительность заходить угасла и Катя уже собралась уйти, когда на пороге показалась Рита.
— Ты?! День сюрпризов какой–то… Что за вид? — несколько брезгливо осматривала Катю подруга, словно та была заразна. — Ты что, сторожихой на фабрику устроилась?
Катя молчала специально долго, медленно наполняясь ненавистью и этот вид и фраза, только способствовали тому. Катя жестко, не мигая смотрела в глаза Риты, как сама же и учила — до ожога. Та, несколько смутилась, отвела взгляд. Рита казалась уставшей и не в духе.
— Ну, проходи, коль пришла.
Катя вошла в комнату, скинула с головы платок и остановилась посреди комнаты.
— Я всё про тебя знаю, — начала она спокойным и ровным тоном, — и про твои шашни с моим мужем, актриска!
— О как?! — не ожидала Рита. — Да… сегодня день сюрпризов.
Катя жгла её взглядом, по крайней мере, ей этого хотелось. Дальше мысли спутались в ком, подступивший к горлу и мешали что-либо произнести. Оставалось только передавать свою ненависть взглядом. Да и тот через несколько секунд предательски поплыл, наполняясь слезами.
— Предательница! Предательница! — Катя кинулась с кулаками, уже не сдерживая слёз и не пытаясь «прожечь». — Ты мерзкая предательница! Я всё знаю! Никогда не думала, что ты будешь моей соперницей! Ты предала всё! Мерзавка!
Звонкая и хлёсткая пощёчина буквально заморозила её. Она застыла в удивлении и непонимании, что произошло. Она схватилась за щёку. Щека горела, как от крапивы. Она беззвучно открывала рот, хватая воздух, ошарашенно пытаясь понять, что это было.
— Прекрати истерику! Знает она…
— Меня… никто… никогда… Как ты посмела…, — задыхалась от ненависти и беспомощности Катя.
— Никогда по морде не получала? Жизнь ещё не такую оплеуху отвесит. Соперница… хм… Твою мать. Какая ты соперница? Дурочка малахольная… Что ты знаешь?
Катю трясло, а Рита, напротив, была собрана, спокойна. Она достала сигарету и закурила.
— А… ревность душит? Ты же сама уходить хотела, сопли тут на кулак наматывала, рассказывала, как ты его не любишь, что жить с ним не хочешь. Теперь что, любовь разгорелась? Или это банальное бабское «моё»? Мой! Мой пришёл! Мой! И плевать, что фингал залепил, плевать, что на чужую жопу зариться! Мой! Моё! Не будь бабздой! Акулина небось настропалила? Чую руководящую роль…
— Я от тебя этого не ожидала… Сама говорила… с женатыми не сплю… Лгунья…, — тихо произнесла Катя, держась за щеку. Она ещё хотела назвать её сукой, но слово прилипло к языку. — Прощай!
Катерина развернулась и собиралась выйти. Рита оббежала её и преградила ей путь.
— Да? А что ты ожидала? Что разрыдаюсь и буду валяться в ногах, молить о прощении?! — Рита глубоко затянулась, отвела взгляд, — Да не было у меня ничего с твоим Галеевым! Не было и быть не могло! Подурачиться решила, а он хвост и распушил. Ты думаешь, если мужик решил в блуд податься, тебе с соперницами нужно воевать? Фигушки! — Рита скрутила комбинацию из трёх пальцев и помахала ею перед Катиным лицом. — Не во мне дело! Не я, так другая подставит. А почему? Мужик устроен так. Ему бы только сунуть, да плюнуть…а куда…, — Рита махнула рукой, — Была бы рожица, а хрен приложится…
Последние слова резанули слух животным натурализмом и вульгарностью, отчего у Кати загорелись щеки и уши. Она вздрогнула и опустила глаза. Рита заметила её смущение.
— Хм… Смольный институт… Разденься. Сгоришь сейчас.
— И всё равно… Это подло, это предательство!
— Заладила. Да если бы я хотела… Да на кой чёрт мне твой Галеев сдался — мужлан и сапог. Думает, небось, что на цацки его генеральские позарилась и потекла прям вся. Да если бы я захотела…, — Рита мечтательно подняла вверх глаза, — кто только ко мне не сватался… Да я бы за наркома могла выйти, только помани.
— И американец?
— Что американец? — Рита встревожилась.
— И американец сватался? Ты его имеешь в виду? Ты ему что-то обещала? Ты… шпионка? — неожиданно для самой себя спросила Катя и сама испугалась сказанного.
Рита внимательно посмотрела на подругу, потушила сигарету и задумалась.
— Я видела тебя с ним и…
— Неизвестно, кто из нас шпионка. Ты что, следила за мной?
Катя отвела взгляд. Рита, напротив подошла и подняла её голову за подбородок. Катя отмахнулась.
— Что ты слышала?
— Это случайно. Он что-то от тебя требовал? Жениться?
— Хм… Дурочка… Эх… Да, жениться, — успокоилась Рита, поняв, что главного, зачем Эндрю появился в подворотне, Катя не знает, — проходу не даёт.
— А ты?
— Что, я? — Рита дёрнула плечом. — Во-первых, у нас с иностранцами не расписывают, а во-вторых, на хрена он мне нужен? Бабник и повеса…
Рита посмотрела на Катю. След от пощёчины ещё горел пунцовым факелом. Она подошла ближе и заглянула в глаза.
— Прости меня… Я не хотела…
Рита нежно взяла подругу за лицо, приложив прохладные ладони к горящим щекам. Катя вздрогнула и закрыла глаза. Приятная, желанная прохлада охватило всё тело, распространяясь от щёк вниз по груди и спине. Пробежала лёгкая дрожь. Рита нежно коснулась губами её полуоткрытых губ и у Кати потекли слёзы, перекатывая через Ритины пальцы, капали на пол.
— Ну что ты, Катюша… маленькая, что ты… Давай раздевайся…
Она хотела оторвать ладони, но Катя накрыла их своими руками и ещё сильнее притиснула Ритины ладони к своим щекам. Снова вдалеке заиграл Шопен. Переливаясь, то затихая, то опять, возникая неведомо откуда, заполнял пространство щемящими интонациями. Очень долго она не слышала этой внутренней музыки. С того момента, как она познакомилась с Борисом, музыка перестала играть в её голове. Ей казалось, что этого уже не будет, она повзрослела. Как взрослые, которые уже не видят цветных снов и тех, в которых они летают. Суровая действительность, все события, произошедшие в последнее время, казалось, разрушили романтические замки, вытравили её детскую мечтательность. Но нет. Она почувствовала, как подкашиваются ноги и открыла глаза, словно очнувшись ото сна, наваждения. Голова закружилась и она начала терять равновесие. Катя обхватила подругу, навалившись на неё всем телом и сильно стиснув в своих объятиях.
— Прости меня… дурочку малахольную.
— Задушишь…, — сдавленным голосом прошептала Рита.
— Что же мне делать теперь, — немного придя в себя, спросила Катя.
Рита с жалостью посмотрела на подругу.
— Ничего не делай. Живи, как жила. Я сама с твоим генералом разберусь. И не пытайся ему что-либо говорить. Как, не знаешь ни о чём.
— Да, как же?! А Акулина? Это же она первая заподозрила. Сама может проболтать. Начнёт стыдить… Она такая, не смолчит.
— Да что она знает? Свечку держала? Плюнь!
— И Доценко…
— Что Доценко?
— Он знает… Специально меня поджидал возле дома. Ехидненько, так, сообщил, что, мол, загулял твой товарищ генерал. Вид у него… Аж страшно стало.
— Скоро всё кончится. И говорить будет не о чем.
В словах Риты почувствовалась бесконечная обречённость, Катерина нахмурила брови, вглядываясь в задумчивое лицо подруги.
— Что ты задумала? Ты неспроста с Галеевым это затеяла? Зачем?
Рита хмыкнула, криво улыбнулась.
— Опять ты всё подвохи выискиваешь? Да говорю же, от нечего делать. Просто интересно стало, как, вроде, серьёзный мужик башку теряет, как мальчишка. Прям влюбился.
— Не надо… Мне это неприятно, — отвернулась Катя.
Рита сменила игривый тон, посерьёзнела.
— Катюш, ты прости меня, дуру старую. Понимаю, что всё глупо, но, знаешь, подкупает, когда столько внимания и такая готовность на безрассудные поступки. Понимаю, что всё это похоть толкает и только оскомину собьёт — куда всё денется? И слова, и клятвы в любви, и безрассудство… Все они одинаковы.
— И Глеб?
— Глеб? — Рита замолчала, подошла к окну и смотрела куда-то вдаль, затем продолжила через время, — Глеб другой. Он никогда мне не говорил о любви, он её делал, он ею жил. Каждым жестом, каждым движением, каждым поступком. Не нужно было никаких слов, чтобы понять, что он любит по-настоящему. Он другой… совсем другой…
Рита говорила с такой патетикой и чувством, что Кате явно представился романтический образ высокого красивого мужчины, которого она видела на старых открытках, хранившиеся у них дома, которые тайком разглядывая, пока не было родителей. Мужчина — красавец на них был с маленькими аккуратными усиками, тщательно уложенной причёской с пробором и пылким взором. Кате почему-то хотелось, чтобы и Глеб выглядел именно так, как тот красавец с открытки, как предмет её детского обожания и тайной любви. Даже имя было каким-то необычным, сказочно-былинным, крепким, сильным.
Сердце Кати наполнилось приятными воспоминаниями о тех далёких детских грёзах. Она глубоко вздохнула и подумала, даже больше, позавидовала, что так любить её никто не сможет.
— Ладно. Устала я, — Рита безвольно опустилась на кровать, скрипнув пружинами.
— Я пойду, — кивнула Катя.
Она была уже у двери, когда Рита окликнула её.
— Постой!
Подруга вскочила, нервно начала рыться в ящиках комода, ругаясь про себя.
— Да где ж ты? Вот!
Рита подошла к подруге и вложила ей в ладонь крошечный узелок из дамского носового платка и сложила своими руками её ладонь в кулак.
— Иди…
— Что это? — удивилась Катя.
— Иди, потом посмотришь, — Рита развернула Катю и почти силой выпихнула за дверь.
Уже на улице Катя опасливо разжала кулак и попыталась развязать узелок, затянутый с такой силой, что пришлось рвать его зубами. Когда финал был близок, из узелка что-то выпало и звякнуло. Катя остановилась и, пристально вглядываясь под ноги, пыталась найти упавшую вещь. Она пошарила глазами и со страхом обнаружила, что это было кольцо, подаренное ей Галеевым и которым расплатилась за аборт с «абортмахером». Она со страхом подняла кольцо и посмотрела вверх. Из окна на неё смотрела Рита.
***
Разговор с Катей растревожил Риту. Желание изощрённо и больно отомстить Галееву наткнулось на понимание, что этой местью она причинит боль Кате. Хотя и сама не знала, как отомстить генералу. Не было никакого плана. Рита не знала, что дальше делать с окунувшимся в любовный омут генералом. Вроде и вариантов было хоть отбавляй, а всё одно, каждый из них бил рикошетом по этой девочке. Она решила заканчивать игру. Она становилась слишком опасной. Рита видела, как решительно и, действительно, безрассудно, не таясь и не скрываясь, Галеев вкладывался в любовную интригу. И кто знает, как он себя поведёт, когда поймёт, что его банально дурачат?
Катя после разговора успокоилась. Теперь опять для неё стало всё просто и ясно. Хоть Акулина и продолжала планировать козни и придумывала различные акты возмездия, Катя на них не обращала внимания, отвечала уклончиво, либо просто игнорировала. Акулина же, почувствовав, что Катерина охладела к мести, злилась, что это заметил Иван Никитич.
— Ты чего, Акулина мрачнее тучи ходишь? С Катериной, что ли, поцапались? — спросил Галеев за ужином. Катя перестала жевать, напряглась, предчувствуя возможный скандал. Ни сил, ни желания на это не было. Ситуацию она с лёгкостью отпустила, доверившись Рите и решив, что вопрос сам как-то разрешиться.
— А я, Иван Никитич, кухарка. Моё дело стряпню стряпать, а развлекать, вон, актриски есть, — съязвила Акулина, многозначительно посмотрев на Катерину.
Галеев замер с вилкой в руке, бросил настороженный взгляд на кухарку. Катя быстро встала из-за стола и направилась на выход.
— Спасибо, я пойду…
— Ты про что это, Акулина?!
Акулина, растерянно посмотрела вслед, выходящей Кате, и чуть было не окликнула ту, что, мол, куда же ты, я тут за тебя, а ты в кусты? Она только раскрыла рот и протянула руку. Но Катя уже выскочила из кухни, подгоняемая страхом скандала. Акулина безвольно опустила руку, поняв, что союзник бежал с поля ещё не начавшегося боя.
— Не про что, — буркнула недовольно кухарка.
— Таки… с Катериной поцапались? Вы-то чего делите?
— Домой пойду, завтра уберу.
Акулина засобиралась. Иван Никитич задумался и продолжил ужин, изредка поглядывая на Акулину.
Не принёс ясности, на что намекала Акулина и разговор с Катей. Ей забавно было наблюдать, как Иван Никитич окольными путями пытается выведать у неё причину столь мрачного настроения Акулины и, особенно задевший, намёк про «актриску». Галеев явно беспокоился, чтобы о его, уже всем известной, тайне никто не узнал. Значит, права была Акулина — «погуляет и вернётся». Не собирался Иван Никитич другую «генеральшу» в дом приводить и хорошо, что Рита это поняла давно, а ведь могла бы и в серьёз принять ухаживания генеральские, возомнила бы ещё чего. Катя лишний раз убедилась, насколько Рита мудрее и взрослее её. Стало даже радостно.
Галеев толком ничего не добился. Катя взяла образ наивной и глупой дурочки, ничего непонимающей, почему злилась Акулина и что имела в виду. Она больше пожимала плечами и повторяла «не знаю, Иван Никитич». Было заметно, как хмарь подозрения сходит с лица Галеева, а в конце разговора, по довольной физиономии генерала, было понятно, что его беспокойство — дело пустое.
— Ну ладно… Закурю-ка, что ли, папироску я, — размышляя, пропел Иван Никитич, достал из пачки беломорину, смял гильзу и задымил, — мне бы, парню, жить да не тужить…
***
Рита не знала, как ей закончить интрижку с генералом. Всё стало слишком запутанно, да так, что и сама запуталась. Если сначала казалось, что сможет легко разобраться и с генералом и с Эндрю, то чем дольше она длилась, тем туже затягивался узел нерешаемого вопроса: что делать с американцем? Рита по инерции продолжала интрижку в надежде придумать какой-нибудь выход. Близость, которая в «Национале» казалась Ивану Никитичу делом решённым, так и не состоялась, чем сильнее возбуждала и привязывала его к Рите. Вела она себя с ним очень благопристойно, чем полностью изменила его представление об «актрисках». И если в первое знакомство Рита казалась доступной и не прочь самой окунуться в любовную страсть, то в дальнейшем это было само целомудрие и развеяло опасения Галеева о дурном влиянии на Катерину. Тем не менее, Иван Никитич не терял надежды.
Больше всего за «надежды» Ивана Никитича переживала Акулина. Катя оказалась союзником слабым, а самой совестить Галеева — не почину. Да кто она такая, чтобы упрекать Ивана Никитича в блуде, если собственная жена ни ухом, ни рылом, будто не её это дело? С некоторых пор стала Акулина в церковь хаживать. Не для молитв больше, а с просьбами к Николаю Чудотворцу и к Матери Заступнице, чтобы образумили Ивана Никитича, а зазнобу его — покарали. Сильно набожной она не была, но в сверхъестественное верила. К Богу её внимание обратил Отец Афанасий, бывший владыка одной их епархий, которого в 1946 году к ним в лагерь сослали. Мучала её тогда совесть, что грех совершила, когда «тятяньку» на верную смерть отправила, не упокоилась душа, металась, искала умиротворения. А вот когда с Отцом Афанасием поговорила, словно тучи разошлись и так светло на душе сделалось, что стала после этого в тяжёлые минуты к Господу обращаться.
В ту пору в Москве найти церковь задача была не из простых, какие разрушили ещё в первые годы Советской власти, какие превратили в хозяйственные помещения. Ближайшую Акулина нашла на Рогожском кладбище — церковь Николая Чудотворца. Посещала нерегулярно, но последнее время зачастила. Как-то на службе посетовала одной из прихожанок, что далеко добираться ей, не всегда получается, а та ей подсказала, что вроде была церковь на Подкопаях, рядом с Солянкой. Акулина решила найти её и нашла, но она уже давно не работала, в цех какой-то фабрики превратили. Несолоно хлебавши возвращалась она домой, да заблудилась, стала прохожих расспрашивать, как домой добраться, когда видит невдалеке «Победа» остановилась, а из неё выходит её Иван Никитич, а вместе с ним какая-то вертихвостка. У Акулины даже речь отняло, как огорошило. Прохожая, которая объясняла дорогу, даже спросила, всё ли в порядке, а Акулина только головой кивает, а сказать ничего не может.
Проследила она, куда эта вертихвостка зайдёт, подошла к дому, с дворничихой разговорилась, а та уж ей всё про Риту и выдала, даже то, что она и сама про себя не знала.
***
Наступил ноябрь. В канун 35-й годовщины революции Москва утонула в кумаче, который заполнил все улицы, проспекты, площади и скверы. Столбы и здания, троллейбусы и трамваи, даже тележки уличных продавщиц пирожков и мороженного краснели от флагов, транспарантов, лент, стилизованных гвоздик и бантов. Большой театр был украшен яркой световой иллюминацией из тысяч лампочек, вызывая у прохожих восторг и удивление. Атмосфера была перенасыщена ожиданием праздника, переполняющей радости и счастья.
Освободившись от рвущей душу подозрительности и неопределённости, Катя полной грудью вдыхала эту атмосферу. Казалось, она сбросила тяжёлые мешки с песком, которые держали её. А теперь, взмыла в небо и её понесло ветром, словно шар, далеко от мести, интриг, зависти и злобы в простор свежего чистого неба.
Радость была необъяснимой. Хотелось просто кружиться на улице, улыбаться прохожим, нестись куда-то без цели и нужды.
Она зашла в магазин у Кузнецкого моста, где обычно покупала пластинки. У прилавка стояла плотная толпа меломанов, сквозь которую ничего не увидишь. Катя попыталась заглянуть поверх голов, а затем появился азарт и она ужом пролезла к прилавку. Она жадно всматривалась в названия.
— Девушка! Вы получали что-нибудь новое из фортепьянной музыки? — обратилась Катя к утомлённой продавщице.
— Шопен, Рахманинов...
— Нет, это есть.
— Рихтер есть… Лист…, — дежурно ответила продавец.
— А что из Листа?
Продавщица смерила её недружелюбным взглядом, а какой-то верзила оттолкнул её от прилавка, а своей спинищей закрыл весь обзор.
— Да… куда ты?! — Катя стукнула верзилу по спине, но тот даже не шевельнулся. Она с досадой начала выбираться наружу, когда наткнулась на чью-то грудь и уже хотела со злостью столкнуть с дороги, подняла глаза и обомлела… Это был Борис. Дыхание замерло. Он стоял, вытянувшись на носочках и подслеповато всматривался в надписи. На голове была нелепая кепка, совершенно не шедшая ему, а голова торчала из огромного пальто, явно с чужого плеча, словно из большого серого ящика.
— Вы? — удивлённо выдохнула Катя.
Борис опустился на пятки и смущённо улыбнулся.
— Здравствуйте…
Они стояли прижатые толпой друг к другу и не знали, что сказать, что сделать, только на миг встречались взглядами и, словно обжегшись, быстро отводили в стороны. От мысли, что продлить это мгновение, плотно прижавшись к этому молодому человеку и заглядывать в его огромные глаза, хочется, как можно дольше, к лицу хлынула кровь, разлилась по щекам. Борис заметил это и ему стало неловко.
— Может быть, выйдем на улицу? — смутившись, предложил молодой человек. Катя только молча кивнула и сокрушенно вздохнула, сожалея о неотвратимости расставания с блаженством от прикосновения к человеку, с которым искала встречи, с которым связано так много приятных воспоминаний и ещё больше — надуманных грёз, видений, снов. Это был он — её Шопен. Она никак не могла поверить, что всё это происходит наяву.
Они долго шли по улице и никто из них не знал куда, зачем. Они просто шли. Катя украдкой поглядывала на Бориса и никак не могла поверить, что это был он. Её тяготила затянувшееся молчание, но она не могла найти подходящий повод или тему заговорить. Всё было не то, банально, глупо.
— А сегодня тепло…, — наконец вымолвила Катя, злясь на себя, что не нашла ничего умнее.
— Да…, — пространно растянул молодой человек.
Катерина остановилась, перевела дух. На лице проявилась решимость. Она посмотрела вслед Борису. Тот остановился и обернулся.
— Борис!? — обратилась она к молодому человеку тожественным тоном, предполагающий чрезвычайную важность предстоящего вопроса. Борис насторожился. Потом сробела, опустила голову, — А… какую пластинку вы хотели купить?
Борис пожал плечами.
— Я знакомого хотел встретить, обещал мне вернуть пластинку… То, что я хотел бы, тут не бывает…
— Джаз?
Борис обреченно кивнул.
— А какую пластинку Вы ему отдали?
— Да это уже не важно…
— Почему? — заинтересовалась Катя.
— Я уже две недели, как одолжил ему Дюка Эллингтона… Сказал, завтра, кровь из носу…
— Что за знакомый такой? Это же не порядочно!
— Да… здесь познакомились…
— Как? Вы его раньше не знали?
Борис помотал головой и смущённо улыбнулся.
— Пару раз видел… Он тут… промышляет…
— Как это «промышляет»? Спекулянт?! — возмутилась Катя.
— Вроде…
— Как же можно? Вы такой доверчивый! Разве можно одалживать дорогие для Вас вещи каким-то проходимцам? Пойдёмте!
Катя решительно схватила за руку Бориса.
— Куда? — оторопел молодой человек.
— Пойдёмте к магазину! Он должен там быть. Просто не заметили его, такая толпа… Для таких — самое время!
Катя вспомнила про «верзилу», который её оттолкнул и её наполнило чувством злости.
— Не надо… Я сам… потом…, — Борис нехотя плёлся за тащащей его вперёд девушкой.
— Нет, надо! Он обязан вернуть!
Она держала его за тонкую прохладную кисть и боялась выпустить. Не потому, что Борис мог не пойти за ней, испугаться её решительности, а потому что ей так было приятно держать его за руку, что хоть отруби её, она бы не выпустила. Чем больше сопротивлялся Борис, тем больше Катю обуревал азарт и неодолимое желание добиться справедливости. Он вскоре бросил сопротивление и шёл рядом.
— Дорогая пластинка?
— Сто пятьдесят рублей…
— Сколько?! — вскрикнула Катерина и остановилась, выпустив руку Бориса.
— Да, не в деньгах дело… Она не моя, я её тоже одолжил…
— Тем более! Идём!
Катя опять схватила Бориса за руку и они быстрым шагом направились к магазину.
В магазине народу, казалось, стало ещё больше. Они остановились у выхода. Катя пристально всматривалась в лица снующих молодых людей, словно она уже знала в лицо этого негодяя.
— Как он выглядит?
— Да обычно…В серой кепке… ресницы, как у поросёнка… и брови белые…
Через минут пятнадцать безрезультатных поисков, Борис грустно опустил голову и уже не смотрел на лица, думал о чём-то своем.
— Почему ты не смотришь?! Я же его не узнаю без… — Катя запнулась, хотела сказать «тебя», но поймала на мысли, что встретившись сегодня, она всё время «выкала», хотя когда-то договорились перейти на «ты», — тебя…
«Тебя» прозвучало как-то очень интимно и сокровенно. Она заглянула в его большие, полные грусти глаза.
— Да-да, конечно…, — вздохнул Борис.
Поиск оказался напрасным. Ей так хотелось помочь Борису. Катя погрустнела.
— Пойдём, — тихо произнесла она и направилась к выходу.
Они вышли из магазина и медленно побрели вниз по улице. Пройдя несколько метров, Борис вздрогнул, чем привлёк внимание Катерины. Она посмотрела на молодого человека, а затем в сторону, куда он смотрел. Молодой коренастый парень, в серой кепке, с белёсыми бровями, неуверенно дёрнулся, развернулся и зашагал в противоположную сторону.
— Это он?!
Борис ещё не успел закончить кивок и что-либо произнести, как Катерина рванула вдогонку за «белёсым».
— Может, не надо, — с мольбой прошептал вслед Борис, но она уже была в десяти метрах от него.
Она быстро настигла парня и схватила того за рукав, резко развернув к себе.
— Чо такое?! — сделал недоуменный вид парень и захлопал пшеничными ресницами.
«Глаза овечьи», — вспомнила Катерина слова Риты и всю её «науку взгляда».
Она, немного исподлобья, вонзила в «белёсого» такой взгляд, вложила столько ненависти и решимости, что тот растерянно начал блуждать глазами, и неуверенно, пытаясь освободиться, потянул к себе руку.
— Чо те надо?! Ты кто?
— Дед Пихто. Где пластинка? — процедила Катерина.
— Какая пластинка?!
К тому времени подошёл Борис. Катя кивнула в его сторону.
— Его…
— Да не знаю я его! Какая пластинка?!
Эх, не было тут Риты, да и Катя не запоминала её прибауток, и поговорок, от которых у неё часто горели уши. Вот бы где они пригодились. Уж она бы нашлась ответить в рифму, да так бы припечатала, что не отскоблишь.
— Слушай меня, червяк мучной, если ты сейчас не отдашь пластинку, я тебе гвоздём глаз выколю, — зловеще проговорила Катерина и поднесла к его к левому глазу сжатый кулак, будто в нём и впрямь был гвоздь.
— Не надо, — взмолился Борис, — неуверенно положив руку на плечо Катерины. Это прикосновение придало ещё больше силы, азарта и куража. Глаза парня испуганно округлились и если бы не просьбы Бориса, может быть он и не поверил в решимость, а тем более в наличие гвоздя, но это «не надо» прозвучало так, будто эта девица проткнула уже не один глаз, и её молодому человеку хорошо знакомы её манеры разговора. Парень сглотнул и покосился на кулак.
— У… ме-меня её… нет, — дрожащим голосом прошептал «белёсый».
— Где она?
— Я её… продал…
— Тогда гони деньги! Двести рублей.
— Сколько?! — опешил парень, — я её за четвертной продал…
— Двести! — Катя ещё ближе поднесла кулак к лицу парня и продолжала сверлить глазами.
— Катя, не надо… — всё ещё надеялся погасить конфликт Борис.
— У меня столько нет…
— Давай сколько есть!
Парень полез один в карман, судорожно пошарил, вытащил горсть скомканных дензнаков, затем полез в другой и протянул их содержимое Кате. Она сделала вид, будто что-то положила в карман, взяла деньги и кивнула в сторону.
— Чтобы я тебя больше тут не видела, понял?!
Парень, получив «вольную», скрылся в доли секунды. Денег оказалось — сто сорок три рубля. «Вальс цветов» протрубил победными валторнами. Душа ликовала. Она смогла. Это оказалось так просто. Главное самой в это поверить.
Катя отдала деньги Борису, вернее, заставила его взять их.
— Давай я узнаю у Бобы, один знакомый, может он поможет купить пластинку?
— Нет… не нужно, — замотал головой Борис, боясь попасть ещё в какую-нибудь историю, — я объясню, извинюсь…
Они долго гуляли. Борис рассказал о себе. Он жил на Остоженке с мамой и младшим братом, ещё школьником. Отца посадили в сорок седьмом. За что, Борис и сам толком не знал. Рассказывал, что за какой-то неправильный расчет. Что пришли какие-то люди, сказали маме собрать вещи. А его самого арестовали прямо на работе. После этого мама постарела на глазах. Рассказывая это, Борис казался ещё более грустным, чем обычно. Кате хотелось обнять его голову и прижать к груди, защитить и приласкать. Потом говорили о музыке. Дурные воспоминания развеялись, улетучились. Стало опять празднично и торжественно. Катя старалась приободрить Бориса, а когда заикнулась про его игру в «Национале», он стушевался, а сама Катя запнулась, вспомнила ту ситуацию с Ритой и Галеевым. Помрачнела и пожалела, что заговорила об этом.
— Это был Ваш отчим? Тогда в ресторане?
Вопрос застал Катю врасплох.
— Отчим? — переспросила она и заблудила глазами.
— Ваш же отец умер? — Борис словно подсказывал нужный ответ
— Да…, — неожиданно для себя самой ответила она и зарделась.
Ей стало неловко за ложь, но скажи, что это был её муж, кто знает, Борис бы мог так же внезапно уйти, испугаться и вряд ли они смогли бы встретиться потом. А ей так не хотелось отпускать его. Она солгала. Мысли яростно придумывали правдоподобную версию и, хотя Борис больше о Галееве ничего не спрашивал, ей самой хотелось убедить себя в этой лжи.
«Да! Конечно же! Он отчим, никакой он не муж… Отчим! Как ты точно сказал!» — подумала Катя, — Ведь разве так поступают мужья?! Отчим! Конечно отчим!».
— Отчим, — уже вслух твёрдо сказала Катя, — С весны… А потом мы сюда переехали.
Она рассказала историю, как Галеев появился в доме, соврав, что он пришёл не к ней, а к матери. Борис, казалось, поверил и даже повеселел. Было заметно, что его мучил этот вопрос. А у Кати рвалась душа от злости на себя из-за собственного вранья и невозможности вернуть слова обратно. Всё произошло неожиданно и так нелепо. Зачем она соврала? Испугалась, что Борис уйдёт и они больше не увидятся? Но теперь, если всё откроется, может быть только хуже. Но отступать было уже слишком поздно. Маленькая песчинка лжи обрастала слой за слоем, превращаясь в большую фальшивую жемчужину. Когда Катя вкратце рассказала историю и, как она посчитала, раскрыла свои «карты», она решила, что имеет право спросить теперь Бориса о том, что её так долго мучило. Она замолчала, взглянула на Бориса лукавым взглядом.
— Скажи, только честно…
Борис напрягся и нахмурился. Пауза тянулась, а Катерина всё не решалась спросить. Рита бы уже за это как-нибудь обозвала, но Борис покорно, но взволнованно ждал.
— Почему тогда, ты так внезапно ушёл?
Он дёрнул плечами огромного пальто и потупил взгляд.
— Не знаю… Мне показалось, что я Вам надоел…
— Какая глупость!
— А ещё… Этот дом… Говорят, там живут одни шишки… Я подумал, что Вы… Что я…, — Борис вздохнул и пожал плечами, так толком и не ответив.
Стемнело и похолодало. Борис заметно ёжился и прятал руки в пальто, а у Кати, напротив, внутри всё пылало.
— Ты замёрз? — участливо спросила она.
— Нет! — приободрился Борис, пытаясь скрыть озноб.
— Дай руку.
— Зачем? — Борис ещё глубже засунул руки в карманы.
— Дай!
Катя насильно вытащила руку из кармана и взяла его кисть в свои ладони.
— Да это же ледышка! — воскликнула она, когда почувствовала в руках приятный холод его руки. Борис смутился, а Катя, будто специально усилить его смущение, заглянула в глаза, — Давай вторую. Ты же замёрз весь! Где твои перчатки? Так и заболеть недолго! Давай-давай, — настойчиво потребовала Катя.
— Не н-н-надо…, — совершенно растерялся Борис и попытался выдернуть руку, — Я не замёрз.
«Какой же ты глупенький, наивный и доверчивый. Как с тобой легко и хорошо», — думала Катя, с нежностью сжимая руку молодого человека.
— Вам, наверное, пора, а то дома будут волноваться?
Катя выпустила его ладонь и с сожалением закивала головой. Вздохнула.
— Да… пора… Спасибо Борис…
— Ну что Вы… Мне то, за что? Это Вам спасибо!
— Мы же договаривались на «ты»? — Катя задорно улыбнулась.
Борис улыбнулся в ответ и кинул беглый взгляд своих больших глаз, на мгновение задержав их на Кате.
— Конечно… Тебе… спасибо…
— Тогда… до завтра? — с надеждой в голосе спросила Катя.
— Если Вы… ты… хочешь… Если тебе со мной не скучно…
— Глупенький! Давай, в час? На Курской?
— Давай, — согласился Борис.
Пришло время расставания, а хотелось ещё и ещё говорить, просто слушать его голос, держать его холодные руки или просто молчать и смотреть в его глаза. Катя корила себя за излишнюю навязчивость, но желание удержать Бориса продиралось сквозь ограждение собственных принципов: «девушка не должна первой…», «девушка не должна набиваться», «нельзя показывать свой интерес». В конце концов, принципы взяли верх. Она вздохнула, еле заметно кивнув.
— До свидания…, — резко выпалила Катя и развернулась.
Ответа она не дождалась или не услышала. В голове был сумбур. Она шла прочь, боясь оглянуться, боясь себя, что если он вдруг смотрит вслед, она снова кинется к нему. Катя больно прикусила губу и ускорила шаг, почти срываясь на бег. Борис продолжал стоять и смотрел вслед. Затем вздрогнул, съёжился и пошёл в другую сторону.
Три последующие недели Катя прожила, словно в волшебном сказочном сне. Они встречались с Борисом, просто гуляли по Москве. Борис хорошо знал Москву и интересно рассказывал о различных достопримечательностях. Отец Бориса был архитектор и сам Борис увлёкся архитектурой даже хотел поступать в строительный, но подвело зрение. На семейном совете решили, что чертежи окончательно его добьют и он пошёл учиться в консерваторию. Они ходили на концерты, если находились свободные билеты, а то и вовсе без билетов. Борис знал множество мест, где выступали или студенты, или бывшие выпускники. Много обсуждали, спорили о музыке. Дурачились, как дети в ЦПКО и на Ленинских горах. Это было счастье. Борис перестал смущаться, но глаза по-прежнему оставались грустными. И Катя не хотела других. Она влюбилась именно в них.
Только дома она возвращалась из сказки в действительность, позабыв на время и о Галееве и об Акулине, даже о собственной беременности. Дома опять мучили сомнения, жуткое чувство стыда, что солгала и страх, что всё равно, рано или поздно станет известно, что Галеев — муж и она беременна от него. Катя отгоняла эти мысли, надеясь, что как-нибудь сможет объяснить Борису, почему солгала, и он простит. Обязательно простит. Он поймёт.
Прошло немногим более недели, после разговора с Ритой, как однажды, Иван Никитич пришёл домой пасмурный, сказать точнее, мрачный. Молча поужинал и заперся у себя в кабинете. Акулина предположила, что на работе случились какие-то неприятности, а Катя почему-то смену настроения мужа поставила в заслугу Рите. Она была уверенна, что между ними произошёл определённый разговор. Он-то и стал причиной его хандры.
Катерина оказалась права. Генерал встречал Риту у театра, приготовив небольшой подарок в виде духов «Белая акация» и мысленно готовил себя к разговору о затянувшемся романтическом периоде их отношений.
«Взрослые люди, пора бы и о плотском подумать. А то ходим вокруг да около, как подростки», — размышлял Иван Никитич, терпеливо прохаживаясь по тротуару, закинув левую руку за спину.
Рита появилась неожиданно, возбуждённая и расстроенная. Заметив генерала, она приостановилась, затем вскинула голову и пошла дальше.
— Маргарита! — окликнул её генерал, когда она прошла мимо, будто не заметив его.
— А… Это Вы…, — остановилась Рита.
— Вот, — Галеев протянул духи, — небольшой подарок. Предлагаю поехать в ресторан. Ну и… там…
— Трам-пам-пам! — неожиданно передразнила Рита. При внешней игривости, лицо девушки оставалось серьёзным и глаза пристально следили за реакцией генерала, — Духи, говорите?
Галеев несколько растерялся. Рита не взяла подарок, только криво ухмыльнулась. Он глупо продолжал стоять с протянутой рукой и не понимал, как реагировать на шутку.
— Что с Вами?
— За духи предлагаете отдаться, товарищ генерал?! Щедро! За две настоящих «катериночки» купил мне милёночек ботиночки, — пропела с подтанцовкой Рита, — целый день я в них ходю, на ночь я их даже не снимаю!
— Я Вас не понял, зачем Вы так… Я от чистого сердца, — помрачнел Галеев.
— От чистого сердца? Так Вы меня уже отымели, товарищ генерал, и задаром! Не помните?! От чистого сердца! Не помните?!
Галеев вздрогнул.
— Вы… ты что такое говоришь? — опешил генерал.
Рита повернулась спиной и нагнулась.
— А так?! Не узнаёте?!
Иван Никитич, стоявший до этого словно памятник с протянутой рукой, спрятал духи и резко подскочил к Рите, схватил её за руку и развернул к себе, гневно сопя и сверкая глазами.
— Ты… Ты что же вытворяешь? — задыхаясь выдавил он.
— А ну-ка руки убери! Не то так заору, с Красной площади прибегут!
Галеев подчинился. Он совершенно не был готов к такому повороту и только гневно сопел, уставившись на Риту.
— Что? Так много нас было что всех и не упомнишь, да? В Явасе, зимой, в сорок седьмом? Не? Лейтенантик держал, а ты… от чистого сердца! — Рита сделала небольшой поклон и провела рукой.
Глаза у Ивана Никитича сузились, желваки заходили. Посмотрел по сторонам. Тут Риту страх и одолел. Убьет ведь. Один Бог знает, что задумал. И смолчать бы, а понесло — не остановишь. Она только шаг назад сделала и смотрела, что дальше будет.
— Путаешь ты что-то, Маргарита, — замотал головой Галеев, — путаешь… Не было меня тогда в Явасе… Не я это был. Ты это… И Катерине, небось, наболтала?
— Ещё нет, но дай срок.
— Ты вот, что… Ты в семью нашу не лезь. И дурочке этой мозги не пудри… Ещё и взаправду подумает, что я такое мог сделать. Показалось тебе. Суровая там служба, на сто вёрст одна баба, может, кто и не сдержался. Только на меня напраслину-то не надо…
— Не сдержался?! Так Вы бы с лейтенантиком сами вдвоём бы и позабавились. По служебной надобности. Как коллега коллегу… Да я тебя бы из миллиона узнала!
— Не надо, Маргарита, — Галеев зловеще посмотрел исподлобья, — не надо…
Рита подумала, что ещё чуть-чуть и её шуточки взбесят генерала и тогда, ори не ори — итог печальный. Она резко рванула к театру. Галеев хотел было её схватить, но как-то поздно среагировал, растерялся, не ожидал, остался стоять на месте, только крикнул вслед:
— Попробуй только Катерине ляпнуть! Тварь…
Рита забежала в театр, закрыла за собой дверь и прислонилась к стене, пытаясь отдышаться и успокоиться.