Аромат корицы и печеных яблок, единственный запах в этом стерильном доме, который я по-настоящему считала своим, окутывал кухню уютным облаком. Это был мой маленький островок спокойствия, мой тихий бунт против глянцевого, холодного мира, в который меня привез муж, Витя. Он любил говорить, что «вытащил меня из деревни», и никогда не упускал случая мне об этом напомнить. «Анечка, ну кто так вилку держит?», «Аня, эти твои цветастые платья оставь для дачи, в городе так не ходят», «Пожалуйста, не рассказывай своим новым знакомым про то, как ты доила корову, это… неинтересно». Сначала я обижалась, потом привыкла, а потом и вовсе начала верить, что я – неуклюжий, нелепый полевой цветок, который по ошибке воткнули в дорогую хрустальную вазу.
Я только-только достала румяный пирог из духовки, когда зазвонил телефон. На экране высветилось «Любимый». Сердце привычно екнуло – смесью нежности и тревоги.
— Алло, Витя?
— Аня, привет. Слушай, у меня завал на работе, а вечером важнейшая встреча с партнерами. Неформальная, в ресторане «Панорама». Я совсем из головы вылетел, забыл дома папку с презентацией. Она у меня на столе в кабинете, синяя такая. Можешь съездить за ней, а потом подвезти мне в ресторан? Часам к девяти вечера.
Его голос звучал, как всегда, немного нетерпеливо, с нотками металла. Словно он отдавал приказ, а не просил об одолжении.
— Конечно, милый, без проблем. Заеду, заберу и привезу, — проворковала я, стараясь, чтобы мой голос звучал легко и беззаботно. Главное, чтобы он был доволен. Главное, не подвести.
— Вот и отлично. Только оденься прилично, пожалуйста. Не как на огород. Там будут солидные люди. Давай, жду.
Короткие гудки. Он даже не попрощался. Я положила телефон на столешницу и посмотрела на свое отражение в темном экране духовки. Обычное лицо, растрепанные русые волосы, собранные в хвост, старый домашний свитер. «Оденься прилично». Эта фраза кольнула больнее, чем я хотела себе признаться. Я вздохнула. В огромной гардеробной, забитой вещами, которые выбирал он, я чувствовала себя как в чужом магазине. Все эти строгие костюмы, шелковые блузки и платья-футляры сидели на мне, как на корове седло. Так, по крайней мере, казалось мне самой. Я выбрала самое нейтральное – черное платье и бежевый тренч. Просто, строго. Безопасно. Так я хотя бы не буду выделяться.
Пока ехала в такси в его офис, за окном проносились огни большого города. Они больше не восхищали меня, как в первые дни. Теперь они казались холодными и чужими. Они давили. Я вспоминала наш маленький домик в деревне, мамины руки, пахнущие землей и укропом, теплое молоко по утрам. Там все было просто и понятно. Там я была собой. А здесь я была… женой Виктора. Приложением к его успешной жизни.
Офисный центр встретил меня гулкой тишиной. Охранник на входе, узнав меня, молча пропустил. Лифт бесшумно вознес меня на двадцать пятый этаж. Витин кабинет был угловым, с огромными окнами, из которых открывался захватывающий вид. Но сейчас, в темноте, город казался черной бездной с россыпью искусственных звезд. Я щелкнула выключателем. Мягкий свет залил дорогой интерьер: массивный стол из темного дерева, кожаное кресло, стеллажи с книгами в одинаковых корешках. На столе действительно лежала синяя папка. Я взяла ее, чувствуя холод гладкого пластика. Сейчас отвезу и поеду домой. К своей шарлотке. К своему маленькому островку тишины. Но что-то заставило меня задержаться. Мой взгляд упал на мусорную корзину рядом со столом. Среди скомканных бумаг виднелся уголок чего-то яркого. Простое любопытство, не более. Я машинально наклонилась и вытащила его. Это был чек из ювелирного магазина.
Я разгладила помятую бумажку. Колье. С бриллиантами. Дата покупки – сегодня. Сумма была такой, что у меня потемнело в глазах. Я зарабатывала столько в своем селе за несколько лет. Наверное, подарок для матери партнера… или… Я тут же отогнала дурную мысль. Витя никогда не был щедрым на дорогие подарки для меня. На последнюю годовщину он подарил мне кухонный комбайн, сказав, что это «практично и полезно для нас обоих». Я сглотнула подступивший к горлу комок и сунула чек в карман тренча. Не знаю зачем. Просто так. Не думай об этом. Это его дела. Ты просто должна отвезти папку.
Ресторан «Панорама» находился на крыше одного из самых высоких зданий в центре. Уже внизу, у входа, я почувствовала себя не в своей тарелке. Швейцар окинул меня оценивающим взглядом. Девушка-хостес с идеальной укладкой и надменной улыбкой проводила меня к столику в стороне от основного зала, сказав, что Виктор просил подождать его здесь. Я села на краешек мягкого дивана, положив папку рядом с собой.
Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса. Я заказала стакан воды и маленькими глотками отпивала, чувствуя, как нарастает тревога. Вокруг смеялись красивые, уверенные в себе люди. Женщины в сияющих платьях, мужчины в дорогих костюмах. Их разговоры долетали до меня обрывками: «…закрыли сделку на три миллиона…», «…летим на Бали в следующую субботу…», «…мой новый дизайнер – просто гений…». Я съежилась, стараясь стать как можно незаметнее. Зачем он меня сюда позвал? Мог бы просто попросить оставить папку на ресепшене. Ощущение собственной неуместности становилось почти физически болезненным.
Прошел час. Я уже несколько раз написала ему сообщение: «Я на месте, тебя ждать?», но ответа не было. Я чувствовала, как на меня начинают коситься официанты. Девушка, занимающая столик в одиночестве больше часа, с одним стаканом воды. Жалкое зрелище. Я уже собиралась встать и уйти, оставить эту дурацкую папку и сбежать домой, когда увидела его.
Он входил в главный зал, но не один. Под руку его держала высокая, эффектная блондинка в облегающем серебристом платье. Она что-то говорила ему, запрокинув голову, и смеялась. А он… он смотрел на нее так, как никогда не смотрел на меня. С восхищением, с нежностью, с обожанием. У меня перехватило дыхание. Это была не просто коллега. Не просто партнер. Я видела, как его рука скользнула с ее локтя чуть ниже, на талию, и задержалась там на мгновение дольше, чем позволяли приличия.
Они прошли мимо моего столика, даже не заметив меня. Он провел ее к большому столу в центре зала, где уже сидела компания. Отодвинул ей стул. Улыбнулся. И только потом, обведя зал торжествующим взглядом, он наконец увидел меня. Его улыбка мгновенно стерлась с лица. На нем проступило раздражение. Чистое, неприкрытое раздражение. Он что-то быстро сказал блондинке и направился ко мне.
— Ты чего здесь расселась? Я же сказал, ждать у входа, — прошипел он, наклонившись ко мне. От него пахло дорогим парфюмом, смешанным с чужими женскими духами.
— Мне хостес сказала сесть сюда… — пролепетала я, чувствуя, как дрожит голос. — Вот, твоя папка.
— Давай сюда, — он выхватил папку из моих рук. — Все, можешь ехать домой.
Он даже не посмотрел на меня. Развернулся и пошел обратно к своему столу, к своей сияющей компании. Я осталась сидеть, как громом пораженная. «Можешь ехать домой». Словно я была курьером. Ни «спасибо», ни «извини, что заставил ждать». Ничего. Я смотрела ему в спину, и что-то внутри меня, что-то теплое и живое, что еще теплилось по отношению к нему, начало медленно остывать, превращаясь в лед. Я видела, как он подошел к той женщине, наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Она рассмеялась и кокетливо хлопнула его по плечу. И в этот момент я увидела на ее шее… то самое колье. Тонкая цепочка, усыпанная крошечными искрами. Такое же, как на картинке в каталоге, который я видела в ювелирном. Чек в моем кармане внезапно стал тяжелым, как камень.
Я встала и, не оглядываясь, пошла к выходу. Унижение было таким сильным, что я почти не чувствовала ног. Всю дорогу домой в такси я молчала, глядя в окно невидящими глазами. Слезы не шли. Внутри была пустота. Холодная, звенящая пустота. Когда я вошла в нашу квартиру, он уже был там. Сидел на диване, листая каналы.
— О, уже вернулась, — бросил он, не отрываясь от экрана. — Что так долго?
— Я ждала тебя. Больше часа, — тихо ответила я.
— И что? Я был занят. Важными делами, в отличие от некоторых, кто целыми днями пироги печет.
Я молчала. Я не знала, что сказать. Я хотела спросить про женщину, про колье, про его ложь. Но слова застревали в горле. Он наконец оторвался от телевизора и посмотрел на меня. Долгим, презрительным взглядом. Он оглядел мое простое черное платье, мои волосы, сбившиеся из прически, мое бледное лицо.
— Господи, Аня… Да на тебя без слез не взглянешь, деревенщина! – произнес он медленно, с расстановкой, словно пробуя каждое слово на вкус. — Ну кому ты такая нужна? Я тебя в люди вывел, отмыл, одел. А ты так и осталась колхозницей. Ни лоска, ни ума, ни амбиций. Посмотри на себя в зеркало. Одно сплошное недоразумение.
Каждое слово было ударом. Физически ощутимым. Я стояла посреди гостиной, в центре этого огромного, чужого мне пространства, и чувствовала, как рушится мой мир. Не тот, глянцевый, который построил он. А тот, маленький, что я пыталась сохранить внутри себя. В этот момент я поняла, что он не просто меня не любит. Он меня презирает. Всегда презирал. А я была слишком слепа, чтобы это увидеть.
В ту ночь я не спала. Я лежала рядом с ним и слушала его ровное дыхание. Человек, которого я любила, которому верила, которому посвятила пять лет своей жизни, лежал в метре от меня и был бесконечно далек. Он был чужим. Утром я встала раньше обычного. Во мне не было больше ни боли, ни обиды. Только холодная, звенящая решимость. Пока он был в душе, я подошла к его столу, где он бросил ту самую синюю папку. Я открыла ее. Мне просто нужно было убедиться. Убедиться, что я не сошла с ума.
Внутри лежали не графики и не маркетинговые отчеты. Я пролистала несколько страниц и замерла. Это был детально проработанный бизнес-план. «Семейная кондитерская “L’Amour Doux”». Нежное название, изысканный логотип. На титульном листе, в разделе «Владельцы», значились два имени: Виктор Орлов и Лариса Вольская. Та самая блондинка. Мои руки задрожали, когда я перешла к разделу «Ассортимент». Медовик по старинному рецепту. Пирог с черемухой и сметанным кремом. Кекс с сухофруктами и орехами, вымоченными в травяном отваре. Хворост на кефире.
Это были мои рецепты. Рецепты моей бабушки. Те самые, которые Витя высмеивал, называя «деревенским стряпней». Те самые пироги, которые он с удовольствием ел, но просил «не позориться» и не угощать ими гостей. Он украл их. Он украл частичку моей души, моего детства, моей семьи, упаковал в красивую французскую обертку и собирался построить на этом бизнес с другой женщиной. Предательство было настолько чудовищным, всеобъемлющим, что я даже не смогла закричать. Я просто захлопнула папку.
Всё встало на свои места.
Его постоянные насмешки над моей «деревенщиной» и одновременно – его пристальный интерес к тому, «как именно я делаю это тесто». Его фразы: «Запиши рецепт, чтобы не забыть», которые я воспринимала как заботу. А это был просто сбор информации. Холодный, циничный расчет.
Я быстро сфотографировала на телефон каждую страницу этого бизнес-плана. Каждый листик, каждую строчку. Потом положила все обратно, как было. Я не стала устраивать скандал. Я не стала кричать и плакать. Та Аня, которая сделала бы это, умерла вчера вечером в ресторане «Панорама» и была окончательно похоронена сегодня утром над этой синей папкой.
Когда он вышел из душа, я уже была одета. На кухонном столе стоял чемодан с моими вещами. Немногими вещами, которые я считала своими – несколько книг, мамины фотографии, пара старых свитеров и, конечно, моя тетрадь с рецептами.
Он замер на пороге кухни, увидев меня с чемоданом.
— Это еще что за цирк? — спросил он с ленивым раздражением.
Я молча подала на развод. Все прошло на удивление тихо. Витя не возражал. Думаю, он был даже рад. Он представлял, как я, жалкая и никому не нужная, уеду обратно в свою деревню и сгину там, а он наконец-то сможет без помех строить свою новую, блестящую жизнь. На суде по разделу имущества он был спокоен и вальяжен. Мы делили только квартиру. Он, конечно, хотел оставить ее себе, предложив мне смехотворную компенсацию. Я согласилась. Мне не нужно было ничего из этой жизни. Я просто хотела, чтобы все поскорее закончилось.
Прошло полгода. За это время я успела вернуться в свою деревню, обнять родителей, выплакаться на плече у мамы. А потом я начала действовать. Я взяла ту небольшую сумму, что у меня была, добавила к ней компенсацию от Вити, нашла небольшое помещение в областном центре и открыла свою маленькую пекарню. Назвала ее просто и честно – «Анина Шарлотка». Я не пыталась казаться кем-то другим. Я пекла то, что умела и любила: честные, вкусные пироги по бабушкиным рецептам. Сначала покупателей было мало, но сарафанное радио сделало свое дело. Люди приходили за одним пирогом, а возвращались за тремя. Через пару месяцев у меня уже стояли очереди. Я наняла двух помощниц. Зарегистрировала свою торговую марку. И завела страничку в социальных сетях, где просто и без прикрас рассказывала о себе и своей выпечке.
И вот настал день финального заседания суда. Того самого, на котором должны были официально расторгнуть наш брак. Я приехала заранее. На мне был не дорогой костюм, а простое, но хорошо сшитое льняное платье василькового цвета, мои любимые сережки-гвоздики и туфли на небольшом устойчивом каблуке. Я сделала легкую укладку и чуть-чуть подкрасила ресницы. Но главным моим украшением было спокойствие.
Виктор вошел в коридор суда с таким видом, будто он владелец этого здания. Дорогой костюм, идеальная прическа, самодовольная ухмылка. Рядом с ним шел его лощеный адвокат. Витя искал меня глазами, очевидно, ожидая увидеть заплаканную, раздавленную горем бывшую жену. Когда его взгляд остановился на мне, ухмылка сползла с его лица. Он удивленно приподнял бровь, оглядел меня с ног до головы. В его глазах промелькнуло недоумение. Наверное, не ожидал, что я могу выглядеть… нормально. Не как «деревенщина». Но это было только начало.
Дверь рядом со мной открылась, и из нее вышел мой адвокат. Не просто адвокат. А Илья Романович Зацепин – одна из самых известных и дорогих «акул» в городе по авторскому праву и защите интеллектуальной собственности. Легенда. Человек, который не проиграл ни одного дела.
Вот в этот момент челюсть Виктора действительно отвисла. Он смотрел то на меня, то на Зацепина, и на его лице была написана целая гамма чувств: шок, недоверие, растерянность и… страх. Он не мог понять, откуда у его бывшей «колхозницы» деньги на такого адвоката.
Мы вошли в зал заседаний. Судья, уставшая женщина средних лет, начала зачитывать формальности. Когда речь дошла до имущественных споров, Витин адвокат что-то самоуверенно зашептал ему на ухо. Но тут встал мой адвокат.
— Ваша честь, — начал Зацепин спокойным, но стальным голосом. — Мы не имеем претензий по поводу совместно нажитого недвижимого имущества. Однако у нас есть встречный иск к господину Орлову. Иск о попытке кражи интеллектуальной собственности и нанесении ущерба деловой репутации моего клиента.
В зале повисла тишина. Витя побледнел. Его адвокат растерянно захлопал глазами.
— Что за бред? — выдавил Витя.
А Зацепин продолжил. Он выложил на стол судьи распечатанные фотографии того самого бизнес-плана «L’Amour Doux». Затем – свидетельство о регистрации моей торговой марки «Анина Шарлотка». Затем – выписки с банковских счетов моего уже вполне успешного малого бизнеса. И, наконец, нотариально заверенные показания моих первых клиентов и скриншоты восторженных отзывов, которые подтверждали, что именно эти уникальные рецепты являются основой моего дела. Дела, которое я построила сама, с нуля. Пока он строил планы, как украсть мое прошлое, я уже превратила его в свое будущее.
Виктор смотрел на эти бумаги, и его лицо приобретало серо-зеленый оттенок. Он посмотрел на меня. В его глазах больше не было презрения. Там был страх, ненависть и… запоздалое, уродливое понимание. Он понял, кого он потерял. Не забитую простушку, а человека, у которого было то, чего никогда не было у него самого, – настоящий, неподдельный талант. Он думал, что я – это пустое место, которое можно заполнить чем угодно. Оказалось, что пустым местом был он сам, способный только красть чужие идеи и чужую душу.
Судья долго изучала документы, потом подняла глаза и посмотрела на Витю. Это был тот же взгляд, которым он когда-то смотрел на меня. Взгляд, полный брезгливости. Он сказал, что без слез на меня не взглянешь. Что ж, сейчас хотелось плакать именно ему. Но слез не было. Было только тихое, спокойное удовлетворение. Я сидела прямо, смотрела вперед и впервые за много лет чувствовала себя не в чужой вазе, а корнями вросшей в свою собственную, плодородную землю.