Вы когда-нибудь наблюдали, как собака копает землю? Это не просто процесс. Это целая философия. Сначала — неспешная разведка. Потом — внезапный экзистенциальный кризис, в ходе которого надо срочно зарыться в недра планеты. И если у вас за окном участок, то на нём внезапно появляются кратеры. Один раз пациентка так и сказала:
— Пётр, у нас не огород, а Луна.
Вот, собственно, с этой репликой я и приехал в деревню Ветряное. Дом — деревянный, с двухскатной крышей. Забор — как линия жизни у оптимиста: кривой, но тянется. За забором — сосед, которому всё не нравится. Перед забором — яма. В яме — пёс. Вернее, уже не в яме, а по локоть в траншее имени себя любимого.
Хозяйка — Марина. Молодая, уставшая, с вечной кружкой чая и лицом «я не псих, у меня просто собака». Муж — Вася, типичный «я не хотел собаку, но теперь это мой сын». Бабушка — Надежда Петровна. Глядит на меня, как будто я сейчас начну лечить порчу с укропом.
— Он роет! — начинает Марина. — Пётр, он роет уже третью неделю! В одном и том же месте! Я боюсь, он либо маньяк, либо ищет вход в Нарнию!
— Или выход, — подсказывает бабушка. — От вас.
Пёс в это время продолжает работать. Он не копает, он строит карьеру. У него есть цель, миссия, долг перед поколениями. Роет аккуратно, лапами как бульдозер. Землю выбрасывает с выражением: «я несу свет в этот мир, и плевать, что у вас теперь фундамент подмыт».
— Мы уже пробовали всё, — жалуется Вася. — Закладывали камнем — откопал. Запахом поливали — облизал. Коврик положили — он его сначала закопал, потом откопал и снова закопал. Я не выдержал. Пошёл сам туда копать — думал, если увижу хоть что-то, остановлюсь. Знаешь, что нашёл? КАМЕНЬ. И пса, который на меня смотрел, как на дилетанта.
Я пригнулся к Феликсу. Тот не зарычал. Просто фыркнул. Как будто сказал: «Ага, приехал, значит. Сейчас начнёшь умничать. Где ты был, когда я начинал?»
Я посмотрел яму. Углубление — сантиметров 60. Аккуратное. Ни в сторону, ни навыкос. Прямо под забор.
— Слушайте, — говорю, — он что, инженер?
— По призванию, — кивает Марина. — Мы уже шутим, что он скоро газ проведёт. Или метро.
Я потрепал пса по уху. Он фыркнул ещё раз, как чиновник на приёме: «Ничего вы не понимаете, гражданин».
— Это у него стресс? — спрашивает Марина.
— Это у него характер, — отвечаю. — И, если честно, я видел психов похуже. Один шпиц с Химок ел только правую половину курицы. Прямо кость вдоль пилил.
Мы пошли пить чай. С заваркой, которой можно было гвозди травить. Смотрели в окно. А пёс копал. С упоением, с верой, с блеском в глазах.
— Может, он ищет клад, — мечтательно сказала бабушка. — Или чужую бутылку.
Пёс повернул голову. Посмотрел на нас. Медленно, по-собачьи осмысленно. А потом ещё раз лапой — шмяк! — и земля отлетела прямо на забор. Как финальный аккорд.
— Я ж говорю, он что-то знает, — сказал Вася. — Он не тупой. Он упрямый. Это другое.
И я понял — мне тут надо остаться подольше. Потому что либо пёс просто дурачок, который заигрался… либо у него есть причина. И если он её найдёт — нам всем не отвертеться.
Второй день я жил в доме у Марины и Васи. Не потому, что так сильно проникся судьбой их пса, а потому что бабушка Надежда Петровна уговорила меня остаться.
— Петенька, ты же ветеринар. А значит — почти как шаман. Ты должен быть здесь, когда оно случится.
— Что случится?
— Ну не просто ж он роет.
Это был железный аргумент.
Я спал на диване под пледом, который пережил, кажется, перестройку, и каждое утро завтракал кашей «на воде, как в санатории». А пёс тем временем… копал.
Он уже начал углубляться на метр. И — что обидно — с каждым слоем становился всё более важным. Вы бы видели его морду. Такая, знаете, как у завхоза, нашедшего у вас неучтённый стул.
Марина нервничала:
— А если он выроет подкоп к соседям? Там же дядя Витя. А у него жена на диете. Представляешь, открывают холодильник, а оттуда Феликс — с землищей на морде.
Я выслушивал, кивал, пытался как-то логически объяснить происходящее. Но логика подвела уже на третьем дне, когда собака вытащила из ямы половину валенка.
Старого. Примерно эпохи динозавров.
Бабушка ахнула:
— Это ж Егоркины!
Егорка — это покойный дед. Умер лет шесть назад. Был при жизни молчалив, хитёр и очень любил прятать самогон «в надёжное место, чтобы потом самому забыть». Уходил, как говорится, с тайнами.
— Ого, — сказал Вася, — если он сейчас выроет флягу, я его сам к медали представлю.
На пятый день к забору начали подходить соседи.
— А что это у вас тут?
— А мы, может, тоже копать начнём. У нас тоже собака чешется. Вдруг это знак?
Феликс не обращал ни на кого внимания. У него была цель.
На шестой день — кульминация.
Он зарычал.
Негромко. Глухо. С утробной интонацией «не мешай, сейчас будет открытие».
Прыгнул в яму и через минуту вытянул что-то… металлическое.
Все замерли.
— Ну всё, клад! — выдохнула Марина.
— Или радиация, — добавила бабушка с опасной долей воодушевления.
Вася нырнул за псом. Через минуту вылез с грязной коробкой.
— Похоже… печенье.
— Что, реально печенье?
— Ну… коробка из-под печенья. А внутри — фиг знает.
Мы принесли коробку на веранду. Положили на стол. Все стояли вокруг, как врачи на вскрытии. Даже сосед Витя пришёл — в майке и с недоеденным огурцом.
Коробку открыли.
Внутри — аккуратно сложенный носовой платок. Старый ключ.
И… фотография.
Старая, выцветшая, но разборчивая. На ней — бабушка. Молодая. Рядом — мужчина.
Но это был не дед Егор.
— Ёлки, — сказал Вася. — У нас тут сериал начался?
Бабушка покраснела.
Феликс в это время зевнул и лег рядом, на землю.
Он знал, что сделал своё дело.
— Это… Это… — замялась бабушка. — Это я… в пионерлагере.
— А ключ?
— А ключ от… — она запнулась, — от сундука в сарае.
— Сундука?
— Того самого, с замком. Я думала, он просто для красоты…
Вася уже шёл в сарай. Я шёл за ним. Потому что я всё ещё был на смене. А судя по происходящему — мне платят уже эмоциями.
В сарае пахло старой древесиной, мышами, и немного — интригой. Мы с Васей стояли перед деревянным сундуком, как два идиота перед шкатулкой Пандоры. Бабушка топталась сзади, как школьница, которую вот-вот вызовут к доске.
— Там, наверное, ничего, — бормотала она. — Ну что вы, ключи теряются, фотки остаются… Чайник кипит…
— Это вы про что? — спросил Вася.
— Я волнуюсь, — честно сказала бабушка.
Ключ подошёл. С первого раза.
Как будто всё эти годы сундук просто ждал.
Вася открыл его.
Мы ожидали чего угодно. От самогонного аппарата до кости мамонта.
Но нашли… письмо. И аккуратный свёрток.
Письмо было написано от руки. Мужской рукой, крепкой, чуть дрожащей. Подпись: Егор К., то есть дед.
«Надя, если ты читаешь это, значит, Феликс всё-таки вырыл. Или ты всё же вспомнила, что я люблю прятать вещи под забор. Я не шпион, просто ты постоянно выкидывала мои “сокровища”. А я — сентиментальный. Прости. Тут твои серьги, которые ты потеряла. Я их случайно сломал и не знал, как сказать. Тут твоя старая брошка с выпускного. Я хотел подарить её внучке, но не успел. И фото — с лагеря. Чтобы ты не забывала, что была счастлива не только со мной. Я всё знал. И всё равно любил. Спасибо тебе за всё. Не плачь, а то Феликс разволнуется».
Мы стояли молча. Даже Вася. Даже я, у которого был, между прочим, выходной.
Бабушка взяла письмо. Прочитала. А потом села на табурет и сказала:
— Этого хулигана надо было женить на мне три раза. Я бы, может, и поумнела…
Сверток оказался точно тем, что обещано: брошка, серьги, пара пуговиц, старый значок. Не клад, но — сокровище. Для них. Для неё.
Когда мы вышли из сарая, пёс сидел рядом с ямой. Ровно. Спокойно. Как будто ждал.
— И что теперь? — спросил Вася. — Закопаем обратно?
— Нет, — сказала бабушка. — Оставим. Там теперь история.
— Так у нас теперь дырень, а не двор.
— А ты туда цветы посади. Или памятник Егору. Пусть соседи завидуют.
Пёс подошёл ко мне. Понюхал ботинок. Потом повернулся и пошёл в дом. Без пафоса. Просто ушёл. Как будто сказал:
«Миссия выполнена. Выкопал вам прошлое. Разбирайтесь».
Я поехал домой через пару часов. Машина тряслась на кочках, а в голове крутилась мысль:
«Иногда собака не лает. Не кусает. Не приносит тапки. Она просто роет. Потому что чувствует: где-то под слоем земли — что-то важное. Что-то, что мы сами боялись откопать».
И, может быть, нам всем нужен такой Феликс. Хотя бы раз в жизни. Чтобы вынюхал, вырыл, посмотрел — и сказал:
— Ну вот. А вы говорили — глупость.