«Хосё» стал первым боевым символом новой эпохи — века авиации на море. К 1918 году Япония, уже утвердившаяся как морская держава, внимательно следила за появлением нового оружия — авианосца. Британия, образец для Императорского флота, начала строительство «Гермеса», первого в мире специализированного корабля этого класса. Токио решил действовать быстрее: был заложен собственный проект, и «Хосё» («Летящий Феникс») вошёл в строй в 1922 году — на год раньше британского прототипа. Для японцев это стало не только технологическим успехом, но и заявкой на лидерство в надвигающейся военно-морской революции.
Конструкция «Хосё» стала квинтэссенцией ранних экспериментов с авианосцами. Корабль длиной 168 метров при стандартном водоизмещении около 9 500 тонн развивал ход до 25 узлов, что делало его сравнимым по скорости с современными крейсерами. Главной особенностью был чистый, ничем не загромождённый полётный настил. Первоначально установленный небольшой «островок» убрали уже через год — практика показала, что он мешал взлётам и посадкам. Управление перенесли на спонсон у края палубы, а дымовые трубы сделали откидными, чтобы отклонять их горизонтально и не затягивать полосу дымом. Всё это воплощало идеал «чистого аэродрома», пусть и достигнутый в рамках небольшого корпуса.
Авиагруппа включала всего 15 самолётов — в начале это были истребители Mitsubishi 1MF, спроектированные британским инженером Гербертом Смитом, приглашённым в Японию после службы в фирме Sopwith. Их количество выглядело скромным, но главное предназначение «Хосё» было иным: он служил школой палубной авиации. Здесь впервые отрабатывались процедуры взлёта и посадки на движущуюся платформу, организация палубной службы, взаимодействие пилотов и корабельного экипажа. «Хосё» стал настоящей летающей лабораторией, на которой выросла вся будущая мощь японских авианосных сил.
Боевое крещение «Хосё» принял в январе 1932 года во время Шанхайского инцидента. Его авиагруппа подняла в воздух палубные истребители, которые впервые в истории Императорского флота сошлись в воздушном бою с китайскими машинами. Вскоре самолёты поддержали наступающие сухопутные части, атаковав аэродром Кунда и нанеся удары по коммуникациям противника. Потери и успехи были скромными, но именно здесь японские моряки впервые увидели, что авианосец способен не только маневрировать эскадрой, но и оказывать реальное влияние на ход боевых действий на суше.
К началу войны на Тихом океане «Хосё» уже устарел морально и технически. Его палубные бипланы B4Y «Джин» оказались совершенно беспомощны против американских истребителей F4F Wildcat, и в декабре 1941 года при нападении на Пёрл-Харбор авианосец действовал во вторых эшелонах, обеспечивая прикрытие и связь. Та же роль сохранилась и позже: при Мидуэе в июне 1942 года «Хосё» находился вдали от решающего боя, а его самолёты использовались главным образом для разведки. Именно с его борта был сделан знаменитый снимок гибнущего авианосца «Хирю» — символическая сцена, в которой первенец японского флота оказался свидетелем заката своих куда более мощных наследников.
Всю оставшуюся войну «Хосё» провёл как учебный корабль в японских водах. Короткая модернизация 1944 года удлинила палубу, и на него даже пытались поставить новые пикировщики «Джуди», но время ушло. В 1945 году он был повреждён американскими бомбами в Куре, но пережил войну — единственный из авианосцев, участвовавших в атаке на Пёрл-Харбор. Его финальной миссией стала репатриация японских солдат и гражданских. В 1946 году «Хосё» исключили из списков флота и вскоре разрезали на металл.
Так завершилась история первого авианосца Императорского флота — корабля, который начинался как лаборатория будущего и ушёл в небытие свидетелем гибели той самой эры, которую сам помог открыть. Он стал полигоном, на котором Япония впервые отработала взлётные процедуры, посадку с зацеплением за тросы аэрофинишёра и управление групповым полётом. Опыт, полученный на его тесной палубе, лёг в основу создания «Акаги» и «Кага» — первых тяжёлых авианосцев Императорского флота. «Хосё» доказал, что ценность первопроходца заключается не в мощи, а в точности и смелости первых шагов, которые открывают дорогу другим